Конечно, субботние шествия — это самая зрелищная часть хабаровского протеста, но попытаться понять феномен этого города можно, только если прийти на площадь к Белому дому в будний вечер. Да, вы вряд ли увидите больше 30 человек, но у каждого из этих людей своя интересная история.

Андрей Маклыгин Два административных ареста — 4 и 15 суток

Небритый мужчина в маске и темных очках стоит в дальнем углу площади Ленина и ждет желающих перекрыть движение на нерегулируемом пешеходном переходе.

Переход мужчина выбрал символический — около Центрального районного суда, где судят большую часть хабаровских активистов.

Этого креативного мужчину зовут Андрей Маклыгин, но известен он больше как водитель так называемого фургаломобиля 2.0. Машина сейчас стоит на штрафстоянке, потому что оформлена на его бывшую жену, у которой долг по ИП. «Машину караулят каждый день, а иногда и ночью сотрудники в штатском, — рассказывает Маклыгин. — Они ждут, когда я приду, чтобы официально у меня ее изъять. Я машину не трогаю, не хочу спровоцировать кровопролитие, которое может произойти».

Когда фургаломобиль у Маклыгина пытались изъять в прошлый раз, это закончилось если не кровопролитием, то физическим насилием и заведением уголовного дела по 318-й статье. «Тогда у судебных приставов еще не было ни одного документа, но они внаглую применили силу, душили меня в машине, били, пытались вытащить оттуда, сломали дверь, повредили крыло», — рассказывает Маклыгин. Спас его другой протестующий, Денис Посметюхин, которого теперь судят за распыление газа в силовиков.

Водителя первого, культового, фургаломобиля Ростислава Смоленского взяли в оборот: в ноябре он получил уже четвертый административный арест, на этот раз в соседнем Владивостоке. Был у протестующих и фургаломобиль 3.0, но им сейчас не пользуются, потому что колонки (неотъемлемый атрибут такой машины) изъяли после разгона митингующих 10 октября.

Кстати, Маклыгин участвовал в установке злополучных палаток: «Мы собирались стоять до последнего, чтобы уже не ходить [в шествие], ведь нас никто не слышит, а мы хотели, чтобы нас в конце концов увидели и услышали».

— В Москве давно известно, что палатка для силовиков — это как тряпка для быка.

— Законом же не запрещено. Мы не ожидали, что нас будут так жестоко разгонять. Есть же законные методы, как решить проблему, но они пошли вне закона — начали избивать женщин, бабушек. Мне 50 лет исполнилось, и для меня синяки — это ерунда, но каково было женщинам, когда их били шокерами? — возмущается Маклыгин.

Били, по рукам ходили — у меня до сих пор правый локоть не разгибается, пытались забрать телефон, поэтому разгибали и ломали пальцы, вывернули правую руку. Три раза били шокером, но справиться не смогли, я успел корреспондентке отдать телефон, после чего меня ударили несколько раз по голове, и я потерял сознание. Очнулся уже возле автозака, в затуманенном сознании я упирался, поэтому мне еще несколько ударов нанесли», — рассказывает Маклыгин про события 10 октября.

По жизни Маклыгин — инженер-теплотехник, занимается тепломонтажными работами: установкой систем отопления, подключением котельных.

— А как вы вообще стали водителем фургаломобиля?

— Ростислав Смоленский мой очень хороший друг, и мне очень не понравилось, что в июле сотрудники полиции незаконно изъяли у него права. 29 августа ему дали 20 суток за то, что он ехал в конце колонны шествия и помогал пожилым и женщинам с детьми. На его суде свидетелем был сотрудник полиции, который на 15 минут позже задерживал меня, то есть физически не мог [задерживать Ростислава], но судья приняла его показания. Выходит, сотрудник полиции может одновременно находиться в двух местах. Вот такие вот у нас судьи, — сетует Маклыгин и объясняет, что из-за этого несправедливого отношения к мирным людям в Хабаровске и протестуют.

Маклыгин верит, что у митингов есть перспективы и что нужно продолжать бороться за правое дело. «Мы верим, что нашего губернатора все-таки освободят, потому что у прокуратуры нет фактов его причастности к убийствам. Его держат [в СИЗО] незаконно, поэтому мы его считаем до сих пор губернатором, потому что он много хорошего сделал для простых людей», — объясняет водитель фургаломобиля, пока мы идем к Центральному суду.

— То есть вы верите, что Путин к вам прислушается?— удивляюсь я.

— Но по отношению к Путину протестующие стали более критично относиться?

— Да, [растет] недоверие, потому что рыба гниет с головы, а если голова не может руководить телом, то значит, ее надо либо поменять, либо вставить мозги каким-то образом

— Чем больше они молчат наверху, тем больше народ недоволен, — веско вставляет идущий с нами рядом мужик.

«Он был ближе к народу, наверное, и это неприятный сюрприз, что больше он не прислушивается к своему народу, не помогает и не поддерживает. И почему-то Конституцию взяли, как какую-то половую тряпку, скомкали, выкинули и забыли о ней. Никто не говорит о ней, все только про законы, которые [написаны] против обычных мирных граждан. В Конституции есть 31-я статья, в которой четко написано, что мы можем волеизъявлять свои мысли и мирно собираться. Мы никого не бьем, ничего не ломаем и не поджигаем. За что же нас потом бьют?» — говорит водитель фургаломобиля.

