Все ушли в подвал

Неприметная дверь во дворе. Ступеньки вниз, на цокольный этаж. Полумрак входной зоны, с порога ощущение обжитого пространства, обитатели которого невзыскательны и гостеприимны. После прихожей попадаешь в основной зал, где завсегдатаи, общаясь между собой, как кажется, совершенно не обращают внимания ни на тебя, ни на то, ради чего ты сюда пришел. Картины и картинки, если это экспозиция, становятся частью интерьера, в атмосфере которого разворачивается множество диалогов. Музыкальные инструменты подготовлены и неприкаянно стоят или лежат у стены, в то время как на них, кажется, никто, включая самих музыкантов, даже не смотрит. В воздухе повис запах табака, хотя никто вокруг не курит, а возле стен, сбиваясь в небольшие компании, стоят задумчивого вида молодые люди и вполголоса обсуждают что-то, пробуя разлитое по бумажным стаканчикам красное вино. 

Потом внимание переключается на вещающего куратора или на представляющихся музыкантов, начинается более пристальное всматривание/вчитывание/вслушивание, длящееся или тянущееся, а затем вечер плавно возвращается к тому, с чего начинался. Так, в общих чертах, представляется атмосфера любого «невидимого» художественного пространства — места, установившего свои границы в пределах подвальной или чердачной комнаты или серии комнат, скрытого от посторонних глаз и в то же время открытого для того, кто завернул в этот затененный уголок на карте городского культурного ландшафта в поисках новых впечатлений и знакомств.

Независимых площадок в Петербурге несколько, и объединяет их то, что кроме концертов там периодически проходят выставки, кинопоказы, лекции и просто спонтанный обмен идеями. Одно из этих мест — бывшая самоорганизованная галерея художников из петербургской группы «Север-7». После своего распада группа оставила пространство, но благодаря отдельным энтузиастам это место не перестало быть творческим кластером, где практически каждую неделю проходят электронные live-выступления, а недавно проходил длящийся несколько дней фестиваль-воркшоп, где все желающие могли как вслушаться в окружающие акустические ландшафты, так и собрать собственный музыкальный инструмент. 

Другая площадка никогда не меняла своего назначения, но несколько раз переезжала с места на место, и сейчас находится на цокольном этаже дома в одном из старых петербургских районов. Там звучит экспериментальная электроакустическая музыка, а

Интересна судьба еще одной широко известной в узких кругах площадки — киноклуба «Люмьер», несколько лет назад прекратившего существование под этим названием. Более пятнадцати лет киноклуб был местом встреч и знакомств совершенно разных людей, площадкой не только для просмотра, но и для осмысления и обсуждения мирового авторского кино, обращения к малоизвестным музыкальным течениям. Он располагался в старейшей петербургской арт-галерее «Борей». Эта галерея, которая сама привечала и привечает у себя не одно поколение петербургских и ленинградских художников, не смогла решить с киноклубом финансовый вопрос и была вынуждена с ним попрощаться. Интересно то, что, несмотря на такое положение дел, новые воплощения клуба продолжают жить — благодаря бывшим посетителям. Слишком много «потерянных» молодых и не очень людей «Люмьер» приютил, слишком многим думающим, но неприкаянным дал возможность почувствовать осмысленность жизни. Теперь киноклуб постоянной площадки не имеет и мыкается по разным помещениям, и за его перемещениями возможно следить через телеграм-канал — но сам факт того, что он продолжает существовать, хоть и исключительно на голом энтузиазме, доказывает, что потребность в независимых культурных практиках, в площадках для обсуждения, разговоров и понимающего молчания, «вытаскивания» себя из повседневной рутины, велика.

Историк искусства и куратор архива музея «Гараж» Саша Обухова в одной из своих лекций говорила, что независимые объединения появляются из-за недостатка официальных площадок для современного искусства. Реже они возникают как ответ на критику художественных институций. В сущности, эти две причины могут сосуществовать и быть связанными не только с визуальной культурой — живописью, медиаартом — но и с работами в области звука, потому что современные звуковые практики — импровизация, саунд-арт — предполагают пространство особой сборки и работу с атмосферой внутри него. Галереи, настроенные на продажи искусства, концертные площадки, живущие на продажи билетов, и тем более государственные институции далеко не всегда проявляют гибкость или просто желание, необходимые для того, чтобы такое искусство в себе уместить. Но в пространствах, которые все-таки могут это сделать, существует явная потребность, и когда мы говорим о независимых площадках, речь идет не только о неких «засекреченных подвалах», предназначенных для экспериментов художников и музыкантов, но о местах, где люди — молодые и не очень, настроенные на личное сопротивление повседневности — стремятся найти ключи к реальности. 

Эта реальность, состоящая из множества нарративов — политического, экономического, социального, культурного, — все время давит на человека и убеждает его в том, что другой реальности для него быть не может. В таких обстоятельствах люди предсказуемо ищут стратегии поведения, нужные для выживания и сохранения себя. Советский опыт показал, что для многих граждан Союза такой стратегией стала комбинация конформизма и «кухонь»: стремясь к безопасности, люди жили по правилам советского режима, встраиваясь в социально-трудовой механизм, но периодически позволяли себе выпустить пар и поворчать насчет окружающей действительности, сидя в четырех стенах своей кухни. Была, как мы помним, и другая стратегия — двойная жизнь, которой жили многие представители творческой интеллигенции СССР: работая в качестве маляров, сторожей, кочегаров, они протестовали через свою музыку, через свои картины или через свои тексты. 

