«Свидетелем пыток, избиений и изнасилований я был три года»

В издательстве Vidim Books вышла книга «Троян. ГУЛАГ нашего времени». Ее написал бывший заключенный Сергей Савельев, отбывавший 9-летний срок по обвинению в перевозке наркотиков. Савельев был админом в саратовской туберкулезной тюремной больнице при колонии (ОТБ-1). Отвечал за камеры видеонаблюдения. Незаметно для администрации он, по его словам, копировал гигабайты видео пыток заключенных на жесткий диск. Освободившись по УДО, смог вывезти архив из колонии и передать проекту Gulagu.net. Ну, дальше вы поняли.

Публикация архива три года назад вызвала эффект разорвавшейся бомбы. Во всех независимых СМИ была опубликована серия видеозаписей, на которых заключенных российских колоний пытают и насилуют как сотрудники ИК, так и «активисты». А «Новая газета» посвятила этому цикл публикаций.

В подлинности записи не усомнился даже российский Следственный комитет. Через пару месяцев все фигуранты были арестованы: два сотрудника тюремной больницы и их активисты-заключенные, всего — около десятка человек. Списки официально признанных пострадавших постоянно расширялись, дошло до нескольких десятков (их имена упомянуты в книге). По объему обвинения и доказательной базе это уголовное дело стало беспрецедентным. Помимо арестов очевидных исполнителей, десятки сотрудников ОТБ, регионального управления ФСИН Саратовской области и прокуратуры лишились своих должностей. А к ноябрю 2021 года уволен был и директор ФСИН Калашников.

Правда, дело пока так и не дошло до финальной точки — ни одного приговора даже «пешкам». Возможно, часть фигурантов уже ушли на СВО. Но организаторов и кураторов пыток вывели из-под удара с самого начала. Впрочем, их имена теперь известны благодаря все тому же Сергею Савельеву.

Он три года назад уехал из России и получил убежище во Франции. Все это время он писал книгу о собственном опыте выживания в российской тюрьме и о том, как по просьбе администрации стал работать админом. Администрация думала, что он работает на них, а он…

В общем, Сергей Савельев написал автобиографический документальный роман. Очень подробный и очень детальный. Автор — непосредственный свидетель того, что ГУЛАГ с его негласно узаконенными пытками в нашей стране пока бессмертен. Правда, уже нео-ГУЛАГ — модернизированный, с видеорегистраторами и видеофиксаторами собственноручно сделанных пыток.

Его книга — дотошное свидетельство ада. Будничного, большинству населения безразличного ада. Вот что, кстати, автор пишет про равнодушное большинство:

«В суете повседневных дел, отягощенных множеством бытовых проблем, многим людям в России удобнее считать, что подобного и вовсе не происходит. Либо что осужденные заслуживают этого, ведь они преступили закон… И они упорно продолжают не замечать, игнорировать эти жуткие факты о нарушениях прав заключенных. Может, равнодушие уже стало новой нормой поведения? Своя рубашка ближе к телу… Но проблема в том, что от подобного никто не застрахован. Абсолютно любой человек может оказаться в тисках системы российского «правосудия» и быть перемолотым в пыль».

С разрешения автора и издательства «Новая газета» публикует отрывок из книги.

Глава «Санаторий «ОТБ»

«После ужина я пришивал пуговицы на уродском полупластиковом пиджаке. Не успел я пришить вторую, как за мной пришел один из активистов.

— Вызывают тебя, иди в каптерку.

— Дошить хоть можно?

— Потом.<…>

— Я что‐то сделал не так?

— Нет, наоборот, — ответил гость. Или это уже я был у него в гостях?..

— Я не понимаю…

— Меня зовут Игорь, я работаю в отделе безопасности.

Я вспомнил его лицо. Когда нас только привезли и привели в этапную комнату, это именно он приходил нас фотографировать. Но без шапки‐ушанки я узнал его не сразу. (…)

— У нас есть вакансия. Нужен человек, и очень срочно. Для работы с компьютером в основном, но будут и другие обязанности. Ты подходишь. Конечно, встретишься еще с руководством, если решишь согласиться. Но мне такой напарник подойдет, и они не будут сопротивляться. Хочешь до конца срока сидеть за компом, смотреть сериалы и не париться о распорядке дня?