Как и многие в Хабаровске, Маклыгин разочаровался не только в Путине, но и в лидере ЛДПР Владимире Жириновском.

— Раньше я уважал Жириновского за то, что он прямолинейный и говорит как есть. Я когда жил в Курской области, то лично видел, как он ездил по деревням и раздавал людям деньги

— Это же жуткий популизм!

— А что делать? У людей не было работы, и каждая копейка была на счету. Он единственный, кто хоть что-то делал для народа, и я его уважал. Тем более что в ЛДПР помогли починить водокачку в деревне, где я жил.

Слушаешь инженера-теплотехника, и невозможно не думать о том, что в Хабаровске проснулся народ. «Народ проснулся и начал понимать, что об нас вытирают ноги, и мы никому не нужны и остаемся со своими проблемами наедине», — подтверждает Маклыгин. Он прерывается на разговор с активистом и кричит в трубку:

— Как так произошло, что Хабаровск уже больше 100 дней протестует?

— Дальневосточники очень сильные люди на самом деле — нас закалила погода и многонациональная дружба. Я сам родом с Таджикистана, но остался тут после армии. Здесь много рыбаков и охотников, а это очень дружные люди, которые готовы помочь другому в трудную минуту.

— Не боитесь, что вас посадят по 212.1?

— Меня уже неоднократно предупреждали об этом сотрудники ФСБ, еще 21 августа нам с Ростиславом сказали, что если мы заткнемся и не будем выходить на митинги, то ему вернут его документы на автомобиль и отдадут разрешение на торговлю. Но в субботу, 22 августа, меня попросили возглавить колонну, и я это сделал. Нет у меня страха. Чего бояться?

Мы наконец подходим к суду, где ждут примерно десять активистов и примерно столько же полицейских. «Я против любого насилия, но если это неизбежно, то я буду в первых рядах», — говорит Маклыгин и добавляет, что поддерживает идею Дальневосточной республики. «Хватит доить Дальний Восток, увозить отсюда рыбу, икру, нефть и газ. У нас здесь есть все, но посмотрите, как бедно живет народ. Ни зарплаты, ни работы, нищенские пенсии. Против этого мы тоже пытаемся бороться», — заканчивает разговор Маклыгин.

Активисты обсуждают количество полицейских поблизости от перехода и спорят о необходимости проведения такой малочисленной акции.

— Вам не страшно? — спрашивает молодая девушка.

— Страшно было, когда ОМОН бил, — отвечает Маклыгин.

— Надо, чтобы больше народу было, — продолжает паниковать активистка.

— Ну что делать? Мы кинули клич по группам.

— Нам сейчас припишут хулиганство, а у меня двое детей — я не готова. Еще «найдут» [при задержании] чего.

— Давайте пару раз хоть пройдем, — неуверенно предлагает Маклыгин, когда на сцене появляется еще и полицейская «Газель». В конце концов его убеждают отложить акцию до следующего раза, активисты переходят по «зебре» к палатке с шаурмой, где берут по стаканчику кофе и уходят в сторону рынка, чтобы там «рассосаться в разные стороны». До здания рынка на расстоянии примерно в 100 метров их сопровождает наряд полиции.

Владимир Гретченко 4 административных штрафа на общую сумму в 50 тысяч рублей

От преследования со стороны правоохранительных органов не застрахован никто. Владимир Гретченко — инвалид второй группы, у него врожденное уродство — волчья пасть (протестующие ласково зовут его Дракончиком). Разобрать, что он говорит — непросто, многие фразы и слова ему приходится повторять по несколько раз, чтобы я все-таки понял.

— Сначала все было нормально, я участвовал в митингах — была тишина, но как Дегтярев приехал, начались штрафы, всех начали фотографировать.

Первый раз Гретченко задержали 6 октября, когда он ехал с площади Ленина домой на трамвае. Его отпустили, но через некоторое время он почувствовал за собой слежку. «Через неделю меня задержали на остановке у ТЦ «Южный парк». Я прятался за стендом объявлений, накрылся капюшоном и лазил в телефоне, чтобы меня не узнали мусора, но они меня нашли. Видимо, через ФСБ вычисляют по номеру, звонят узнать, где он, и им говорят, что на остановке за щитом!» — раздражается Гретченко.

Он объяснил полицейским, что законы не нарушил, ни с кем не дрался и ничего не разбил, а только гулял по площади и поддерживал Фургала, но его, конечно, все равно доставили в отдел.

— Зачем вам это все? — спрашиваю я.

— Я защищаю Сергея Ивановича, его права и интересы, потому что он невиновен, он не убивал никого. Его уголовное дело — политическое, это обычная политика Путина. Просто Фургал перекрыл коррупцию, чтобы чиновники не воровали, он урезал чиновникам зарплаты, запретил летать в бизнес-классе. Дороги делались, школы детские сады, он детям-сиротам помогал, которым жить было негде, потому что квартиры для них не строили 20 лет. Он с людьми разговаривал, советы давал, а не как Путин, слова которого врут, — отвечает Гретченко.

