«Отказать в ходатайстве о проведении полного и объективного расследования»

В Переславском суде Ярославской области в ближайшее время будет зачитан приговор члену-корреспонденту РАН, специалисту в области системного программирования и информационных технологий Сергею Абрамову. Последние два года жизни 68-летнего доктора физико-математических наук напоминают триллер: Абрамов прошел СИЗО, домашний арест и принудительное помещение в психиатрическую больницу (признан вменяемым). И все из-за обвинений в финансировании экстремизма. Якобы (он это отрицает) Абрамов отправил семь донатов в адрес ФБК* на общую сумму в 7000 рублей. За это пожилому ученому с заметно подорванным здоровьем грозит до восьми лет лишения свободы.

Уникальный разработчик суперкомпьютеров в России, с 1986 года работающий в Институте программных систем имени А.К. Айламазяна РАН, сегодня Сергей Абрамов внесен в список экстремистов и террористов Росфинмониторинга. Ему заблокировали все личные счета, а также счета всех юрлиц, которые с ним связаны (несколько компаний, занимающихся, в том числе, суперкомпьютерными технологиями). Ученому приходится через суд добиваться положенной законом пенсии и выплат, и этот иск к Сбербанку длится более года, пока без результата.

Процесс по делу о «донатах ФБК», развязка которого уже на носу, занял год. Кажется, в суде оно развалилось: во всяком случае, обвинение так и не смогло установить, кто оформил подписку на пожертвования, кто отправлял деньги и кому они предназначались.

«Новая газета» поговорила с Сергеем Абрамовым накануне приговора.

— Для начала — как ваше состояние здоровья?

— С одной стороны, я вел и веду активный образ жизни. Сегодня это прогулочный велосипед и купание в реке. Горные лыжи в этом году пропустил. Немногим ранее были байдарочные походы по равнинным и несколько раз по порожистым рекам.

С другой стороны, некоторые проблемы со здоровьем с детства и многолетняя работа на износ не могли не дать свой эффект. Мало кто из моих знакомых это подозревал, но к апрелю 2023 года просто перечень хронических заболеваний у меня занял два листа в моем уголовном деле. Если кратко, то это онкология и связанная с этим хроника (пожизненные последствиями иммунотерапии), три хроники в области сердечно-сосудистой системы, четыре хронические проблемки в желудочно-кишечном тракте, серьезные проблемы зрения (один глаз полностью слепой почти полвека, у второго серьезное снижение функций), проблемы с легкими (ХОБЛ и астма), болезнь Дюпюитрена…

Пусть ежедневный набор таблеток, которые они мне филигранно подобрали, занимает целую страницу, но этот набор позволяет держать все жизненные показатели в приличных границах.

После начала уголовного дела, конечно, здоровье не могло улучшиться. Тяжелое психологическое состояние (следствие очень скупо меня знакомило с деталями дела, я не мог понять, что вообще со мною происходит) и первые два месяца домашнего ареста без прогулок реально очень сильно ударили по здоровью. Следствие позволило встречу с медиками на дому, и два специалиста после обследования независимо предписали обязательные прогулки вне дома и визиты к профильным медикам по месту прикрепления — в Москве.

На третий и четвертый месяц домашнего ареста мне разрешили два часа прогулок в рамках села один раз в день в оговоренное время, хотя медики рекомендовали две двухчасовые прогулки в день. Но даже и одна прогулка дала серьезное улучшение самочувствия. На пятый и шестой месяц мне разрешили две двухчасовые прогулки в день и визиты к медикам в Москву. И это позволило почти восстановить уровень здоровья. Конечно, не в полной мере. Увы, увы… За последний год мне уже несколько раз уступали место в метро. А когда недавно я покидал после деловой встречи бизнес-центр, охранник обратился ко мне «дедуля»… А с другой стороны — я и есть дедуля, три сына и три внука…

Кстати, должен сказать: мое уголовное дело нанесло огромный удар по здоровью моих родных — серьезные последствия у Медэи, моей жены, и у младшего сына (у него в квартире проводили синхронный обыск, одновременно с обыском у нас в доме и вообще… конечно, все сыновья и взрослые внуки не могут не переживать). Кто-то за все это должен ответить, в конце концов. Я верю.