Художники — Илья Кабаков, Виталий Комар, Александр Меламид, Леонид Соков и другие — рассматривали окружающие их реалии не как угрожающее поле «влипания» в идеологию, а скорее как пространство для изучения и осмысления. Многие из этих художников параллельно работали иллюстраторами детских книг, находясь, таким образом, на наиболее безопасной (то есть наименее подцензурной) территории советских художественных практик. Подобным отстранением от реальности занимались и ленинградцы — Иосиф Бродский или творчески далекий от него Леонид Аронзон — но в случае с ленинградской поэзией ситуация была печальнее, чем с московским искусством: шансов напечататься было крайне мало, и прожить именно литературным трудом не удавалось, а над поэтами все время висел дамоклов меч статьи за тунеядство. 

Современная Россия, культурно-политическое обращение которой в сторону советской эпохи стало ощутимо с середины 2010-х годов, все время подталкивает к таким сравнениям и аналогиям. Скажем, еще в 2021 году в Третьяковской галерее в рамках выставки «НЕНАВСЕГДА. 1968–1985» искусствовед Кирилл Светляков и художник Ирина Нахова спорили о природе советских андеграундных практик. Их точки зрения во многом не сходились, они были воплощением опыта «изнутри» и «извне». Но, несмотря на разницу в видении, точкой согласия для них стала мысль о том, что занятия искусством, так же как и практики его исследования, и сегодня становятся способом самозащиты от внешних катастроф.

Разница в оптике, как в случае с экспертами, дискутировавшими в Третьяковской галерее, влияет на восприятие этих способов самозащиты — так, с одной стороны, не имея опыта существования в андеграунде, можно смотреть на него презрительно или снисходительно, как на попытку к бегству, а на подпольные выставки, концерты и читки — как на симулякры реального сопротивления. Но при взгляде изнутри мнение может измениться: в уже упомянутой дискуссии художница Ирина Нахова отметила, что организация квартирных выставок, создание отдельных работ, обсуждение подпольного искусства с такими же «собратьями по несчастью», даже банальная перестановка мебели и изменение внутреннего пространства комнаты — это как раз то немногое, что реально мог сделать ограниченный в способах активного действия человек. Человек, застрявший в бесконечной серости застоя, не могущий ни уехать за границу, ни жить общей жизнью, оставаясь в стране. Лить воду на мельницу официального искусства было неприемлемо этически и эстетически, и единственный способ оказаться снаружи всех измерений был именно таким — андеграундным. В восприятии увлеченных своим делом людей это был именно выход вовне, а не игра в прятки и ускользание в раковину.

Такое обживание собственных «островов», по возможности удаленных от влияния «метрополии», до сих пор одна из самых действенных практик освобождения для тех, кто хочет обитать и творить вне кодов идеологически выверенной культуры. Ведь как глубоко на дно ни залегай, сложно не заметить, что художественное поле нашей страны снова стало пропалываться вручную: кино, виды современного искусства, кураторские работы, теоретические изыскания в области истории искусств и культурологии если не контролируются властями напрямую, то проходят этапы самоцензуры на местах, зачастую кастрируя содержание ради сохранения самой возможности высказаться. 

Музыка, а тем более экспериментальная музыка, в этом смысле кажется менее уязвимым видом творчества, чем визуал, потому что ее выразительность не пересекается ни с какими нарративами, лозунгами, идеологическими конструктами. Но подобное тянется к подобному, и экспериментальное направление находит ценителей среди тех, кто чувствует в импровизационных пассажах и дисгармонии красоту и способ баланса, зависания на нити, натянутой над пропастью рутины, политических лозунгов и социального абсурда. По сути, музыкальная импровизация проявляется для слушателя стихией звука, где отсутствуют классическая структура и четко установленный порядок развития, и все пересечения звуковых линий выглядят неожиданными чудесными совпадениями — как внезапно проявившийся в беспорядке снегопада или движении людей по оживленному перекрестку ритм. Это музыкальная структура вне иерархий, основанная на параллельном сосуществовании музыкантов, — музыка, олицетворяющая внутреннее устройство любых независимых пространств, сообществ равных, то есть сосуществующих друг с другом в данный момент людей, ничем друг другу не обязанных и, возможно, малознакомых. 

Иначе говоря, независимые культурные объединения создают возможность для возникновения особого неформального института — тусовки. Общающиеся между собой, рассматривающие искусство или вслушивающиеся в музыку люди находятся в среде, которая позволяет выстроить горизонтальные связи — и либо найти новые возможные пути для совместного творчества, либо просто поговорить по душам. А тусовки, как сказал куратор и исследователь современного искусства Виктор Мизиано, — это результат распада дисциплинарной культуры и традиционных социальных иерархий. И сегодня, несмотря на всевозможные фестивали, арт-ярмарки, выставки-блокбастеры в крупнейших российских институциях, несмотря на усиливающуюся и все более жестокую цензуру, в культурном поле образуются смысловые лакуны — а значит, и тусовки, и независимые пространства, и новые практики жизни в андеграунде по-прежнему жизненно необходимы.