То, что я слышал, звучало странно. Такое вообще бывает? Но Игорь говорил очень убедительно. Перспективы, конечно, меня взволновали. Наверное, даже питание будет получше. <…>

Глава 12. Введение в профессию

— Кто?

— Савельев, в ОБ.

Недолгая заминка (оператор сверялся со списком фамилий тех, кому можно ходить в одиночку), и дверь открывается. На пути еще одна калитка. Эта открылась уже без такой паузы и без вопросов. Сто метров плаца — и я у дежурной части. Топ‐топ, на второй этаж. Тук‐тук. Ответа никакого. Вхожу сам. Тихо, но свет везде горит.

— Есть кто?

Послышался шум, и из дальнего кабинета показалась голова Игоря. (…)

Мы спустились на первый этаж в дежурную часть. За пультом в окружении домофонов и телефонов вразвалку восседал пузатый майор, украшенный двумя подбородками и тонкими очками. (…) Меня представили, и мы подошли к столу в углу. Толстяк лениво наблюдал, но никак не препятствовал.

— Вот, к концу смены, примерно в восемь часов утра, здесь скапливаются все видеорегистраторы.

На столе и в самом деле в беспорядке валялись разномастные портативные видеорегистраторы. Раньше я с ними дел не имел, только видел в автомобилях.

— Всего их у нас девять штук, еще один в ОБ, он в резерве вроде как. <…> Осталось только сбросить с них всю информацию, проверить дату и время на каждом и вернуть их на место, — подытожил Игорь.

Уже через несколько минут мы вместе сидели за компьютером (…)

Все казалось страшноватым только на первый взгляд, уже со вторым видеорегистратором я справился самостоятельно. На регистраторах оказалось много видеоматериала — на каждом от 7 до 20 гигабайт файлов разного объема. Процесс сброса занял почти час. Периодически нам звонили из дежурной части — им уже нужны были регистраторы для работы, — и я брал уже готовые, пустые, и относил их вниз. Конечно, ведь эти господа сами по лестнице не ходят, как иначе сохранить свои заплывшие жиром подбородки.

Наконец с регистраторами было покончено.

— Это только начало, мы сделали самое простое, — заметил Игорь, — все это еще нужно бегло отсмотреть и рассортировать по папкам, чтобы было понятно, что происходит на видео. Я покажу. (…)

Только и это оказалось не так страшно. Через несколько дней на сортировку этих повседневных записей у меня уходило всего два‐три часа. Снимали в основном нудную и однообразную рутину. И раскладывать их следовало в такие же нудные и однообразные папки. «Утренняя проверка», «Вечерняя проверка», «Проверка склонных к побегу», «Обыск объекта…», «Завтрак», «Обед», «Ужин»… И еще около десятка обязательных к видеорегистрации мероприятий. (…)

Даже в СИЗО ФСБ, где я провел первые девять месяцев заключения, видеорегистратор прикрывали ладонью на период полной наготы. Обычно так поступали и в других следственных изоляторах. А здесь на это не обращали внимания. Ну, голый и голый. Я нахожу это оскорбительным. А вы?.. Вам бы такое понравилось?

<…>

Догадывался ли я, что дело идет к кошмару? Нет. Я это знал. Мы ведь все замечали, что там происходит. Слышали, как это обсуждают сотрудники. Если руководящий состав обычно держал язык за зубами, то их недалекие подчиненные очень любили похвастаться своей осведомленностью. А учитывая, что на такие мелочи, как дневальные, они не обращали внимания, будто мы часть интерьера, то услышать удавалось многое. (…)

А, ведь мы еще не касались темы СДП…

«Секция дисциплины и порядка». СДП. Это еще один гулаговский пережиток, дошедший до наших дней. Прошлая история ГУЛАГов может напомнить о том, что в России накоплен огромный опыт по использованию концлагерей. И нет сомнений, что нынешний режим применяет этот богатый опыт с цинизмом и жестокостью. Только он приобрел более изощренные формы. <…>

Такие формирования [как СДП] были упразднены Министерством юстиции РФ давно, кажется, в 2010 году. Но, конечно, как принято во ФСИН, это произошло только на бумаге. Все пять лет, что я провел в ОТБ, и полгода в ИК‐10 СДП там и там продолжали работать. Уверен, и сейчас продолжают.