И справедливости ради: на пятый-шестой месяц домашнего ареста (когда суд предписал отпускать меня к медикам в Москву) и после, в период подписки о невыезде, следователь (их сменилось у меня два) мгновенно и без препятствий отпускал меня по медицинским делам. И в однодневные визиты к врачам, и на недельку, прооперировать кисти рук. То же самое обязан с благодарностью сказать и про судью Алексея Масаюковича Цуцуи — на него перешло «управление» моей подпиской о невыезде, и он более чем с пониманием отнесся к моим необходимым поездкам по вопросам медицины и моей работы как члена РАН. Никаких нареканий с этой стороны. Наоборот — справедливая благодарность

— Что вас спасало морально эти два года, скажем так, «неопределенности»? У вас ведь тяжелая статья, по которой условных сроков не дают…

— Я очень адаптивный и устойчивый, но такие тревожность и стресс не могли не повлиять. Особенно, когда ты очень мало знаешь про детали своего дела.

Спасали две вещи: «Несанкционированный концерт» 2022 г. Иваси и аудиокнига «Хромая судьба» братьев Стругацких. Концерт мне жена скачала в виде видеофайла — у меня сперва был запрет на использование сети Интернет и всех видов связи. И мы вместе с ней смотрели концерт с флешки на большом экране с отличной акустикой десятки (если не сотни) раз, когда было тяжело. А аудиокнига все время лежит у меня на тумбочке в маленьком устройстве с наушником. И если мне не спится из-за тяжелых дум, то… включаю устройство, наушник в ухо и через пять минут я сплю до утра…

Пока не было разрешенных прогулок, больше всего во время домашнего ареста меня доставало замкнутое пространство и вынужденное бездействие. 

Ну взял на себя все домашние хлопоты внутри дома.

Спасали аудиокниги — читать бумажные книги с моим зрением тяжело. Еще спасало то, что я мог общаться с близкими родственниками, и так как мой младший сын кандидат наук и работает со мной в одном институте, то я умудрился в соавторстве с ним написать две научные статьи в высокорейтинговые журналы, одна из них на английском языке. Это был первый случай, когда сын был у меня в соавторах. Я работал с бумагой и ручкой, общался с сыном. Сын переносил все в компьютер, добавлял свой контент, работал с источниками в сети Интернет, общался с издательствами… Так и писали.

— Что для вас было самое сложное за эти два года: нахождение в СИЗО, под домашним арестом или принудительное содержание в психиатрической больнице?

— СИЗО промелькнуло быстро. Это было ИВС-2 города Ярославля. Меня привезли и «заселили» около пяти утра. Конечно, на кого-то могла бы сильно подействовать отвратительная и унизительная процедура приема. Приседания со снятыми трусами и прочие детали «прописки». Охрана сильно помучалась, откатывая мои пальчики на отечественном электронном сканере: надо было откатать пятерню, а у меня Дюпюитрен (заболевание, при котором пальцы согнуты к ладони, и их полное разгибание невозможно. — Ред.)… Но все это мелочи по сравнению с неизвестностью: что со мной происходит, на каком основании меня обвиняют, что могло произойти… Меня следствие долгое время вообще не знакомило с деталями дела, с уликами и прочим…

В ИВС я провел утро, день, ночь и полдня. И это был просто психологический сумрак — полусон-полуявь. Поэтому перенес легко. Один в двухместной камере. В кормлении какое-то дикое количество белого хлеба — он оставался. А остальную еду я нормально съедал — я всеядный, как ежик. Невкусный сладкий чай. В обычной жизни я чай пью без сахара. Шмон по утрам. Запомнились исписанные стены — постояльцы сокрушались своими промахами и каялись перед мамой или женой… К слову, моя жена считает, что надписи могли быть созданы специально, для устрашения помещенного туда человека, выдернутого из нормальной жизни под ночь.

У меня был блокнот и ручки, я начал писать свое расследование на тему «Что это могло быть?». И мое первое ходатайство: я просил следователя связаться с ЯрГУ им. П.Г. Демидова и сообщить, что пусть кафедра сама как-то решит проблему группы бакалавров, которые без моего зачета диплома не получат. Ходатайство отдал в руки зампрокурора Ярославской области — он делал обход в первый день. 

