Когда сбитые летчики вернулись во власть

Как так получилось, что неплохо, казалось бы, знакомый нам человек изменился? Был коммунистическим функционером и активным гонителем религии, а стал фанатично верующим, был либералом, стал ярым консерватором, имперцем и гонителем инакомыслия, в общем — был «за», стал «против»?.. 

Со времен перестройки и особенно в последние годы этот вопрос для большинства из нас стал болезненно актуальным, люди изменились: кто-то потерял друзей, тех, кого считал близкими по духу, разочаровался в кумирах, пришел в ужас от политических деятелей, на которых возлагал надежды. Все это не ново, такое не раз случалось на крутых поворотах истории. Да и без глобальных исторических потрясений такое может быть. 

Человек неизбежно меняется, и не только в перспективе «детство–отрочество–юность», но на протяжении всей своей сознательной жизни по мере того, как ведет диалог и с внешним миром, и с самим собой. Не случайно корифеи психологии Уильям Джеймс, А.Н. Леонтьев говорили о «втором рождении», когда возникает сознательная личность, расставляющая приоритеты ценностей и выстраивающая отношения человека с миром, а Эрик Эриксон представлял жизненный путь личности, включая почтенный и даже пожилой возраст, как череду кризисов, в которых рождаются новые смыслы.

Насколько глубоко внешние обстоятельства проникают в недра личности, заставляя «поклониться тому, что сжигал, сжечь то, чему поклонялся»? Когда человек предает себя прежнего, а когда перерастает? 

Нет ни универсальных, ни правильных ответов. Но можно попытаться представить хотя бы несколько самых общих сюжетов превращения личности. 

Не будем все перемены красить черной краской. Человек может изменить себя сам без явного внешнего давления. Жизнь личности — это самостоятельная работа над собой, в результате которой может произойти переоценка ценностей. В топку роста идет все — повседневный опыт, знания, прочитанные книги, музыка, впечатления, переживания… 

Но, конечно, далеко не все совершают эту работу с должным усилием рефлексии и прокурорской строгостью к самому себе. Биографии же великих, как правило, являют собою путь отвергнутых идей и обретенных откровений в духе блаженного Августина. Бл. Августин в свои молодые годы следовал манихейству, позже обратился в христианство, став выдающимся богословом и одним из Отцов Церкви, а незадолго до своего ухода написал «Книгу о ересях» (428 г.), где манихейство признал одной из них. Такие перемены для нас остаются загадками психоистории — личности масштаба бл. Августина изменяли себе или изменяли себя? 

Превращения личности на пути духовных исканий — один из наиболее сложных и всегда уникальных случаев. Обобщений здесь быть не может.

Внешний и внутренний конформизм

Самый очевидный случай — изменение человека под жестким давлением внешних обстоятельств, чтобы выжить, сохранить жизнь себе и близким. Это то, что называется внешним конформизмом, когда меняется поведение человека, его «ролевая личность», в глубине же души он сохраняет прежние убеждения, и при первой же возможности, навязанное извне спадет, как тяжкие оковы. Примеры тому самые разные: от смиренной покорности до насильственных обращений в иную веру или выбитых под пытками признаний вроде эротической связи с дьяволом или в намерении прокопать туннель от Бомбея до Лондона. Формально принявшие иную веру могут создавать тайные общества единомышленников, придумывать тайные знаки, чтобы опознавать «своих», как это было принято у иезуитов во времена их жесточайших преследований.

Внешние обстоятельства, подталкивающие к переменам, вовсе не всегда требуют отречения в обмен на жизнь и благополучие. Иногда угроза сводится к потере статуса, выдворению из круга «своих». Порой же и угрозы нет, просто неуютно быть белой вороной. Но даже условно «мягкий остракизм» зачастую оборачивается неузнаваемой переменой облика. Здесь правит балом уже самый настоящий внутренний конформизм, неоднократно описанный, экспериментально исследованный в самых разных контекстах, но тем не менее хранящий свою загадку: почему для умного, зрелого человека так важно, «что будет говорить княгиня Марья Алексевна» и ее окружение? На каких струнах души играет конформизм? 

