Молочные зубы справедливости

Нарисовал свастику — отмывай

— В забайкальской истории с нарисованной школьником на стене свастикой мы видим, что ребенок решил покончить с собой после того, как с ним провели воспитательную работу в школе. 

— Конечно, это экстрастресс для ребенка: он родителя подвел. Из-за меня у мамы с папой будут проблемы, причем проблемы на всю страну, если случай станет публичным. Провинившемуся ребенку стыдно идти домой, потому что он накосячил, и школа к нему применяет такие убойные методы воспитательного воздействия, что он понимает, что на этом его жизнь кончилась. 

Сколько со взрослыми ни говори о предотвращении суицидов, но, видимо, все находятся в абсолютно агрессивной среде.

— Ну, люди поймали начинающего фашиста. До него надо достучаться. И вроде бы это праведная борьба со злом. Но в какой момент борьба со злом превращается во зло?

— Наверное, ровно тогда, когда из образовательного момента это становится моментом наказательным. Можно сесть с детьми и поговорить про фашизм, про то, как себя чувствуют люди, которые видят агрессивные символы, распространяемые повсюду. Можно, собственно, объяснить ребенку, что тебя так триггернуло — вот меня свастика триггерит. Можно вообще поговорить про то, что такое триггер. Про то, почему не надо свастик рисовать в будущем. 

— Мы все чаще видим, что борьба со злом сама принимает характер дикой свистопляски, и коллективное добро обрушивается на виновного и давит его. Почему так странно работают механизмы справедливости? Почему сострадание не включается? Понятно, что все сострадают жертве. С другой стороны, когда все дружно начинают топтать обидчика, тут же кто-нибудь говорит: господа, это травля, господа.

— Я кое-что понимаю про школьную травлю, но не могу уверенно сказать, что понимаю, что такое травля в интернете и в какой момент травлей становится обсуждение поступка взрослого человека, особенно если это человек публичный и от его мнения зависит наше. 

Я уверена, что взрослые люди, особенно люди публичных профессий, не просто понимают, что все, что пишется в интернете, в нем так или иначе остается, а высказывают свое мнение публично и целенаправленно и понимают, что оно будет обсуждаться. А травлей это обсуждение становится в тот момент, когда человек начинает получать угрозы жизни, когда у него из-за какого-то его поступка случаются проблемы на работе, потому что лишение человека куска хлеба — это довольно жесткое наказание: мы как бы выгоняем тебя из нашего племени, как бы «ложись и помирай». Само же обсуждение поступков, не призывающих к физическому или к какому-либо другому воздействию на этого человека, мне кажется, является нормальным продуктом общества: мы общаемся, мы должны поделиться мнением друг с другом, интернет для этого был создан, так что совершенно стерилизовать наше мнение нам не получится.

— А когда мы говорим о детях, с которыми проводят воспитательную работу? Вот мы видим, что с мальчиком воспитательная работа явно не удалась. Чего тут взрослые не заметили? Что в таких случаях нужно делать для профилактики суицида? 

— Ребенок так сильно напугался, что пошел и совершил над собой акт немыслимой агрессии. Это он какой кары божьей так сильно боялся? И почему он так боялся? Потому что ему каждый день говорили, что если он оступится, то общество осудит его? Или, может быть, он видел, как это происходит с другими? Я думаю, что взрослые не заметили, что это довольно ранимый человек, к которому нужно было отнестись по-человечески, понять. 

— И мы еще поговорим с тобой про символ, который ты нарисовал.

— Да, мы поговорим про символ и почему ты его нарисовал. Очень многие вещи люди делают не со зла, а по каким-то другим причинам. И когда мы говорим о детях, нам нужно помнить о том, что мы не должны обрушивать на них все свои гроздья гнева. А сначала спросить: а чего ты тут стоял-то и калякал вот это? Может, он сам ужаснулся, зачем он накалякал. Мне кажется, мы совершенно не учитываем вообще человеческую природу во всем ее разнообразии. 

Я живу в США, у нас был случай, когда в школе кто-то погрозился шутингом. И дальше дети в своем детском чате начали это обшучивать. И один из детей сказал: странный он текст написал, этот человек. Если бы я ему текст писал, я бы написал вот так — и предложил свою версию. Это увидели чьи-то родители, сделали скриншот, отправили в школу. Школа выкинула ребенка, отправила его в тюрьму через полицию. Двенадцатилетнего ребенка — на три дня в тюрьму! 

Если вдруг кому-то кажется, что в каком-то конкретном географическом пространстве школа не учитывает детей, то я вынуждена сказать, что школа не учитывает детей очень много где.

— Ну, может, это как в аэропорту на контроле безопасности: если ты шутишь, что у тебя в сумке бомба, к этому относятся максимально серьезно. И к телефонному терроризму. Так и тут, вероятно? 

— 12-летний ребенок еще не прошел, как мы, все ужасы взрослого человека. В их мире все выглядит примитивнее. В 12 люди еще соображать даже не начали. Мне кажется, это все не учитывается в школе. 