— ?! …А что у вас конкретно изъяли?

— Во время обыска из дома вынесли пять смартфонов, планшет, два ноутбука и вычислительную технику, которую даже не осматривали и через полгода вернули, — сервер видеонаблюдения (на нем осталось для истории видео со многих камер процесса обыска) и сетевое дисковое хранилище.

— Потом вас отпустили под домашний арест. Как он проходил?

— Да он состоял из трех кусков по два месяца каждый. Все шесть месяцев у меня был запрет на доступ к сети Интернет, на все виды связи (телефон, телеграф, «Почта России») и на общение с кем бы то ни было, кроме ближних родственников, следователя, защитника и сотрудников ФСИН. Моих родных заставили купить кнопочный телефон с новой симкой для звонков мне от следователя, ФСИН и адвоката. Я имел право звонить по этим трем контактам, но после уведомления следователя. И было право при необходимости звонить экстренным службам: пожарные, скорая помощь, полиция. Это все.

На ноге моей был большой неуклюжий пластиковый браслет. На подоконнике у камина — базовая станция. Если между браслетом и станцией пропадает связь, то на пульт отделения ФСИН идет сигнал тревоги. Изделия отечественные, поэтому иногда срабатывало, когда я сидел в кресле в полуметре от базовой станции. Или спал в четырех метрах от базовой станции. Покидать дом не было возможности — металлический сайдинг и остекление интересной разновидностью стекла… Можно было летом с открытой дверью выйти и сесть на веранде, засунув ногу с браслетом в проем двери… Купала меня Медэя: я сидел на табурете, поставленном в ванной и выставив наружу ногу, замотанную в полиэтиленовый пакет. Короче — весело. Медэя даже начала писать повесть с названием «Жизнь на цепи».

Во время первого и второго месяца домашнего ареста я не имел права на прогулки, и это очень сильно и достаточно быстро ударило по здоровью: проблемы с давлением и с легкими. Во время третьего и четвертого месяца мне дали право на одну прогулку в день с 14.00 до 16.00. Во время пятого и шестого месяца дали право на две прогулки в день (с 10.00 до 12.00 и с 14.00 до 16.00) и право на однодневные (без ночевки) визиты к медикам в Москву. Обычно с 10.00 до 12.00 я гулял по нашему двору и выполнял различные работы по хозяйству. С 14.00 до 16.00 я устраивал велопрогулку по селу (территория прогулок была, к сожалению, только в границах села). Выкатывал 30 км кругами по (редкому в нашем селе) асфальту, каждый круг около 1600 метров. А всего за время домашнего ареста я накатал 1917 километров.

К слову, в селе меня знают многие. А так как у меня запрет на общение, то на приветствия односельчан я мог только сдернуть с головы кепку и молча помахать ею. Меня предупредили, что могут быть подставы: со мною кто-то заговорит и из засады заснимут, что я отвечаю… Мне же нельзя было общаться с людьми, которые не мои близкие родственники.

В течение месяца после обыска и выноса всей вычислительной техники мы постепенно купили жене новый телефон и новый компьютер. Как восстанавливались все контакты и все файлы — отдельный квест. Но то, что все мои дети айтишники (без моего принуждения) и что мною использовались облачные технологии для хранения всего основного и важного, — это постепенно позволило восстановить почти все.

В какой-то момент времени следователь пояснил, что я могу работать не только с бумагой и ручкой, но и пользоваться компьютером, если он не подключен к сети Интернет. Здесь все стало веселее и легче: мы выдергивали кабель из компьютера, и я садился работать. Так я начал писать большой материал (наверное, получится неплохая монография), про мою математическую модель и метод анализа, мониторинга и прогнозирования течения пандемии в заданном регионе — так называемая модель упущенных возможностей.