Разделяя общее мнение, поступая, как принято, следуя за теми, кого считает «своими», человек обретает коллективную идентичность, а с нею и чувство безопасности, спасительное Мы, и самооправдание «я есть, какой есть, если не лучше, то уж точно не хуже других».

В свою очередь нормы, правила, общепринятое, социально одобряемое поведение по формуле «делай как все» обладают своим магнетизмом. Человек живет в социальном пространстве, стереотипы, мнения, предрассудки, образы и идеи «зазывают» нас действовать определенным образом. Трудно устоять перед магической силой общепринятого. Конформизм часто представляют как удел самого обычного, среднего человека. О его превращениях и принятии им того, что еще недавно вызывало негодование и казалось ужасным, написано много, в разных жанрах — от биографического повествования филолога Виктора Клемперера «LTI. Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога» (1947), описавшего превращения своих добрых знакомых в убежденных нацистов, до знаменитой драмы Эжена Ионеско «Носорог» (1959). 

Превращение лидеров

Если середняки — главные жертвы конформизма, что вполне понятно, они люди толпы, приверженцы своей социальной группы, воплощение нормативности, то каков механизм превращения лидеров? Речь не о простых карьеристах, хамелеонах, выскочках, а о тех, на кого смотрели с надеждой, кто проявил себя блестяще в начале пути, был носителем новых веяний и либеральных ценностей, позволял себе вольнодумство и даже искренне пытался что-то улучшить в этом подлунном мире и в системе. 

Их перерождение и преображение в носорога происходят в публичном пространстве, на наших глазах, но проанализировать это пытаются значительно реже. Лидер, политик, общественный деятель, человек, оказавшийся у кормила власти, очевидно обладает какими-то качествами выше среднего, по меньшей мере он энергичен, честолюбив, достаточно психологически силен и стрессоустойчив, умеет гнуть свою линию, иначе он отсеялся бы еще на подступах к вершинам власти. 

Но оказывается, эти качества совсем не гарантия, они не помогают устоять и остаться верным тому, что исповедовал. Более того, именно в силу выдающихся личных качеств из лидеров получаются не ординарные, а выдающиеся, особо агрессивные и креативные носороги. Они не ограничиваются покорностью, поддакиванием, но по лидерской привычке возглавляют и направляют, становятся не просто адептами своей «новой веры», но ее идеологами и охранителями. На обычный конформизм и чистое приспособленчество здесь все не спишешь.

• Красавица и умница, одна из немногих женщин во власти с 1990-х, в прямом эфире со срывающимся голосом выступавшая после событий 2014 года, становится главным охранителем выборов, не допуская ни их критики, ни контролеров, ни оппозиционных кандидатов. 
• Демократичный, исповедовавший либеральные ценности политик превращается в свою зазеркальную противоположность, с пеной у рта клеймит «чуждые ценности», демонизирует врагов и призывает к расправам над инакомыслящими с таким ражем, что более напоминает не пропагандиста, а пародиста.
• Защитница прав ребенка, «яблочница», возмутившаяся было запретом на усыновление детей иностранцами, быстро меняется, голосует за «закон Димы Яковлева», яростно борется против ювенальной юстиции и провозглашает семейные ценности в духе «Домостроя». 
• Человек, приведенный в большую политику либералами и на волне самых либеральных веяний, умный и европейски образованный, становится куратором СВО. 

То же и с деятелями культуры: дочь репрессированных и расстрелянных Сталиным родителей призывает отдать под суд художников, позволивших смеяться над государственными мужами, и обличает вольнодумцев, вдова высланного из СССР писателя-диссидента, сама изрядно хлебнувшая лиха, призывает проверять ученых на лояльность к власти… 

Примеров подобным превращениям нет числа. У каждого случая свои глубинные механизмы. Но можем заметить одну общую черту биографии этих людей — они успели побывать в опале.

Кто-то из них осмелился иметь свое мнение, наивно всерьез воспринял дарованные свободы и призывы к инициативе, кто-то не понял правил игры, кто-то стал опасно популярен: кого-то подставили, кого-то на чем-то подловили, сдали, и всё, крах карьеры… Но не тут-то было, они не сдались и восстали из пепла. В силу своих неординарных способностей им удалось вернуться во власть. Они были приняты и прощены оккупировавшими карьерные высоты носорогами-олимпийцами. Но для этого пришлось сжечь то, чему поклонялся.