Кто же это вообще такие? Это целый штат осужденных, лояльных администрации и обладающих с их легкой руки рядом полномочий. Они должны были следить за всем происходящим в учреждении, контролировать порядок, знать все и своевременно докладывать руководству колонии о любых событиях.

Часть из них размещалась на ключевых постах — они следили за всеми передвижениями. Кстати, не только осужденных, но и медперсонала, самих сотрудников и всех проверяющих. Скрупулезно и поминутно они фиксировали, кто куда пошел, с кем, в какое время, как скоро вернулся обратно. Был у них и так называемый «свободный наряд». Такая группа могла передвигаться по всей территории учреждения, заходить в отряды, на рабочие объекты, и обо всем увиденном и услышанном также докладывали руководству.

<…> В ОТБ (тюремной больнице) их было около пятнадцати человек. Часть из них — это те люди, которые встречали меня по приезде. Они встречают все этапы, опрашивают, бьют и запугивают. И на это у них есть разрешение от руководства.

Конечно, часто свою власть они используют для улучшения собственного материального положения. Угрозы, пытки, вымогательство — они не брезгуют ничем. Эсдэпэшники брали откаты и взятки, за которые могли закрыть глаза на мелкие правонарушения зэков, шантажировали других осужденных, что натравят на них дежурную смену, чтобы им таскали чай, сигареты и прочее. <…>

В начале 2018 года Игорь [напарник] был освобожден условно-досрочно. Так я и попал в соседний кабинет. На место Игоря. Стал помощником начальника отдела безопасности.

Глава 13. Повышение

Один видеорегистратор всегда находился в отделе безопасности, в кабинете начальника. Его надлежало держать заряженным, пустым и готовым к работе.

— Проверь наш регистратор, за ним сейчас придут, — впервые сказал мне Мальцев примерно весной 2018 года. Раньше он сам этим занимался, хоть и управляться с техникой ему было сложно.

Я проверил. Видеорегистратор был пуст, заряжен, дата и время выставлены верно.

— Готово! — отрапортовал я.

— Захаров придет — отдашь ему. (…)

Впервые я увидел, что происходит на таких записях, только летом.

Как обычно, после прихода Захарова с видеорегистратором я вышел из кабинета. Но через десять минут Мальцев вызвал меня обратно.

— Не открывается, посмотри.

Проблема обнаружилась быстро — видеорегистраторы «Дозор» имеют привязку к USB‐портам, а он просто подключил его не в тот разъем.

Послышался звуковой сигнал. Внутри оказалось три видеозаписи.

— Проверь файлы, чтобы все открывались, — последовала следующая команда.

На первом видео… избивали заключенного. Двое осужденных пинали скрючившегося на полу человека. Я сразу закрыл этот файл.

— Все проверь, — поторопил Мальцев.

Я открыл второй. Там было то же самое. На третьем видео осужденный дрожащим голосом говорил, что не имеет претензий к медперсоналу и администрации ОТБ‐1.

— Все открываются, звук есть, — отрапортовал я.

— На флешку мне скинь, с регистратора все удали, — прозвучала команда. (…)

Я вышел следом и закурил на лестничной площадке перед отделом. Подумать было над чем. Просто стоял там и пытался вспомнить фамилию этого человека. Кажется, это был Саид Тамоян. За что это с ним сделали? Зачем это снимали на видео? Вопросов было больше, чем ответов. И спросить об этом ни у кого нельзя.

Я так и не узнал, чем провинился Тамоян. Сам он, к сожалению, уже ничего не расскажет — в августе 2018 года он умер. По официальной версии, причиной смерти стала острая сердечно‐сосудистая недостаточность.

***

Конечно, ни для кого не секрет, что в российских тюрьмах пытают. Для меня это тоже тайной не было, ведь я сам проходил через подобное.

Саратовская область имеет дурную славу пыточного региона, но ОТБ‐1 среди всех учреждений области стояла особняком. Осужденные пересказывали друг другу истории об избитых, покалеченных и даже убитых. (…)

После того первого случая истязаний с видео я уже стал регулярным свидетелем таких, как иногда называл это Мальцев, «спецмероприятий».

Как правило, это были избиения.