Время от времени я просил жену сделать поиск в интернете и сохранить результаты как PDF-файлы, установить из сети Интернет ту или иную систему (например, «Питон» или «ЛаТеХ»), потом жена выполняла мои просьбы и затем выдергивала кабель из компьютера, и дальше работал я…

И, конечно, я работал над расследованием моего уголовного дела и готовил свою защиту. Объем выполненной мною работы (с поддержкой адвоката и Медэи) заведомо больше всего, что наработало следствие на средства бюджета. Формальный объем текстов превысил мою докторскую диссертацию, кстати…

И вот еще одно интересное воспоминание про домашний арест и связанную с ним изоляцию: я понял на уровне собственного пережитого опыта, что такое потусторонний мир, что такое рай. Вот в чем дело: иногда я вспоминал, что есть бакалавры в ЯрГУ и проблема с защитой их дипломов, вспоминал о четырех своих компаниях (где-то я был соучредителем, ключевым сотрудником, а в одной — директором) и понимал, что в компаниях серьезные проблемы после моего ареста; вспоминал про МАИ, где я был тогда председателем ГАК на выпуске магистрантов-айтишников, и понимал, что у МАИ будут серьезные проблемы; вспоминал о межгосударственных программах, в формировании которых я участвовал, и понимал, что все они теперь под вопросом, а это серьезные составляющие международной и научно-технической политики России…

— А что происходило в психиатрической больнице Ярославля, куда вас вдруг зачем-то поместили?

— Если поизучать подобные аналогичные уголовные дела, то я не думаю, что в них хотя бы у кого-то будет судебная психиатрическая экспертиза. И мне кажется, это неспроста. Сначала мне назначили амбулаторную: «Приедешь, с тобою побеседуют, и ты уедешь». Приехал, достаточно долго кого-то ждал (какой-то участник явился с опозданием, как мне кажется), и со мною беседовали две женщины. Только одна из них, мне кажется, не была врачом. И именно она пришла с задержкой. К слову, следственный отдел в шаговой доступности от психиатрической больницы. И эта вторая все больше молчала. И только в конце она начала задавать вопросы, и мои ответы ей сильно не нравились. В какой-то момент она резко встала и ушла.

А вопросы и ответы были примерно такие. По памяти, возможно, не совсем точно цитирую. Ее вопрос: «Вот когда вы совершали преступления, когда переводили деньги в ФБК, вы осознавали последствия своих действий?» — мой ответ: «Я никогда не совершал преступления и никогда не переводил деньги в ФБК. А если вы про то, знал ли я тогда и сейчас российские законы в этой области, то да — знал и знаю». Возникло впечатление, что целью было не изучение моей вменяемости в 2021 году и сейчас, а получение каких-то признаков признания.

Ну и амбулаторная экспертиза написала заключение, что случай сложный, запутанный, на вопросы о моей вменяемости сейчас и в 2021 году они ничего сказать не могут, нужна основательная стационарная экспертиза. Ее назначить может только суд по ходатайству следствия. Я и моя защита возражали, но суд таки ее назначил.

Так я попал в третье отделение Ярославской психиатрической больницы. Это не лечебное отделение, а экспертное. Про свое пребывание там я написал подробные воспоминания, и они есть в Сети: «Записки несумасшедшего». Добавить мне нечего. Самое милосердное место из всех лечебных заведений, где я побывал. Исследования они провели тщательно. 

Я всю жизнь с благодарностью буду вспоминать и врачебный, и вспомогательный персонал дома скорби. Невзирая на все неудобства и неприятности режима, которые там были (например, полное отсутствие прогулок на свежем воздухе).

Сам факт помещения меня в психиатрическую больницу был использован некоторыми турбопатриотами как аргумент в спорах. Дескать, ну что с меня взять, я же только что вышел из психушки, да и не ясно, стоило ли выпускать… Но меня их реплики не трогают.

— Расскажите про суд. Какая была атмосфера, какое впечатление производили судья, прокурор?