Их возрождение в новом качестве напоминает сюжет с пленными японскими летчиками во Вторую мировую войну, о которых писали антропологи Рут Бенедикт, Клайд Клакхон. Японские военные не сдавались в плен, предпочитая самоубийство. Но если все-таки попадали в плен живыми, то стремились максимально сотрудничать с американскими военными. Было множество случаев, когда японские летчики уже через сорок восемь часов после того, как попали в плен, добровольно вызывались помочь и совершали вылеты на боевых самолетах-бомбардировщиках, показывая японские военные базы, артиллерийские подразделения, и даже служили в разведке, совершая выходы на японскую территорию — на стороне американцев! 

Попав в плен, японец, согласно самурайскому кодексу Бусидо, становится социально мертвым для своего общества, обратной дороги нет. Для семьи, для друзей, для страны он более не существовал. Но, будучи физически живым, он хотел стать членом нового общества.

Почему японские солдаты, которым помешали совершить самоубийство, переходили на сторону противника и служили ему на совесть, до конца нам не понять. Впрочем, нам не понять и глубинные мотивы наших незаурядных современников, побудившие их к кардинальным переменам. И все же что-то общее в этих превращениях есть — это приверженность к коллективности. 

Японский пленник, воспитанный японской коллективистской культурой, не мыслил себя вне социального контекста, пусть даже это вчерашние враги. Приверженность коллективности у лидера иного свойства — полководец не может быть полководцем без армии. Лидеру надо занимать высокие позиции, вести за собой, возглавлять. Это один в поле может быть воин, а официальный лидер одиночкой быть не может, он более зависим от ведомых, чем они от него, он постоянно нуждается в подтверждении своего статуса. С лидерством неразрывно связаны такие личностные ценности, как успех, признание окружающими, «комплекс отличника» и «первого ученика».

Человеком всегда движет множество мотивов, в разных жизненных ситуациях приходится выбирать, взвешивать, который из мотивов важнее, значимее для тебя лично, который победит. При смене курса в обществе, когда прежнее окно Овертона задраивается, а новое превращается в крохотную форточку, «подбитый летчик» сталкивается с трудным выбором: что важнее, оставаться признанным лидером в любых обстоятельствах, причем легитимным, при статусе и должности, или хранить приверженность идеям и ценностям, что оказались нынче не в тренде. Раз вкусившие горечь утраты прежнего статуса особенно болезненно воспринимают такой выбор. Они знают, что теряют и какой ценой далось второе восхождение. Возможно, именно второе восхождение уже окончательно сделало лидерство самоцелью, самореализацией и самоутверждением. Поле реализации личности сужается до линии «успех — не успех» в рамках, обозначенных госструктурами. Иные ценности на этом пути меркнут.

Лидерство ради лидирования, руководящие позиции, официальное признание превратились в доминирующий и подавляющий все остальное мотив (психологи, в частности А.Н. Леонтьев, не раз описывали подобную динамику), заняв место идеалов и реформаторских устремлений, у тех, у кого они были, конечно, мы сейчас не о примитивных карьеристах-приспособленцах. Изрядные интеллектуальные способности помогают выстроить психологические защиты и оправдание такой ротации в личной системе ценностей. Что-нибудь вроде «если я уйду, на мое место придет тот, кто будет только хуже», или если все принимают этот абсурд, то и пусть, и нечего мне быть самосожженцем, или окончательное размывание границ между добром и злом, или увлечение теориями заговора… Вариаций может быть бесконечно много. И еще,

По большому счету — ничего нового. Тот же удел был и у раскаявшихся еретиков в XIII–XVII веках: быть «правее Папы» и навсегда оставаться под бдительным надзором инквизиции и ее добровольных помощников. Вечное, как писал Ю.М. Лотман, всегда носит одежды времени. В наше время снова в моде санбенито — плащ раскаявшегося еретика.

Мария Тендрякова, антрополог