Практиковались эти пытки без какого‐то четкого графика — иногда один раз за месяц, иногда дважды в неделю. Но происходило оно по одной и той же схеме. (…)

Глава 14. Первые шаги

(…) Меня по‐прежнему не оставляли наедине с файлами, и возможности сохранить хоть что‐то не было. Нужно решать проблемы по мере их поступления, подумал я. Чтобы обнародовать эти факты, сначала нужно как минимум их добыть.

На все эти мысли меня натолкнул очередной видеоролик, заснятый «капо». Сохранить его не удалось. Раньше все ограничивалось избиениями и унижениями, теперь они пошли дальше.

Фоном громко играла музыка. Происходило это снова в ТЛО № 8, я опознал место по напольной плитке. <…>

То видео потрясло меня. Жестокостью. Беспринципностью. Садизмом. Извращенностью. Ведь это противоестественно. Сложно описать всю гамму чувств, что я ощутил тогда. Это было гадко, страшно и… реально. Это был не постановочный ролик, не компьютерная графика, не кадры из фильма. Я отчетливо понимал, что вот это все происходило пару часов назад в трех сотнях шагов от меня.

Что делать, сталкиваясь с таким? Этому нигде не учат. Сколько лет такое уже здесь происходило? А как часто? Сколько людей через это прошло и на что им в итоге приходилось соглашаться? Какие ложные показания дать? Сколько денег отдать? Кого предать? А сколько лет это еще будет продолжаться?

<…> В первую очередь я должен был заставить своих начальников полностью мне доверять. Задача непростая.

Если Сергеев был человеком общительным, то Мальцев — совершенно иным, очень скрытным, подозрительным и осторожным. Мои работоспособность и эффективность ему нравились, но на этом все.

У меня раньше не было опыта каких бы то ни было манипуляций людьми, и я не знал, с чего начать. Решил попробовать «очеловечить» себя в их глазах, ведь человеку, которого толком не знаешь, доверять не получится. Стал больше рассказывать о себе, о своем прошлом, каких‐то мечтах и планах. Действительно, это приносило плоды. Откровенность вызывала откровенность, такие разговоры стали происходить чаще. <…>

Уже могли при мне обсуждать других сотрудников, даже прокуроров и сотрудников управления. Меня все реже просили покинуть кабинет, если приходили посетители. Теперь я был в курсе многих процессов, которые происходили в ОТБ и за пределами забора. <…>

Я практически не покидал кабинет, присутствовал при всех беседах и видел все происходящее изнутри. (…)

На попавшей ко мне записи было избиение Бондарева, если я не ошибаюсь. У меня было время скопировать файлы и спрятать их.

Стоит отметить, что изнасилования на камеру были в 2018 и 2019 годах нечастыми — в основном на записях были побои. Но к концу 2019 года ситуация стала меняться, а 2020 год и вовсе стал кошмаром.

Утром я передал флешку с записями Мальцеву, и он ушел за зону. Как обычно, к Гаценко. Меня все занимала мысль, а что они делают с ними дальше?

<…> К информационной безопасности во ФСИН относятся спустя рукава. Нет квалифицированных специалистов, нет времени, нет желания работать — все одно к одному. И в этих расшаренных на всю сеть ФСИН папках порой попадались видео со служебных видеорегистраторов и камер видеонаблюдения.

Я уже решил собирать видеодоказательства и другие материалы по ОТБ, но зачем ограничивать себя одним учреждением, если так много лежит в открытом доступе?..

Как вам уже известно, ведомственными приказами и указаниями определен перечень мероприятий, обязательных к видеофиксации. Это обыски и досмотры, чрезвычайные происшествия, дисциплинарные комиссии и многое другое. В том числе процесс применения к осужденным физической силы и специальных средств. Обратил я на них внимание из‐за видео с Павлом Хитяевым от 2016 года, которое нашел в СИЗО‐4 УФСИН России по Волгоградской области. Очень кровавая и бесчеловечная запись. Я уже хорошо разбирался в нормативных актах и видел, что сотрудники нарушили закон. Поэтому я скачал оттуда еще и сопутствующую документацию, чтобы посмотреть, что показала «служебная проверка» по данному факту, и увидеть имена участников этого «процесса». Оказалось то, что и предполагалось: видео и документы друг другу не соответствовали. <…>

У меня не было ни списков IP‐адресов, ни четкого представления о работе этой системы, ведь я никакой не программист и тем более не хакер. Поэтому диапазоны я задавал наугад, и часто поиск заканчивался ничем.

