«Я попросила у Татьяны Москальковой… весы»

«Молчанием свободу не купишь»

Полтора года о «деле Нины Слободчиковой» не поступало никакой информации. Женщина находилась в Лефортово практически в полной изоляции. Судебный процесс был закрытым. После приговора ее перевели в женское СИЗО-6 в Печатниках.

И там она оказалась в одной камере с журналисткой Антониной Фаворской, осужденной на пять лет за «экстремизм». О Слободчиковой и ее деле я впервые узнала из письма Фаворской, опубликованного в телеграм-канале ее друзей.

В письме «Медиазоне» Слободчикова объяснила, почему она перевела деньги: ее мама родилась в Херсонской области, там Нина пошла в первый класс, потом они переехали в Новосибирск, но Украину она не забывала.

Слободчикова рассказала, что, находясь в Лефортово в полной власти следователя, без связи с волей, она признала вину: «Сначала я не хотела предавать огласке свое дело, но 12 лет все изменили. Мне и сейчас страшно. Думаю, что за публикациями последуют новые уголовные дела, начнется давление через бытовые вещи и общение с родными, резкий этап в самую далекую колонию… Что у них там еще в арсенале? Боюсь безграничной власти ФСБ и того, что они могут что-то сделать с родными. Но, в отличие от меня 18 месяцев назад, я сейчас знаю, что молчанием свободу не купишь.

В одном из писем друзьям Нина Слободчикова говорит: «02.03.2035 — конец моего срока. Когда я выйду из колонии, мне будет 49 лет. Это будет другой мир. В нем не будет моей собаки и много чего другого, и, наверное, кого. Но я не могу сейчас об этом думать. 12 лет за 5000 рублей».

Я написала Нине еще весной в СИЗО-6 через ФСИН-письмо. Получила сообщение, что мое письмо дошло. Но ответа не было. В последние месяцы цензура не пропускала мои письма в женское СИЗО. Мои адресаты писали, что им доставляли лишь пустые бланки для ответов. И вот долгожданный ответ.

Это очень интересное письмо: Нина рассказывает о том, какую помощь в самой строгой московской тюрьме — в Лефортово, которое теперь официально передано в подчинение ФСБ, — может получить арестант, а какую не может. Я восемь лет как правозащитник, член московской ОНК (Общественная наблюдательная комиссия) посещала эту тюрьму, иногда чуть ли не каждую неделю. Прекрасно представляю те условия и то давление, которому подвергалась Нина Слободчикова. И несмотря на прессинг со стороны следствия и сотрудников «Лефортово», Нина сохранила чувство юмора, оптимизм и желание выжить.

Уже после приговора, оказавшись в СИЗО-6 в Печатниках, Нина подала иск к МВД, протестуя против «пыточных условий конвоирования».

«Почему я решила стать правозащитницей»

«Зоя, здравствуйте! Ваше письмо я получила в апреле, но смогла собраться для ответа только сейчас. За это время моя жизнь сделала новый виток. Я проехала полстраны: побывала в колонии и вернулась назад. Верховный суд оставил приговор без изменений. И буквально на днях я вновь отправляюсь в путешествие по России в Сибирь на девять с половиной лет.

Я благодарна вам за вопросы. Можно, я отвечу вам на самый интересный? Мне очень хочется рассказать, почему я решила стать правозащитницей.

В апреле 2023 года ко мне в камеру Лефортово пришел конвоир и сказал, что меня вызывает администрация. Я обрадовалась. Часть меня тогда еще верила в справедливость судебной системы. «Разобрались! Выпускают!»— ликовала эта часть. Я натянула лучший свой наряд (черное в белый горошек платье), собрала нечесаные волосы в косу (первое время у меня не было расчески) и отправилась по старым, знавшим еще НКВД коридорам под звуки щелчков (в Лефортово каждый шаг заключенного вне камеры сопровождается звуком. Так конвоиры обозначают для других сотрудников, что кто-то идет)». (Иногда конвоиры используют для этого кастаньеты. — «Новая»).