После третьего задержания Гретченко сразу отвезли в Центральный районный суд, где осудили по статье 20.2 сначала на 5 и 10 тысяч, а потом еще на 10 тысяч. Наверное, его с радостью отправили бы и в спецприемник, но инвалидов арестовывать запрещено. Уже в ноябре Гретченко осудили еще раз, причем по 2-й части статьи 20.2, то есть за «организацию несогласованной акции» аж на 25 тысяч. Еще до этого мы обсуждали с Гретченко, что

плюс пенсия по инвалидности 13 500 рублей. Таким образом, общая сумма штрафов, присужденных Гретченко, почти равна его двухмесячному доходу. «Я на суде это рассказывал, а всем пофигу — штраф выписывают, а остальное, мол, ваша проблема», — говорит Гретченко.

Он рассказывает, что после его рождения матери сказали, что сын не дышит, и убедили написать отказ от ребенка. «Я был в больнице, потом в «инвалидке», а после нее попал в детский дом. С родителями не жил, а когда увиделся с мамой в глаза, мы поругались и вообще не общаемся с тех пор. В Хабаровске живу почти 7 лет, снимаю квартиру за 10 тысяч рублей», — рассказывает активист.

Операцию по исправлению волчьей пасти ему почему-то сделали только в 12 лет. «Раньше, когда я кушал, пища попадала в нос, но потом [небо] зашили, и я стал нормально кушать, ничего не вываливается. Раньше я вообще плохо разговаривал, а теперь нормально — я ходил к логопеду. Но пишу с ошибками, так как закончил 3 класса, а потом меня умственно отсталым признали. Но главное, что есть друзья и знакомые, которым я благодарен за помощь. Без них я бы пропал», — говорит Гретченко.

Он хочет продолжать ходить на митинги, но боится потерять работу. «Директор базы мне звонил и сказал: «Вова, харэ участвовать в митингах, а то я тебя уволю с работы». «Ему коллеги отправили видео про мой арест», — говорит активист и включает мне этот ролик, где чей-то голос с иронией говорит: «Хочу поздравить хабаровские правоохранительные органы с крупной победой над преступностью: сегодня задержан особо опасный преступник Володя с погонялом Дракончик, глава преступного сообщества, инвалид второй группы».

Галина Приданникова Административный арест на 4 суток

Омоновцы мутузят протестующих, рядом на земле лежит без движения женщина в белом пуховике, но в какой-то момент поправляет юбку. Это самый известный момент разгона митинга 10 октября. «После падения скорая привезла меня во вторую краевую больницу, где врачи все выяснили, но писать о том, какие травмы мною были получены, отказались и снимки не отдали! Я пока воюю с ними на эту тему, а про инородное тело в дыхательных путях, что при падении у меня зуб раскололся и попал в дыхательные пути, мне сказали в другой клинике», — рассказывает Галина Приданникова.

Она говорит, что у нее серьезная травма головы, и нужна операция, чтобы удалить кусочек зуба из дыхательных путей. Приданникова уверена, что полицейский ударил ее на площади электрошокером, «потому что если бьют рукой, то чувствуется удар, а тут меня моментально отбросило так, что я даже сориентироваться не успела».

— А зачем вас толкали-то?

— Я навзничь упала, головой ударилась, а основания абсолютно никакого не было. Я сначала не поняла, чего они выскочили вообще. Они беспредельщики полные, хотя учитывая, что [в органы] идут одни отщепенцы, это неудивительно, — говорит Приданникова.

— А почему вы раньше с охраной ходили?

— Я работала начальником цеха розлива на спиртовом заводе, не давала банкротить предприятие, и управляющий завода назначил мне охрану. Да и муженек у меня был в те годы сильно пальцы веером, близко стоял к одному криминальному авторитету.

— Пригодилась охрана?

— Нет, но потом я уже от мужа с охраной ходила, — смеется Приданникова.

Когда мы разговаривали в середине октября, Приданникова уверяла, что не боится задержания, а в полиции, по ее словам, и вовсе сказала, что протоколом «подотрет задницу», но 22 октября, когда она шла в больницу, ее задержала полиция. В тот же день суд арестовал ее на 4 суток по части 6.1 статьи 20.2 за одно из субботних шествий. Доводы активистки, что ей нужно делать операцию, на суд впечатления не произвели.

При Фургале было по-другому. Приданникова рассказывает, что несколько лет назад у нее был конфликт с полицейскими, которые вызвали ее в ОБЭП и требовали от нее ежемесячно им «отстегивать». Фирму ей пришлось закрыть, но требовавших мзду начальника отдела по борьбе с коррупцией УМВД Хабаровского края Олега Мирошниченко и начальника Следственного управления УМВД Руслана Резника взяли на взятке. «Я написала жалобу Путину, и их всех взгрели, но по моему делу еще ничего не делали и не делают. Заявление есть, но пока молчок. Но если я выложу в интернет их противоправные действия, то сядут многие», — говорит Приданникова, которая сейчас оказывает юридические услуги как физлицо.