Но были и попадания: СИЗО‐2, ИК‐2, КП‐6 и ИК‐10 по Забайкальскому краю. ИК‐6 по Камчатскому краю. ЛИУ‐27 по Иркутской области. СИЗО‐4, ИК и ИК‐26 по Волгоградской области. СИЗО‐5 по г. Москве. ИК‐6 по Приморскому краю. СИЗО‐1 по Калужской области. СИЗО‐1 по Республике Бурятия. ИК‐3 по Ярославской области. Все находилось просто пальцем в небо.

<…>

Свидетелем различных пыток, избиений и унижений я был на протяжении последних трех лет моего нахождения в ОТБ‐1. Это, конечно, накладывало свой отпечаток. Депрессивное настроение накатывало постоянно, начались проблемы со сном. Иногда я часами не мог уснуть. Когда оставался наедине с собой, на меня всегда накатывали мысли, мысли, мысли… Но уйти «на пенсию», сменить работу и просто уволиться возможным не представлялось. Предоставив доступ к такой информации, сотрудники уже просто не могли позволить мне уйти в свободное плавание. Мальцев даже однажды сказал:

— От нас не уходят. Только на свободу или вперед ногами. (…)

К 2020 году основной состав «бей‐бригады» уже сформировался. Именно они занимались пытками.

Руководил этой большой группой «капо» Сергей Ананьев, дневальный Павла Гаценко. Не всегда он сам принимал в этом участие, но без его указания мало что происходило. Перед своим повышением он около года успел поработать завхозом психиатрического отделения. Бывало, я заходил туда по работе — часто распределенных в психушку заключенных приходилось фотографировать исключительно там. Некоторые были «зафиксированы» — привязаны к койке без возможности двигаться и даже самостоятельно посещать туалет. Некоторые были под воздействием тяжелых психотропных препаратов.

<…>

Многолетние избиения и издевательства над Адельбеком Ахмедовым с применением таких «лекарств» проходили именно в психиатрическом отделении. Но Ахмедов не сдавался и продолжал писать жалобы. Итогом стало его убийство в мае 2020 года, которое представили как суицид. <…>

Истязания Руслана Аксенова в 2017 году, Владимира Королева в 2018‐м, Александра Мухортова в 2019‐м, Любомира Вирта в 2017 и 2019 годах и еще десятков или, возможно, сотен людей за эти годы происходили именно в психиатрическом отделении.

<…> Сколько еще людей там было избито, запытано и изнасиловано за все эти годы? У меня нет ответа. Сотни, я полагаю (…)

2020‐й. Этот год запомнился мне как один из самых жутких. Как я уже говорил, год от года пытки становились только жестче и страшнее. Изнасилования среди них уже не выделялись так резко, как раньше, практиковались чаще и, казалось, и для исполнителей, и для организаторов этих пыток стали рутинной работой.

Не знаю, что способствовало этому. Возможно, столь длительное расчеловечивание самих палачей. Возможно, сама система того требовала, ведь учитывая, что записи продолжали передаваться руководству и кураторам, там, «наверху», их все устраивало. А возможно, роль сыграла и пандемия.

Во времена ковидных ограничений многие учреждения ФСИН полностью закрылись от внешнего мира. Да, это изначально очень закрытая система, но

Жаловаться стало попросту некому, что могло дать этим «насиловикам» ощущение полной безнаказанности и вседозволенности.

Первым из таких всплесков насилия было подавление так называемого «бунта».

О том, что в ОТБ зреет какой‐то бунт, я ничего не слышал. Ни от кого. Что довольно странно, учитывая любовь рядовых сотрудников почесать языком. Странности начались примерно в конце января. Ананьев стал приходить к Мальцеву чаще, и теперь меня просили покинуть кабинет. Общались они за закрытыми дверьми. Что они там обсуждают такого, с чем бы я раньше не сталкивался? У меня даже догадок не было. Так продолжалось около месяца, а во второй половине февраля наступила развязка.

Как всегда, мне было велено подготовить и проверить видеорегистратор.