За буллинг отвечают взрослые

— Но при этом взрослых всегда поражает, что дети оказываются способны на величайшую жестокость, особенно во время школьной травли. Жертву непременно надо не только избить, но еще и оплевать, и если не изнасиловать, то растоптать с сексуальным подтекстом. А еще непременно окунуть головой в унитаз. Этому ведь никто не учит, оно само откуда-то берется. 

— Инициации на протяжении всего нашего человеческого развития иногда приобретают суперчудовищные формы. Но ведь у детей-то эмпатия еще игрушечная, она только строится. Она молочная, как молочные зубы. Поэтому, конечно, детский уровень жестокости напрямую пропорционален уровню отсутствия эмпатии. Особенно если дети сами из довольно агрессивной среды: и себя не жалко, и никого не жалко.

Поэтому дети не могут отвечать самостоятельно за свою безопасность. Ни в каком веке, наверное, не могли, и я, наверное, не погрешу против истины, если скажу, что ни в каком веке и не смогут. 

Взрослые должны заниматься предотвращением травли, чтобы до макания в унитаз дело даже не дошло. Это можно все отрабатывать на более ранних подступах. А если, не дай бог, дошло до унитаза, то чтобы все знали, что мы делаем дальше. 

Маршрут должен быть построен таким образом, чтобы можно было детям напомнить, что такое травля и почему мы это воспринимаем всерьез. Чтобы, если дело дошло до физических последствий, то именно агрессор понес ответственность. Чтобы агрессор понимал, что он делает. Чтобы свидетели понимали, что они делают. Чтобы травля была менее интересной, на людей нужно обращать больше внимания — и возложить ответственность за травлю до того, как она началась, а не после. 

— А как это сделать?

— Через превенцию. У нас этому посвящен весь наш портал gnezdo.live, наша антибуллинговая программа для школ выложена там по классам. Мы максимально старались облегчить жизнь учителя, понимая, как она бюрократизирована. Мы постарались нашу программу сделать именно так, чтобы учитель мог ее просто брать и делать: на классном часе, например. И те школы, которые берут и делают, — они ведь с нами в контакте, мы их супервизируем, они нам пишут. Это действительно работает.

— Один из нашумевших в последний месяц случаев — самоубийство мальчика в Калмыкии после того, как его унизили одноклассники, считая, по-видимому, что вступаются за честь девочки. Почему они прибегают к унижению?

— Ну хорошо, а какие мы дали им еще инструменты?

— Ну, в принципе у детей инструментов обычно раз-два и обчелся. Один инструмент — бойкот, другой инструмент — побить, третий инструмент — унизить.

— Мой ответ был бы абсолютно таким же. Детей надо учить выстраивать сложные коммуникации. И самим этому нужно учиться. Если посмотреть на нашу антибуллинговую программу, то мы и пытаемся развивать разные способы коммуникации, объяснять, каким образом мы еще можем продемонстрировать друг другу наше недовольство, где у этого экологичные границы. Мы учим детей общаться так, чтобы не нарушать правила класса и правила школы. 

И в правила класса мы закладываем, конечно, ненарушение личных границ друг друга. На протяжении всего учебного года мы вообще говорим о том, что такое личные границы, в чем они выражаются, что бывает, если их нарушить, каким образом донести до человека, что их не надо нарушать. Вся превенция — ровно про то, как делать надо и как не надо. Никаких волшебств.

Соцсети ввести в подзамочный режим

— То есть вся превенция — обучение человека жить в социуме (и в микросоциуме: в классе, в компании) так, чтобы не приходилось прибегать к насилию для разрешения конфликтов. Кстати, мне всегда казалось, что именно это, а не идеологическая составляющая, и есть такая суть школьного воспитания. Но что-то мне кажется, что сейчас, когда уже есть государственная концепция школьного воспитания, а не просто идея, что школа должна воспитывать, многие родители от этой идеи шарахаются, как от чумы: не надо нашего Васю воспитывать, воспитывать мы его дома будем, а вы, пожалуйста, его образовывайте. А школа считает, что воспитание должно быть духовно-нравственным, экологическим, патриотическим, военным… 

— Получается, в самом деле, что мы в наших классных часах соперничаем со всеми другими школьными программами. Но мы по-прежнему считаем, что воспитание через образование — это самый эффективный способ, а образование эффективнее всего через игру, поэтому внутри нашей программы очень многое делается в игровой форме. Дети проводят очень много времени на территории школы, и образование напрямую связано с тем, как они взаимодействуют друг с другом. Школа не может эффективно образовывать детей, если им страшно учиться, потому что ребенок, который боится за свою жизнь, учится плохо.

— Сейчас школа отдельно занимается вопросом профилактики суицидов, отдельно — вопросом профилактики экстремизма и терроризма…

— А школа как занимается превенцией суицидов?

— Ну, к примеру, учителей обязывают шерстить соцсети учеников: не состоит ли кто в суицидальных или экстремистских сообществах, не высказывал ли суицидальных или экстремистских идей… Дальше уже начинаются алгоритмы: с суицидальными идеями — к психологу, с противоправным поведением — в комиссию по делам несовершеннолетних, с экстремизмом — в Центр «Э». 