«У меня есть право быть взвешенной»

«И вот открывается дверь кабинета начальника. А там, благоухая духами, сидит сама Москалькова (Татьяна Николаевна Москалькова — Уполномоченный по правам человека в России. — «Новая»). А рядом —вытянутый в струнку, очень опрятный молодой человек, ее помощник. Почему-то в память врезался именно их ухоженный вид. Может, потому, что мои смешные потуги выглядеть хорошо в условиях камеры — без расчески, косметики, утюга — свелись на их фоне к минус бесконечности?! Или от неуместности вида женщины, явно только вышедшей из салона красоты, в стенах фээсбэшного СИЗО?!

Она представилась, спросила, нужна ли мне помощь. Я попросила ее найти мне адвоката (напоминаю, что вольная наивность еще была во мне неисчерпаема). Рассказала, что 

По идее, в нормальном государстве к чиновнику, отвечающему за права человека, с этим и обращаются. Моя визави переглянулась с начальником и объяснила мне, что это не в ее компетенции. Адвоката должны искать родственники, а связаться с ними можно через письма. Но зато, по ее словам, если у меня есть проблема по медицинской части, то она готова помочь. Немного начиная прозревать, я попросила у нее… весы.

Дело в том, что на воле я восстанавливалась после депрессии и последствий расстройства пищевого поведения. У меня была целая группа врачей (психиатр, эндокринолог, диетолог, гинеколог и т.д.), которые помогали мне сбросить очень большой лишний вес. Когда я попала в Лефортово, страх за то, что я не смогу продолжать заботиться о своем здоровье, был иногда сильнее любого другого. Работа с врачами, правильное питание — все это недоступно в тюремных стенах. Единственный инструмент, который я могла продолжать использовать, — это весы. Но в медицинском кабинете Лефортово весы выдерживали людей только до 150 кг. А я была намного тяжелее.

Поэтому, когда всенародная защитница прав человека спросила, что она может сделать для моего здоровья, я не нашла ничего лучше, чем сказать: «Мне нужны весы. Если вы уж задерживаете людей, несмотря на их объемы и проблемы со здоровьем, сделайте так, чтобы вес можно было контролировать».

Через месяц в Лефортово привезли новые электронные весы со всякими модными расчетами. Администрация «санатория» гордо отчитывалась перед прокуратурой о моих потерянных килограммах. А я узнала, что у меня есть право быть взвешенной. И за это чиновники готовы бороться на моей стороне».

«В тюрьме все застыло, в лучшем случае, в 90-х»

«За два с половиной года в тюрьме я сбросила почти 70 кг, заработала несколько проблем с ЖКТ, по гинекологии и с зубами. На то, чтобы добиться лечения женского здоровья, у меня ушел год. Год, в течение которого каждый цикл становился моим худшим кошмаром. И при этом никто на эти дни не отменял пыточные поездки в суд. Врачи не видели критичности: «Не смертельно, — говорили они. — Менструация есть у каждой». Сейчас схожие реплики слышу про свои проблемы с зубами. Я, конечно, добьюсь лечения. Но сколько времени и сил это потребует?!

Представляете, вы живете в мире, где ваш ужин может быть доставлен вам роботом. Вне колючей проволоки искусственный интеллект умеет ставить диагнозы и подбирать мнения. А тут все застыло, в лучшем случае, в 90-х. Новейшие достижения, рекомендации ВОЗ, современные ценности и знания о правах человека сюда не проникают. В тюрьмах людям приходится бороться за каждую таблетку, за каждый кусочек овоща и за возможность ходить в туалет чаще, чем раз в шесть часов.

Даже если однажды из наших тюрем выйдут все незаконно осужденные (я верю, это может однажды случиться!), пенитенциарная система должна измениться. Самый жестокий убийца и отъявленный наркоман должны содержаться в условиях, не унижающих человеческое достоинство. Заключенным должна быть доступна современная медицина. Их права должны соблюдаться от момента открытия уголовного дела до выхода из мест заключения. Мне хотелось бы, чтобы исправительная система моей страны давала людям шанс начать жизнь заново. Мне кажется, что это одна из основ демократии и здорового общества.

Конечно, для этого надо многое сделать. Объем работы меня не страшит. Я люблю сложные задачи. Единственное, что меня пугает в этом, — я могу не успеть сделать ни шага на обретенном пути.

Но я буду верить, что чудеса и справедливость случаются. И когда-нибудь я выступлю в зале суда совсем в другой роли.

С верой в лучшее Нина Слободчикова.

29.09.2025 года

Москва, СИЗО-6»