— Придут Ананьев или Гимадеев, им отдашь.

Дело было утром, и я немного удивился (в практику уже давно вошло проведение «спецмероприятий» по вечерам), но, по обыкновению, вопросов задавать не стал. Себе дороже.

Регистратор Ананьев забрал. Время шло. Рабочий день проходил, кажется, как обычно. Ближе к вечеру я напомнил Мальцеву, что видеорегистратор до сих пор не принесли.

— Завтра принесут. Голову не забивай себе.

Эта его фраза уже давно ассоциировалась у меня с «заткнись».

Но стало страшновато. Раньше на ночь видеорегистратор им не оставляли. Что такое они собирались делать сегодня? Что‐то такое, чего я раньше не видел?.. Но в тот день Мальцев был на суточном дежурстве в качестве ответственного по учреждению и мог все контролировать самостоятельно, так что я снова промолчал.

***

<…> После подъема в 6:00 мы всегда сразу шли на работу. Так было и в этот раз. Зайдя в кабинет, я увидел на столе видеорегистратор. Принесли его поздно вечером, ночью или ранним утром, я не знал. Сразу мелькнула мысль: «Я опоздал. Он уже сам все скинул…»

Мальцев сидел в кресле за своим столом, выглядел уставшим и помятым. В кабинете висел плотный туман из сигаретного дыма. Окна он, по своему обыкновению, не открывал. Я занял свое рабочее место и приступил к обычной рутине — суточной ведомости надзора и служебным заданиям ответственного по учреждению. Через некоторое время я спросил:

— Опергруппа ночью приезжала?

— Нет, с чего ты решил?

— Выглядите так, будто поспать вам не дали.

Все сотрудники, заступающие на суточное дежурство, имели возможность поспать три‐четыре часа, если не происходило никаких происшествий. 

— Нет, не приезжал никто. Так, то одно, то другое… — неопределенно махнул рукой Мальцев и, по обыкновению открыв на компьютере пасьянс «Косынка», добавил: — Видео скинь.

Значит, он не скинул их сам. Появлялся шанс это скопировать, только как это сделать незаметно, ведь он сидит в метре от меня? Но на меня он не смотрел, кажется. Когда я находился «под присмотром», то вырезал записи с видеорегистратора сразу на флешку. Должен был так сделать и в этот раз. Файлов внутри было больше, чем обычно, — около десятка. Стараясь вести себя совершенно спокойно, я поставил их копироваться на флешку. Спустя примерно минуту поставил их же вырезаться в папку на компьютере. Кажется, получилось. Выключив звук компьютера (чтобы он не услышал два звуковых сигнала о завершении процесса вместо одного), я вышел покурить.

Адреналин подскочил — даже пальцы немного тряслись. Успокоив себя сигаретой, я налил кофе себе и Мальцеву и вернулся в кабинет.

— Спасибо. Флешка готова? — спросил он, кивнув на регистратор.

Я проверил — оба процесса завершились.

— Да, но я их еще не проверил.

— Не надо, времени нет, пора на планерку. (…)

Когда все ушли, я подключил наушники и открыл «тайник».

Меня уже не бросало в дрожь от каждого файла — годы в тюрьме и два года непосредственных наблюдений за подобным насилием, конечно, отпечаток свой оставили. Но здесь было что‐то совершенно за гранью добра и зла. Привязанных к кроватям заключенных насиловали деревянным черенком или шваброй, обмотанной каким‐то полиэтиленом. Крики стояли ужасные. Смотреть это было невозможно, но бегло я пролистал все видео — нужно было идентифицировать жертв. (…)

Под эту историю о якобы бунте были запуганы, избиты, запытаны и даже изнасилованы по крайней мере десять заключенных. Сильнее всех досталось Роману Макаркину, Андрею Шварцу, Алексею Макарову, Роману Гуртовому, Хамету Хаметову и Максиму Кирьянчуку.

Задуматься было над чем.

Начнем с того, что это не были какие‐то рядовые заключенные ОТБ или блатные — все они были активистами. Завхозами отделений, как Гуртовой, Макаров и Хаметов. Дневальными или помощниками завхозов, как Шварц и Кирьянчук. Даже личный дневальный Бочкова (начальника оперативного отдела) Макаркин попал в этот список.