— Знаете, мне повезло с судом. Судья оказался отличным знатоком информационных технологий (как минимум на уровне очень-очень продвинутого пользователя), готовым разбираться в новых вопросах и IT, и банковского дела. Во время осмотра вещественных доказательств — наших с женой четырех телефонов и моего ноутбука — он лихо выполнил (по моей просьбе) нетривиальные манипуляции. Это закрыло пробел следствия — следствие мне отказывало во всех моих ходатайствах о следственных действиях: следственном эксперименте, дополнительных экспертизах и дополнительных вопросах экспертам…

Как пример: мои предыдущие устные показания заняли три заседания, 2+5+5 = 12 часов устной речи. Суд слушал внимательно, не перебивая и не торопя, одновременно следя за моими собственноручными письменными показаниями и всякими приложениями к ним — это более 350 страниц моих материалов, приобщенных к делу. Правда или нет, не знаю, но мне сказали, что пятичасовые показания в суде раньше были только у Фиделя Кастро…

Мои вопросы к свидетелям (а я очень сильно готовился: ко многим свидетелям у меня были распечатаны вопросники на 60–80 пунктов — можете себе представить?) практически никогда не снимались судьей. Исключения, пожалуй, были для двух свидетелей — и оба сотрудники ФСБ России. Однако я не готов сказать, что судья «защищал» этих специфичных свидетелей, — он часто снимал мой вопрос и задавал свой, исправив мою формулировку. Никакого ущерба моей цели не было нанесено. А цель моя, повторюсь, — добиться полного и объективного расследования «что это было на самим деле».

— А что это было?

— Объективно ситуация такая:

1. Есть банковская информация (неоспариваемая) про семь банковских переводов за рубеж с моей банковской карты.
2. Это последствия каких-то действий какого-то человека — этот человек как-то исполнил «оформление подписки на ежемесячные пожертвования».

Преступлением, если оно было, у нас называют нарушающий Закон действие (или бездействие) человека. То есть нас интересует пункт 2, а не пункт 1. Пункт 1 — это всего лишь последствие пункта 2, это предлог (основание) начать расследование, а расследовать надо пункт 2.

Так вот, в моем деле не установлено время, место, способ исполнения, используемое устройство и личность исполнителя этого самого действия: «оформление подписки на ежемесячные пожертвования». Более того, в пункте 1 не выяснены банк-эквайер, организация-продавец и организация — конечный получатель пожертвования.

Ну и так далее… Короче, не ясны никакие детали действия «оформление подписки на ежемесячные пожертвования» и не выяснен даже сам факт криминальности этого действия. Ниоткуда не следует, что оформление подписки было после 4 августа 2021 года, то есть после того, когда вступило в силу решение о признании ФБК экстремистской организацией. И не выяснено, что получатель пожертвований — именно ФБК Навального.

Поймите, сейчас прямо в деле есть такие показания свидетелей от обвинения, которые меня оправдывают. Мне это важно.

Например, специалист Сбербанка сказал, что в моем случае оформление подписки на ежемесячные пожертвования мог сделать кто угодно, кто заполучил каким-либо образом номер карты, срок ее действия и CVC — достаточно фотографий двух сторон карты; чтобы узнать организацию-продавца, надо писать запрос в банк-эквайер; чтобы узнать организацию — конечного получателя пожертвований — надо писать запрос в организацию-продавца; других способов нет, к сожалению… Замечу, никаких таких запросов никуда следствие не писало.

Эксперт МВД России по компьютерно-технической экспертизе сказал, что 

а вообще (что обычно обыватели не понимают и не учитывают), найденные на каком-либо устройстве какие-либо цифровые следы не указывают на то, что соответствующие действия исполнялись именно на этом устройстве и тем более не указывают на личность исполнителя.

Подобных показаний (часто именно от свидетелей со стороны обвинения) мною получено много. Ни один специалист (я верю) не готов врать «под присягой». Здесь важно правильно задавать правильные вопросы. И мне удалось, поскольку я тоже специалист — и в IT, а теперь еще и в эквайринге и нюансах международной платежной системы (МПС).

В моем деле из данного ряда («специалист всегда скажет правду, как есть») выбивался только один персонаж, молодая женщина… Она упорно отстаивала заведомо ошибочные выводы двух своих документов в моем деле. Но здесь случай особый: в нарушение Закона России о судебной экспертизе лингвистические исследования поручали бакалавру-юристу, а лингвистическую экспертизу — ей же, но после каких-то курсов в некоторой воинской части по перевоплощению бакалавра-юриста в эксперта-лингвиста… Так что если здесь в своих ответах человек настойчиво отстаивал свои заблуждения и ошибки, так это как раз потому, что он никакой не специалист. Специалисты так не умеют.