Когда у Приданниковой начало прогрессировать ее заболевание, а щитовидная железа, по ее словам, выросла до 9 сантиметров, она пошла к Фургалу. «Мне прямо отсюда вызвали скорую, но в наших больницах отказались лечить из-за запущенной формы, и тогда Фургал сказал найти клинику. Меня отвезли в Москву, за что я ему лично благодарна», — говорит Приданникова. Она уверяет, что знает, кто убил Зорю и Булатова (Фургала обвиняют, что он «заказал» этих предпринимателей): «Лапшу мне не надо вешать. Их убить могли только те, кто искал общак, — то есть менты или сами общаковцы, потому что Юра Краб с деньгами сбежал, а Булатову и Зорю грохнули, потому что они Юру не сдали, хотя должны были общаку деньги. Фургала там и близко не было», — рассказывает она.

— Люди верят, что Фургала отпустят.

— И я верю. Им надо отобрать [завод Фургала] «Амурсталь», а потом, думаю, спустят дело на тормозах, и в феврале Фургала отпустят за недоказанностью.

— Так он сможет снова баллотироваться в губернаторы.

— Мы на это и надеемся. Они сами подняли народ и, видимо, надеются, что люди перестанут выходить, но этого не будет. Все будет хорошо у нас, — уверяет меня Приданникова.

Никита Караев Два административных ареста — 1 сутки и 8 суток, один штраф 10 тысяч

Может, кто-то инженера-экономиста Никиту Караева в Хабаровске и не знает, но его собака Санта точно знакома каждому протестующему. «Моя собака уже стала определенным символом протеста, и если получится, что люди соберутся, а Санта не придет, то скажут, что протест сдулся», — рассуждает Караев.

— Не утомились вы гулять? — спрашиваю я присевшего на скамейку Караева.

Впрочем, после нескольких судов он по проезжей части во время субботнего шествия не ходит: «У нас уже есть отдельная группа людей, кого задерживали. Мы ходим с колонной, но по тротуару. Впрочем, уже штрафуют людей и за то, что они просто стоят на площади. Я бы тоже с рупором ходил, но мне есть что терять».

В отличие от многих других протестующих, Караев настаивает, что выходит исключительно ради освобождения Фургала. «Я не призываю к свержению действующей власти. Не скажу, что не имею ничего против Путина, но не уверен, что на его место придет кто-то [лучше]. Пускай Фургал в Хабаровск мэром вернется или хотя бы просто вернется.

Просто верните его домой, он займется бизнесом, чем угодно, и люди больше не будут кричать, что Путин или Дегтярев плохой. А если Фургал скажет, что в принципе нормальный Дегтярев, то и проголосуют за него», — говорит Караев.

— В Москве мало кто верит, что Фургал скоро вернется.

— А где-то был опыт более чем 100-дневных протестов за губернатора? За Хорошавина, Никиту Белых или Гайзера кто-то выходил? У Фургала, бизнесмена, на обыске нашли 3 миллиона рублей, а у Хорошавина — миллиард наличкой.

— Путин никогда не сдает назад, даже если ошибся.

— Бог ему судья. Иваныч был два года на посту, но я не видел какого-то официального приема у Путина. Он и не высказывался ни разу о нем, только Медведев как-то сказал про Фургала с жутким пренебрежением, — говорит Караев.

Когда я спрашиваю его про отказ депутатов партии ЛДПР от реальной поддержки Фургала, Караев неожиданно рассказывает мне притчу про великую княгиню Елизавету Федоровну, которая пришла в тюрьму к убийце ее мужа Ивану Каляеву. «Она спросила его, для чего он убил ее мужа, а тот ответил, что тот был дьяволом, а убил он его, потому что хотел, чтобы зла на земле стало меньше. «Но он был хорошим человеком, а зла стало больше, — сказала она, обняв его. — Мой милый мальчик: вы не этого хотели, а хотели: чтобы дома вас встречала жена, чтобы дети бежали к вам навстречу, и все у вас было хорошо. Человек никогда не будет разрушать мир, в котором он счастлив». Поэтому [депутатов от ЛДПР] я не оправдываю, но по-человечески понимаю, ведь у всех дети, семьи, ипотеки и кредиты».

— И Дегтярева понимаете?

— Его я вообще не воспринимаю. Если бы он ничего не делал и не говорил, было бы лучше.

Дегтяреву найдут место в крупной госкомпании 25-м замом, а сюда поставят уважаемого военного какого-то, к которому не будет негатива. А если Дегтярев решит баллотироваться, то это просто будет издевательство над Хабаровским краем, — говорит Караев и встает с лавочки.

Фредди (Валентин Квашников) Около восьми административных штрафов

— Здравствуйте, это Валентин? — я звоню одному из протестующих, Валентину Квашникову, чтобы договориться о времени и месте встречи.

— Нет, не Валентин, — отвечает в трубке мужской голос.

— А кто?— удивляюсь я.

— Знакомый его.

— А я журналист «Новой газеты», — начинаю я объяснять, зачем мне нужен Квашников, но собеседник договорить мне не дает: «Понял. Да, я — Валентин». Оказывается, активист таким нехитрым способом старается отсекать нежелательных абонентов.