Мне тогда стало совершенно ясно, что в случае моего разоблачения защищать меня никто не станет. Не спасут ни годы работы, ни знакомства с многочисленными сотрудниками. Скорее всего, узнав, чем я занимаюсь, некоторые сотрудники сами взяли бы в руки швабру. <…>

Каковы были настоящие причины таких жестоких расправ? Доподлинно я не знаю. По одной из версий, Хаметов на протяжении длительного времени собирал данные о систематических вымогательствах денежных средств у заключенных, происходящих в ОТБ‐1, скрупулезно вел записи с номерами карт, куда переводились деньги, а Макаркин ему в этом помогал. Тогда как в этом «черном списке» оказались остальные фамилии? Тоже участвовали? У меня нет точных ответов.

Конечно, настоящих мотивов, сидя в тюрьме, я не мог установить. Как не мог и поговорить с пострадавшими от этого беспредела — их заперли в ТЛО № 8 и никого к ним не пускали.

<…> В начале апреля, кажется, прибыл новый этап. Этапы тоже были рутинным мероприятием и проходили каждую неделю в плановом порядке. Не считая, конечно, экстренных этапов, которые могли привезти заключенного в любой день, любое время дня и ночи — людям сложно болеть по графику.

Этот этап был плановым, прибыл уже под вечер, и перед уходом домой Мальцев сказал мне выдать Гимадееву видеорегистратор. Как водится, узнать, для чего он будет использован, я мог только постфактум.

В тот день регистратор мне не вернулся. Но утром повезло: Гимадеев с ним появился раньше, чем на работу пришел Мальцев. Я успел сделать копии для себя и подготовить флешку для Мальцева с Гаценко. Когда начальник появился в отделе, я просто передал ему ее и вышел. Скоро он ушел на планерку, а я вернулся к работе.

Ничем не примечательный день закончился.

На видеозаписях фигурировали двое пострадавших. (…)

Такие «спецмероприятия» проводились и по просьбе, и по заказу сотрудников управления или смежных ведомств — Следственного комитета или ФСБ. Оперативники ФСИН России переводили неугодных и независимых от них людей в ОТБ‐1 якобы на лечение и там передавали «объект оперативной разработки» в руки подготовленным садистам. Используя численное преимущество, физическую силу, закрытость помещений, отсутствие у человека возможности позвать на помощь кого‐то извне, его избивали, связывали, распинали, фиксировали к металлическим кроватям больничных палат, используемых как пыточные. Далее измывались над ним, совершали насильственные действия сексуального характера в извращенной форме, фиксируя происходящее с помощью служебных видеорегистраторов. В последующем данные видео передавались кураторам и организаторам пыток и изнасилований, которые в свою очередь шантажировали заключенного оглаской, унижением и переводом в касту «опущенных» (униженных). Ведь быть геем, пидором — это стыдно.

Человека били, связывали, демонстрировали видео с изнасилованием других заключенных с целью подтверждения реальности угрозы. После чего у него требовали денежные средства в размере от 50 000 рублей (если человек из бедной семьи) до 5 000 000 рублей у предпринимателей (то есть состоятельных) за прекращение пыток. Также был совершен ряд изнасилований «по заказу» с воли, когда недруги и враги заключенного платили взятки Павлу Гаценко за то, чтобы «опустить»/унизить неугодного им человека с последующим водворением его в касту «опущенных». Просто из‐за денег.

<…>

Cентябрь [2020 года] запомнился не только признаками психических расстройств руководства на фоне ковида. Это был и месяц новых глав садизма и извращений.

В ковидное отделение практически не ходили сотрудники — не хотели рисковать, наверное. Это отделение целиком было отдано во владение активистов. (…)

Целая бригада «капо» посетила тогда это отделение. Идентифицировать всех было проблематично — помимо масок, они облачились в противоэпидемиологические костюмы, которые скрывали их с ног до головы, и некоторые видео походили на кадры из фильмов. Избиениям и издевательствам были подвержены все, кто тогда находился в отделении — больше двадцати человек. А кто‐то даже был изнасилован. <…>».

В январе 2021 года Савельев получил УДО после 7 лет отсидки. Жесткий диск с 200 гигабайтами записей пыток он смог увезти из колонии.

Вскоре записи были обнародованы.