— Суд был открытый?

— Да. Но публики было немного. Были мои сослуживцы. Из Москвы несколько раз приезжали мои давние партнеры. Несколько раз были журналисты SOTAvision** и, кажется (не уверен), ярославского «Коммерсанта». После допроса в суде (раньше ей там быть не полагалось) всегда в зале присутствует моя жена, хотя я знаю, что морально ей это очень непросто, после каждого суда у нее сдает здоровье. Но для меня поддержка Медэи бесценна. Кроме того, от дома до суда 25 километров, а я машину не умею и не могу водить (зрение), а на велосипеде долго и опасно.

— В уголовных делах за донаты ФБК не бывает оправдательных приговоров, в последние годы российские суды ужесточили подход к ним, и реальные сроки стали назначаться чаще. Ваши ощущения в части перспектив?

— Когда ориентировочно приговор?

— Не знаю. Следующее заседание суда в пятницу 4 апреля — на нем ожидается завершение вопросов ко мне со стороны участников процесса. На следующем за этим заседании, видимо, по жанру, будут прения сторон, потом мое последнее слово. А затем — решение суда. Но если одно заседание будет проходить одну-две недели (так обычно и было), то это один-два месяца начиная с апреля. Это мои оценки.

— Кто-то отвернулся от вас из знакомых, коллег, родни за эти два года? Все ли прошли проверку непростыми обстоятельствами, в которых вы оказались?

— Это очень сложный вопрос. С одной стороны, вот прямо-таки явно никто не отвернулся — не изменил отношения ко мне в быту или по работе.

Вот факт: прошли первые новости в СМИ про мое дело, и в первую неделю после моего ареста с Медэей связываются первые два моих знакомых. На минуточку: мои и Медэины телефоны и симки изъяты, дозвониться нельзя, мессенджеры и email тоже молчат. У жены новый номер телефона, который знают к тому времени немногие. Надо было напрячься, как-то догадаться и «через завсклада, через товароведа» раздобыть новый контакт, И надо было не побояться выйти на связь. Один — просто давний коллега по проектам, другой — даже менее близкий по опыту общения, ныне по «табелю о рангах» как-то на уровне замминистра-министра, не ниже… Слова поддержки, давайте денег привезем («спасибо, мы справимся»).

Еще пример, уже по завершении домашнего ареста… Возникла рабочая ситуация, надо было получить ответ на вопрос: «Деловые качества ФИО нормальные?» Пишу вопрос знакомому. Он извиняется: «Занят, можно завтра отвечу?» Потом дает полезный ответ. Давно знакомы, а нынче сенатор и, конечно, знает о моем статусе. После домашнего ареста в разных ведомствах обсуждаем межгосударственные и государственные проекты. Приглашают, слушают, учитывают мнения — на уровне руководителя департамента, замминистра, министра. Как-то так, работать-то надо, верно?

С другой стороны, есть показания свидетеля в суде о том, что репутационные издержки привели к кратному (в разы) снижению количества активных участников Национального суперкомпьютерного форума, в котором (по словам свидетеля) я являюсь «лицом организации». Возможно, свидетелю виднее в силу ряда причин. Но это не «отвернулись с презрением», нет, это страх. Просто страх.

И в мое дело вошли добрые и объективные характеристики из Института программных систем имени А.К. Айламазяна РАН (основное место работы, где я непрерывно с декабря 1986 года работаю, и из этого срока 19 лет — директором), от профкома института, от коллектива сотрудников нашего бывшего Университета города Переславля имени А.К. Айламазяна (был такой, уничтожен, к сожалению; я там был ректором 14 лет, а до того преподавал и был завкафедрой), инициативные две характеристики просто от двух коллег-ученых (сильные ученые, я их очень ценю и уважаю), ходатайства от нескольких академиков, член-корреспондентов и сотрудников Российской академии наук.

Ходатайство от Национального суперкомпьютерного форума — очень добрые слова и очень взвешенные и разумные просьбы к следствию.