Валентин Квашников последние пять лет живет в деревянном бараке без канализации с гражданской женой Евгенией Батуниной и тремя детьми. Рядом со своим окном на внешней стене барака Квашников прикрепил баннер с тигром и лозунгами протеста: «Хабаровск своих не бросает». На улице стоит старый диван и мангал, где летом Квашников отдыхает, а за гаражами он оборудовал душ.

У нас вот некоторые миллионы зарабатывают, а о людях не думают. Иваныч хоть начал думать и что-то делать, поэтому народ и восстал», — говорит Квашников.

Мы поднимаемся на второй этаж, Квашников показывает на заделанную на лестничной клетке дыру в крыше, после чего мы заходим в квартиру и садимся беседовать. «Они с ОМОНом переборщили, а теперь затихли в ожидании. Меня самого молотили на площади, как и Маклыгина. Лишние телодвижения не в их пользу, чтобы народ не пошел в агрессию. Ведь вечером после разгона народ позвали, и люди пришли разъяренные, ждали крови — в окна Белого дома полетели бутылки и камни, молодежь на грани была, булыжники под лавочки насовали на тот случай, если начнется замес», — рассказывает Квашников, которого с первых митингов прозвали Фредди, хотя, кроме шляпы, с героем фильма «Кошмар на улице вязов» у него общего немного.

— У вас тоже в Москве народ хороший, но духу мало. Когда бьют одного, то сопротивляйся, отжимай людей. Я смотрел ролики [с акции 27 июля], как молодого начали кошмарить дубинками, а народ стоит вокруг и кричит «Позор полиции». Да какой позор! Возьми дубину! — распаляется Фредди.

— Все сели, кто вступился.

— А надо было массой заступаться.

— Тогда бы масса села!

— Не села бы — на всех не хватило бы [ОМОНа].

— У вас тут тоже людей сажают, кстати.

— На сутки же.

— Это пока. Уже завели 212-ую и 318-ю на нескольких человек. На всех заведут, — зачем-то угрожаю я Фредди.

— Не хочу вас расстраивать, но не вернут же.

— Знаю, — неожиданно быстро соглашается Фредди. — Мы же неглупые люди на Дальнем Востоке. Тут все ссыльные, князья, офицеры Белой армии, у нас закаленный дух, сила и чувство справедливости. Думаешь, военные структуры против народа пойдут? Сомневаюсь. А полицейских где столько взять? Из других регионов? Но и в других регионах может вспыхнуть.

— Вы как будто не в России живете…

— Ну перекроем мы аэропорт, зная, чего ожидать. У нас страха нет. А чего терять? Жизнь одна. Лучше пусть мои дети в нормальной стране будут жить. Если народ Дальнего Востока восстанет, то куда все полицаи и руководство будут бежать отсюда? Пока были только побои, а если кровь прольется, то мало им не покажется — мужики вилы возьмут. Все уже на грани, хоть мы и пытаемся всех успокоить. Но если загорится здесь, то неужели не загорится везде?

— Нигде же не подхватили, все живут потише, чтобы их, не дай бог, не трогали.

— Пускай живут тогда рабами, а я не хочу. Что тогда будет с моими детьми? Сейчас чипирование, вакцинация — а что тогда? Они поймут, когда жареный петух в жопу клюнет, когда уже поздно будет, когда уже все продадут нахер…

Квашников уверен, что революция в России неизбежна. «Мы готовы еще полгода или год ходить, а люди все равно проснутся. Огонь зажигается везде, искру уже ничем не залить. Не хватит легавых, чтобы всех пересажать, когда рано или поздно народ проснется, то им бежать некуда будет, — говорит он.

Несмотря на воинственную риторику, Фредди (как и Маклыгин) сейчас от активного участия в митингах воздерживается. «Мы зажгли, а ребята пусть продолжают. Народу много, мы свою лепту вносим подготовкой и помощью. Так ведь и на работу невозможно устроиться — кто возьмет на работу человека, у которого через день суды. Кому нужен такой работяга, а жить-то как-то надо. Люди по копеечке помогают, но, бывает, по три дня денег вообще нет», — говорит Квашников.

Разговор по воле Фредди постоянно сворачивает на деньги — этот вопрос живущего с тремя детьми в бараке мужчину явно беспокоит. «Обидно, понимаешь? Обвиняют нас, что нам госдеп башляет, а у нас финансовой подпитки нет — мы своими силами собираем на штрафы, мы последний *** [с маслом] доедаем. Я мэра Кравчука, который сказал, что те, кто в первых рядах, — купленные, приглашал сюда», — говорит он и обводит глазами комнату.

Хоть я и не смотрю на его часы, Фредди показывает их мне и объясняет: «Это трофей. Когда меня на встрече с Дегтяревым крутили, я сорвал маску с «эшника», кто-то из них потерял часы. Мне их закинули в сумку, а я потом такой смотрю: «О, котлы» (так часы называют на зоне. — Ред.).

Я спрашиваю, чем Фредди занимался раньше, и он признается, что на свободе с 2011 года, а до этого 21 год провел в тюрьме. «В основном сидел за разбой, а последние три срока отсидел ни за что. Один раз наркотики вменили, просто чтобы не мешался, второй раз дали за грабеж, хотя даже судья знает, что я стоял пьяный как дерево, но не сдал человека, а третий раз тоже просто присутствовал, но ничего не делал. До этого сидел за дело, еще в 11 лет в школу-интернат для преступников попал, потом «малолетка», только 5 месяцев на свободе был, но что делать, куда идти, не знал», — рассказывает Квашников.