— Я бы посоветовала родителям поговорить с детьми о том, чтобы перевести в подзамочный режим их социальные сети. Никого туда не добавлять, ничего ни в какие паблики не писать. В нашей программе мы говорим про кибербуллинг, про то, какие методы безопасности нужно применить к своим соцсетям, чтобы не стоять голым в чистом поле. 

Мы постарались учесть в программе и превенцию суицидов. И она совсем никак не связана с соцсетями детей. Очень часто люди, которые находятся на грани суицида, не говорят, не пишут об этом. И взрослым нужно знать, какие бывают косвенные подсказки, куда можно посмотреть, чтобы напугаться, о чем нужно поговорить с ребенком, чтобы понять, есть ли здесь опасность. И что делать, если вы заметили, что ваш ребенок в депрессии и, возможно, суицидален. Если человек подвергся унижению, он по умолчанию суицидален. 

— Если с ребенком случилась такая беда, если его унизили, если он не понимает, как дальше жить с тем, что с ним случилось, он уничтожен и больше всего на свете хочет не существовать, чтобы этой боли не было, — чем мы, взрослые, можем ему помочь? 

— Во-первых, мы сначала как взрослые должны что-то сделать с собой, потому что нам нужно быть в ресурсе. Нам нужно не паниковать, нам нужно сделать десять вдохов и выдохов, про которые все знают, но никто никогда не делает. Нам нужно придумать план действий. Что мы делаем с учетом всего? Я рекомендую в этом случае, конечно, или звонить нам на горячую линию, идти к нам на сайт и писать письмо психологу, потому каждый случай индивидуален. В каждом случае это будет свой план.

Мы должны понимать: остаемся мы в школе или не остаемся, какая у нас связь со школой, директор и классный руководитель на нашей стороне или нет, у нас есть куда перейти или нет. Будем мы подавать заявление в полицию или не хотим этого делать, будем снимать побои или нет. Это, безусловно, нелегко, когда вашего ребенка травят, но надо успокоиться и придумать план. Не надо думать, что все само рассосется, что ребенок справится самостоятельно. 

Ребенок — соучастник, школа в шоке

— Вы знаете удачные случаи выхода из пике? Вот из такого, когда ребенок подвергся такому унижению, с которым, кажется, дальше жить невозможно?

— Случаи, когда в классах была школьная травля и она прекратилась, я, безусловно, знаю. Иначе бы мы не занимались тем, чем мы занимаемся. Мы получали письма от родителей, от детей, от школы: они рассказывали, что брали, допустим, наш курс «Пять уроков против травли», проходили его, и травля прекращалась. Но унижения — и особенно с сексуализированной составляющей — очень тяжело переносятся. Люди обычно уходят из школы, переходят в другую школу. Если школа готова дальше с нами работать, чтобы этого больше не произошло, мы продолжаем работать со школой. 

— А вот новосибирский случай: старшеклассница видит в окно, как дети занимаются чем-то вроде секса возле кирпичной стены школы. Она достает телефон и начинает это снимать. Заинтересованные подружки комментируют: «Что они там делают?» — «Ой, они там трахаются». Видео летит в чатики. Обидчики установлены, жертва установлена, все очень маленькие, наказанию подлежит только старшеклассница, которая сняла видео и запустила его. Школа захлопывает все двери и не дает комментариев журналистам. Как здесь должна вести себя школа? 

— Школа должна была связаться с полицией, потому что это уже не травля, это уголовное преступление. Родители должны были связаться с полицией. В таких случаях мы не можем не учитывать уголовный характер произошедшего. 

— Уголовное дело завели против девушки, которая это все снимала.

— Но она, безусловно, соучастник. А школа, безусловно, в шоке. Но раз это в школе уже произошло, я тоже не хотела бы, чтобы журналисты делали из этого сенсацию. Во-первых, ничего сенсационного не произошло, это происходит довольно часто. Во-вторых, хочется, чтобы школа провела внутреннее расследование. Школа должна понять, как дальше отрабатывать это со своими школьниками. Если бы она занималась превенцией школьной травли, у нее была бы более сильная позиция сейчас. Если бы они этим занимались, то шансы велики, что девочка бы понимала, что она делает, когда снимает видео, — тем более что тут даже не травля. 

— И второклассница бы понимала, что с ней происходит? 

— С детьми обязательно нужно говорить про приватные зоны, про то, как понять, когда происходит что-то неправильное. Но знаете, маленькая девочка, может, и понимала, но что она могла сделать? Если она уже не смогла убежать, то вариантов у нее немного. Она как раз единственная, кто не мог бы ничего сделать в этой ситуации. Иначе могли отреагировать свидетели, насильники могли знать, что им конкретно будет за такой тип насилия. И школа могла бы серьезно отнестись к насилию на ее территории. Школе я бы очень рекомендовала поставить камеры, потому что она должна знать, безопасны ли ее дворы. И родители тоже могли бы этим всем обеспокоиться. Я, безусловно, рекомендовала бы школе подключиться к антибуллинговой программе. Это всем помогает еще и тогда, когда что-то происходит: школа хотя бы понимает, что они на самом деле очень старались.