А следствие просьбу о всестороннем расследовании отклонило. И смех, и грех — следствие прямо так и написало, и это есть в листах моего дела (цитата): «Отказать в ходатайстве о проведении полного и объективного расследования». Ну нормально? Ни добавить, ни убавить. Сказано — сделано. Никакого полного объективного расследования сделано в итоге не было. Поэтому суд так и затянулся — детали всего происшествия и мою невиновность пришлось устанавливать в суде.

Все характеристики, отзывы и ходатайства — это была могучая поддержка для меня. И, к слову, многие описанные там детали и факты пошли в мою защиту.

— Некоторым фигурантам уголовных дел из числа ученых остается вам только позавидовать в части поддержки, мне кажется…

— Но я вам описал только одну сторону медали. А есть вторая. И нельзя сказать, что люди «отвернулись» или «ты потерял уважение кого-то». Нет, уважение осталось, относятся так же. Но у части людей есть огромный страх. 

Отделение РАН, к которому я отношусь, сегодня пишет мне очень душевное поздравление с днем рождения, говорит о моих заслугах и о своей надежде, что я принесу и дальше еще много пользы России. А с другой стороны, руководством были пресечены попытки коллег организовать на общем собрании РАН сбор подписей под коллективным ходатайством, с заверением подписей в отделе кадров РАН (рутинная операция для отдела кадров). Это весна 2023-го — без меня, я был на домашнем аресте. Поэтому сейчас я имею только несколько индивидуальных ходатайств с нотариальным заверением — тем больше ценю, что люди не пожалели своего времени самостоятельно подготовить ходатайство и сходить к нотариусу.

Еще пример: сужусь со Сбербанком. Простое дело «о защите прав потребителя». Мои счета все арестованы, поскольку Росфинмониторинг включил меня в перечень «ТиЭ» (террористов и экстремистов) — нет возражений, таковы требования Закона ФЗ-115, а презумпция невиновности курит в сторонке. Однако по этому закону я имею полное право на все мои деньги от пенсии и от зарплат.

Так вот, мою пенсию Сбербанк не способен посчитать на моих счетах и отдать мне целиком. Кроме того, процесс работы с такими клиентами, как я, Сбербанк устроил таким образом, что я могу это смело описать словами: 

Поверьте, удивительные дела в этой части творит Сбербанк, хорошая тема для детального журналистского расследования.

Смотрите, в перечне Росфинмониторинга более 15 тысяч человек (гораздо больше, чем «иностранных агентов»). Далеко не все из них за рубежом или в тюрьмах. И российские банки (как минимум Сбербанк — точно) устраивают этим тысячам клиентов адскую жизнь. Хотя Закон ФЗ-115 ничего такого (кошмарить клиентов) от банков не требует. Это исключительно инициатива самих банков.

Чтобы со счетов в полном объеме мне получить мою пенсию, я и вынужден сегодня судиться. Это гражданское дело. Защита прав потребителя. Ничего страшного… Однако в нашем городе есть адвокаты, которые тайно в частном порядке меня консультируют, но нет тех адвокатов, кто бы официально взялся бы за данное дело. А Переславский суд пошел на то, чтобы передать (от греха подальше) мой иск в Гагаринский суд города Москвы. И областной Ярославский суд поддержал эту передачу… Я аргументированно возражал: есть постановление пленума Верховного суда, в котором явно говорится, что мой иск — это точно «Защита прав потребителей», и именно я выбираю суд, где дело рассмотрят… Однако дело передано в Москву. И на каждое заседание я буду ездить на перекладных — четыре часа туда и четыре часа обратно.

Вот так. Гражданский спор, защита прав потребителя… Пустяк. Почему же такое поведение адвокатов в провинциальном Переславле? Почему такое поведение Переславского и Ярославского судов в пустячном гражданском деле?

А еще все чаще и чаще сегодня я вспоминаю своего Учителя, профессора В.Ф. Турчина, и его великую книгу «Инерция страха. Социализм и тоталитаризм». Он доказывал, что «инерция страха», которая сохранилась после смерти Сталина, мешает построению и развитию настоящего общества. Книга как философское и научное произведение актуальна и по сей день.

* Организацию сначала признали иностранным агентом, а затем внесли в список террористов и экстремистов и запретили в России

** Минюст внес в реестр иностранных агентов