Сейчас его жизнь кардинально поменялась. «Вот меня поносят по телевизору, и Соловьев меня петухом называл в прямом эфире, хотя криминальные люди знают, что я ногой дверь к хозяину открывал в лагере. Я и кололся в лагере, и телефон с компьютером у меня были. Жил я нормально, справедливо к людям относился, если накосячил — получи. Таких людей много, но надо в себе разобраться, понять, чего ты хочешь от жизни, животное ты в стаде или человек, хочешь с поднятой головой ходить или как раб в кандалах пахать за 25 тысяч, пока кто-то куражится за твой счет», — говорит он.

— А почему все изменилось?

— Женька меня спасла, — говорит он и с нежностью смотрит на жену. — Вот я кололся раньше, два грамма жрал за раз, а встретив ее, я даже не кумарил. Увидел глаза ее и больше ни разу не кололся, ни разу, веришь? Просто должно что-то щелкнуть — перед Богом клянусь, чтобы добиться ее, я через себя переступил.

По иронии судьбы Батунина еще недавно работала судебным приставом. «На работе увидели меня в репортаже, позвонили, сказали, что либо по собственному, либо не ходи», — рассказывает она, пока Квашников демонстрирует мне ее форму, висящую на вешалке.

— А вы?

— Она как декабристка, она везде со мной, конечно, — встревает Фредди.

— Я продолжила ходить, но заявление не написала. Тогда они подделали подпись и сказали, что контракт закончился, до свидания, — отвечает Батунина.

— Вы в суде познакомились?

— Нас беда сплотила, мы одновременно с туберкулезом лежали в больнице и познакомились. Бывший уголовник и судебный пристав, — отвечает Квашников с иронией. — А не познакомились бы, то жил бы я по воровскому укладу. А сейчас от меня это ушло. Наверное, вырос я, неинтересно стало. Хочется пожить не только для себя, хочется якорь кинуть, хочется какую-то пользу обществу принести, и то, что я кому-то хорошо делаю, меня питает энергией.

В будущем, признается Фредди, он хочет открыть центр «Город без наркотиков», но не такой, как был у Евгения Ройзмана: «Наркоманы неинтересны мне, это больные люди, их надо лечить. Наркоманы будут до тех пор, пока будут наркотики, поэтому надо искоренять верхушку, и жестко искоренять».

— А что в Фургале такого особенного? — спрашиваю я Фредди.

Он человечище, он для себя не жил. Например, когда у бати была инаугурация, сын губернатора, Антон Фургал, звонит своему другу Андрею Битюцкому и просит у него пиджак, потому что не в чем идти на инаугурацию. Что это говорит о простоте [этой семьи]? — отвечает Квашников. — И вообще могли бы суки приехать на рабочее место, показать ордер на арест и втихую увести, и люди по-другому бы среагировали, а силовой захват как будто террориста или бандюги последнего, вот к чему приводит.

Инициатором хабаровских протестов Квашников называет лично Путина. «Все ищут какого-то лидера, а лидер протеста — это Путин Вова. Он и его шайка все это сделали. У нас столько нефти, а мы солярку за 50 рублей покупаем, хотя в коммунистические времен ее в землю выливали. Он помогает Донбассу и Сирии, а лучше бы повернулся лицом к народу. Он же правильно двигался в начале власти, в Чечне разрулил, но почему таким козлом стал сейчас?

— говорит Квашников.

— А лидера у вас разве нет? Вот вы с Маклыгиным, например?

— Мы с Андреем и Ростиславом — активные, но мы разве лидеры? Народ нас уважает, но у нас лидер — народ.

— И не нужен он?

— А зачем? Единственный, кто из политических деятелей постоянно с народом, — это [депутат краевой думы от ЛДПР] Максим Кукушкин. Только ему мне не западло подойти и руку пожать.

По словам Фредди, в протестном сообществе в последнее время начался небольшой разлад. «Представь, сколько институтов путинских работает против наших митингов. Почти как против преступного мира. Там неглупые люди сидят, в чатах боты и мусора сидят, где начинают народ стравливать друг с другом, из-за чего людей меньше выходит. Но пока мы все вместе, нас победить сложно», — объясняет Фредди.

— Не устали?

— Все устают. Глупо говорить, что не устал. Я раньше как бегал? Мне к 9 на работу — я монтажником алюминиевых конструкций работал, поэтому вставал в 6 часов, ехал на другой конец города, а вечером шел прямиком на митинг, где встречался с женой, и только к 23 часам мы домой добирались. И так на протяжении полутора месяцев. А мы больные люди, хоть и лечимся амбулаторно, но силы кончаются. Я на 9 килограмм похудел за это время.

Марина Белецкая

— Где родилась, где крестилась, сколько замужем ходила, говорить не буду. Я уже задолбалась. Что всегда всех интересует? Грязное белье. Когда меня снимали в фильме, я же не могла ходить, как попало, правильно? Я же девочка. Когда меня приглашали в думу, я же не могла в джинсах туда прийти? Согласны? Я должна была прийти красиво одетая. Когда меня снимали для Франции, когда меня снимали для Англии, я что, должна была прийти как колхоз «Красный лапоть, сизые когти»? Нет, я должна выглядеть была хорошо, потому что я — Россия.

Когда я начинала [на площадь] ходить, я очень многое недопонимала, но за три с лишним месяца я поумнела и стала чувствовать фальшь. Я стала очень сильно узнаваемой, но когда ко мне на улице стали люди подходить и меня благодарить, я очень сильно злилась. Может, кто-то не верит, да мне насрать. А почему? Потому что я обеспеченная, и мне ничего не надо. Но у нас, оказывается, самодостаточных людей сильно не любят.

Дальше. Проходит какое-то еще время, и я начинаю понимать, что я влезла в такую трясину, из которой очень трудно выбираться. Но я не пыталась из нее выбраться, я в ней сидела. И не потому, что мне это нравилось, а потому, что это было ради Фургала и для Фургала. И потому, что

Дальше. Есть моменты, которые я не могу никому говорить, потому что на меня стали выходить люди, которые поверили мне, которые поняли, что я открытая, как книга. Во мне нет хитрости, нет лжи, нет какой-то фальши. Я что думаю, то и говорю. Если меня стали доставать, я стала их посылать. Я стала понимать, что люди мне стали завидовать. В плане того, что ко мне все подходят, ко мне все обращаются и со мной советуются. Я какие-то дела тут делаю, которые никто не делает, которые палец о палец не хряпают. Наступит время, когда вы скажете: «Я ее знаю, я с ней сидел на лавке и брал у нее интервью».

К нам вдруг подбегает одна из протестующих-завсегдатаев Светлана Податева, которая еще на подходе начинает кричать: «Короче, Марина, где ты откопала вот этого ***, это нехороший человек, это плохой человек. Жора этот, который флаг просил. Он сволочь, он гад, ему не надо ни в коем случае флаг давать c Фургалом».

— А я при чем? — спокойно отвечает Белецкая.

— Да просто я так говорю… — моментально сдувается Светлана и уходит, тихо бросая в сторону: — Но он — провокатор.

— Вот пример того, о чем я говорю. Что бы ни случилось, все шишки на меня, но слава тебе господи, что я родилась такой, что с меня как с гуся вода. Я кремень. Например, перед бойней [10 октября] меня попросили сказать на камеру, что наступают холода, скоро снег пойдет, будет гололед, и люди могут пострадать, поэтому надо пока прекратить хождение по дорогам. Я предупредила, и тут же стала хрен знает чем. Мне мозг вынесли, прямо вот чайной ложкой выклевывали. Никто не услышал слова «пока», а только призыв «не ходить». Но разве я что-то не так сказала? Или они сами не понимают, что когда будет гололед, то ходить не надо?

Почему я это сделала, я вам сейчас скажу. Если бы люди, которые сюда приходят, были мне безразличны, я бы этого никогда не сделала. Но ко многим людям я отношусь с великим уважением, а некоторые люди мне стали здесь как родственники.

Некоторые люди наивны, как дети малые, которых только оторвали от сиськи. Некоторые подходили и говорили мне спасибо за то, что они и не подумали пойти на рынок и купить стельки — китайские, которые нагреваются. А представьте себе, если гололед, а провокатор на машине не остановится, и кто-то попадет под машину по своей тупости. А я ведь бывший водитель трамвая! Хотя бывших не бывает, понимаете? То есть мне людей жалко. Для меня люди эти родные, и я не могу поступать с ними по-скотски.

У меня была своя жизнь до протестов. Представляете, я ходила в театр, ходила в кино, в рестораны. Милый мой, я это делаю очень часто. Мне неинтересно смотреть в телевизоре, как там Виталина наколола армянина и как постельное грязное белье перетряхивают, кто с кем спит. В феврале будет уже пять лет, как я телевизор не включаю. Я отдыхаю, занимаюсь шитьем, пэчворком, декупажем. Я каждый день здесь, только был перерыв, когда я уезжала в Комсомольск за рыбой.

Этот вдохновенный монолог Белецкая, одна из самых известных хабаровских протестующих, произносит практически на одном дыхании, без моих вопросов, но потом я все-таки решаюсь поучаствовать в беседе.

— Не надоело вам митинговать?

— Я хожу не ради удовольствия, я хожу из-за Фургала, и я делаю свое дело. Я не могу вам дать прочитать и послушать то, что мне присылают [влиятельные люди], потому что я не знаю вас. Но если бы вы это все послушали, то вы с этой лавки свалились бы. Вот такие дела, дорогой мой мальчик. Поэтому я не жалею ни о чем. То, что про меня говорят, означает, что я не оставила никого равнодушным. Ко мне приходило 600–700 сообщений за два часа, потому что я когда только пришла [на площадь], то была дура дурой и сказала в эфир: «Ребята, если вам надо меня найти, то вот мой телефон».

— Так же нельзя делать…

— А мне сошьете?

— Даже если миллион дадите, не стану шить. Когда мужу шила костюм дома без приспособлений, это охренеть можно было, сколько работы было. Но теперь меня уже голыми руками не возьмешь. Я тетка сволочная, а здесь еще сволочнее стала. Я людей за 15 секунд вычисляю, потому что у меня две бабушки были ведьмами. Плюс у меня было три остановки сердца, и я на том свете три раза гуляла. Я когда на человека смотрю, то насквозь вижу.

— И что во мне видите?

— Это не так же просто, чтобы я взяла и рассказала, как вы докатились до этой жизни. Я не так проста, как кажусь со стороны, я тот еще орешек, и очень многим не по зубам. Меня очень многие побаиваются, пытаются ко мне под шкуру залезть, но ни у кого не получается, и у меня здесь свой круг людей, которым я могу доверять.

У меня цель — Фургал, а все побочное для меня не существует. Я ни на что не обращаю внимания. Как идешь тропинкой, а вокруг грязь, я по чистому иду, и никто меня не спихнет в эту грязь.

— А как же не сотвори себе кумира?

— (Громко фыркает.) Какой кумир?! Его дела за него сами говорят. Он двух лет не был у власти, и сколько наделал делов. Меня с дороги не свернуть.

Если бы мы ни-ни, то его бы не было уже давно, его бы убрали, как Вячеслава (брат Фургала, скончавшийся от коронавируса). Какой ковид? Мы бы тут передохли все уже за четыре месяца, а у нас ни один человек не заболел. Я в 76-м простыла и пневмонией переболела — тот же ковид.

— Почему люди в Хабаровске так долго протестуют?

— Хабаровск расшевелить было очень сложно. Люди были ленивые, как медведи, которые спят и лапу сосут. Но когда Фургал стал губернатором, то люди воспряли. Он делал все для блага народа. В Охотск билет, как у нас говорили, стоил как грамм героина, а он сделал полет в одну сторону 4500 рублей. Он спрашивал, он обещал, он выполнял, и народ решил, что слава тебе господи наконец-то у нас появился хозяин, наконец-то человек, который не ворует, который делает все для нас. А потом его забирали, будто он наркоман какой-то. Люди проснулись. Люди не дураки!

К нам снова подходит Светлана: «Ладно, все нормально, все выяснили — контакты Георгия взяла. Надо было поссориться, а потом помириться».

— Так вы будете сюда ходить до победного конца?

— Буду ходить каждый день до тех пор, пока рак на горе не свистнет. Даже в мороз в 30-градусный. Когда будет ветер 30 метров в секунду, может, вообще никто не придет, но меня не остановить. Я одна буду ходить.

К нам, пока мы беседуем на лавочке на площади Ленина, подходит все больше активистов. Например, совсем пожилой дедушка медленно бредет в нашу сторону.

— Как твое здоровье, Федор? — кричит ему издалека Белецкая. — Ты умничка!

— Пока есть силы, будем ходить, — отвечает он, а Белецкая поворачивается ко мне и говорит: «Вот как его не уважать? Как к нему с симпатией не относиться?»

Пока она не начала так делать, ее успели не меньше пяти раз осудить по административной статье.

Белецкая, пожалуй, единственная из известных хабаровских активисток, кого еще не задерживали. О причинах своей неуязвимости она говорит туманно: «Меня около дома караулят, но была дана команда, чтобы ни один волос с моей головы не упал, поэтому меня не цепляют. Я под защитой».

— Кого? — на автомате спрашиваю я.

— Деда моего! — отвечает она с сарказмом. — Сейчас вот я фамилию сказала, имя-отчество, где живет, адрес и все остальное.

— Как можно невинного человека посадить и лишить всего? Если бы он был убийцей, то как он дошел до губернаторства? Как такое возможно в России? К нему толком не пускают адвокатов, в полном вакууме держат человека и сразу же отжали акции «Амурстали». Они вообще беспределом занимаются. Как можно молчать? Можно меня хоть расстрелять, но я молчать не буду, — говорит Мальвина.

— Может, я для тебя какая-то непонятная или чокнутая. Мне многие говорят, что я вольтанутая, если к внукам не поехала на первое сентября, чтобы быть здесь. Сын выступать начал, я ему сказала: «Сынок, а не пошел бы ты нахер?» Когда он все посмотрел, написал мне: «Мама, я горжусь тобой. Ты молодец, и все правильно делаешь». Вот и все, — говорит Белецкая.

***

Три месяца с местными митингует и Александр, который приехал в Хабаровск из Подмосковья автостопом. «Я еще дома проникся Фургалом и поехал. Тут я узнал за Фургала, какие он поступки сделал за два года», — объясняет Александр, почему поехал и почему остался. Он рассказывает, что пока ехал по России, увидел, что «народ везде просыпается». «Люди повсюду недовольны. Я общался с людьми во всех городах и спрашивал, голосовали ли они за поправки в Конституцию.

Как и многие участники хабаровских протестов, он тоже попал в «судебную карусель» — отсидел 5 суток, а на выходе из спецприемника был снова задержан, после чего получил еще двое суток. После того, как его административки вступят в силу, Александр собирается ехать домой, хотя за три месяца площадь ему уже стала как родная. «Я не думаю, что хабаровчане успокоятся, даже когда будет похолодание. Если тех, кто выходит, арестуют, то выйдут другие. Это сто процентов», — уверяет меня Александр.