Вечером 18 октября Сергей Савельев, бывший российский зек, а теперь без пяти минут политбеженец, вышел из центра депортации в Париже. Снаружи журналисты трое суток ждали «русского Сноудена», который сумел вывезти из России винчестер с архивом ФСИН на два терабайта. «Новой» Сергей рассказал:

Кроме армии журналистов, у депорт-центра Сергея Савельева встречал основатель проекта Gulagu.net Владимир Осечкин, который переписывался с системой ФСИН, не подозревая, что на многие запросы и жалобы на нее в ФСБ и СК ему под разными именами отвечает айтишник из саратовской Областной туберкулезной больницы № 1 (ОТБ-1). Вместе с Осечкиным приехал адвокат. Третьим встречавшим был Денис Пшеничный, сын предпринимателя, которого пытали и убили в питерском СИЗО.

Напомним, житель Беларуси Сергей Савельев был осужден в России за перевозку и сбыт наркотиков. В колонии под Саратовом начальство привлекло его к работе в качестве секретаря и системного администратора, и почти весь срок Савельев провел в тюремной туберкулезной больнице, числясь ее пациентом. Он отвечал за локальную сеть и видеокамеры на зоне, вел документацию, выдавал видеорегистраторы сотрудникам, а заодно и одним зекам (активу) для записи издевательств над другими.

Перед освобождением Савельев скопировал все, что сумел, на внешний диск, вывез из колонии, а потом уехал вместе с диском во Францию, где попросил политического убежища. Кроме Осечкина, ему помогает Денис Пшеничный, после гибели отца он подключился к проекту Gulagu.net.

Отец Дениса, предприниматель Валерий Пшеничный, в феврале 2018 года был найден повешенным в камере питерского СИЗО-4. Оказался он там по обвинению в растрате денег по гособоронзаказу, который выполняла его компания. Незадолго до гибели он послал супруге записку со словами: «Никому ничего не плати». Несмотря на телесные повреждения, о которых судебные медики в один голос говорят, что человек не мог нанести их себе сам, ФСИН настаивает: Пшеничный в камере впал в депрессию и покончил с собой. Следствие называет главным доказательством в пользу версии о суициде видеозапись, которая велась регистратором в коридоре СИЗО-4: из нее якобы следует, что заключенный был в камере один, посторонние туда не заходили, то есть пытать и убить его было некому. Экспертиза, проведенная по заказу следствия специалистами ФСБ, установила, что на видео будто бы нет признаков монтажа или редактирования.

По словам Сергея Савельева, одной из его обязанностей во время работы на зоне было как раз то, чтобы на перемонтированном и отредактированном видео не оставалось признаков монтажа или редактирования. По просьбе Дениса Пшеничного он посмотрел несколько фрагментов видео из СИЗО-4. А потом мы поговорили с ним и о том опыте, который позволяет вчерашнему заключенному выступить в роли эксперта.

— Сергей, я понимаю, что вы всего вторые сутки как вышли из депорт-центра и у вас пока совсем другие проблемы, но все-таки: что вы увидели на записях, которые показал вам Денис?

— На одном фрагменте видно, что кадр обрезан сверху. Вот я прямо сейчас внимательно смотрю на эту съемку: выглядит так, будто в левом верхнем углу раньше был тайм-код. На всех видео с камер наблюдения в системе обязательно должен быть тайм-код. На этих видео его нет нигде, но вот на одном кадре я вижу, что он обрезан неаккуратно, как будто те, кто это делал, торопились.

— Исходя из ваших знаний о системе, как вы думаете, что происходило в СИЗО-4, когда выплыли результаты судмедэкспертизы, показавшие, что Пшеничный вряд ли покончил с собой?

— Я думаю, что в СИЗО сразу начали заметать следы. Это обычное дело — больше всех боятся оказаться в тюрьме сами тюремщики. Но они, скорей всего, и тут были уверены, что им, как всегда, все сойдет с рук. Я знал подобные ситуации. Когда у нас осужденный А. был найден повешенным, это списали как суицид. Хотя он весь был избит, у него все тело было в побоях.

— А как скрыли, что тело все в побоях?

— Это ведь делается не одним сотрудником и не двумя.

Они все друг с другом в сговоре, они иначе не смогут работать.

Человека с явными следами насилия находят повешенным в камере. После этого его осматривает медик и делает вывод, что это суицид. Потом приезжает Следственный комитет и делает вывод, что суицид.

— Вам тоже давали в таких случаях какие-то указания? Вы ведь отвечали не только за видеорегистраторы, которые выдавали активу для пыток, но и за регулярные записи?

— Мне просто говорили, какой должен быть результат. В каких-то случаях надо было записи просто удалить. Но видеозапись-то ведется не везде. Она есть в коридорах, например, но ее нет в камерах, не во всех палатах она есть. В каких-то случаях записи надо было исправить или смонтировать. Например, один заключенный был подвергнут избиению, у него были гематомы на голове, на груди. И они были свежие. Его адвокат написал жалобу. И мы нашли видео, когда он лежал в палате, где запись была. Ночью он вставал в туалет и упал. Это было давно, все его травмы от того падения уже давно прошли. Но запись сохранилась. Пришлось отрезать тайм-код и переделать дату создания файла. Это нетрудно. И потом надо было выдать ответ на жалобу, что никто осужденного не избивал, это он упал.

— И это все проглотили?

— Конечно. Кажется, я даже ответ на жалобу сам тогда писал.

— Как получилось, что заключенного вообще допустили к такой работе? Как вас к ней привлекли?

— Это было в 2016 году. Ко мне просто пришли и предложили работу. Сказали, что требуется секретарь и сисадмин — человек с навыками владения компьютером. В обязанности человека, который работал на этом месте, входили печать документов, обеспечение видеозаписи, включение и выключение камер, выдача и прием видеорегистраторов. И я должен был в обязательном порядке просматривать записи. За то время, что я там работал, я увидел уже столько всего… Меня мало чем можно удивить.

— А сотрудники вашего учреждения как воспринимали записи с пытками?

— Да никак. Как рутину. Это там происходит на постоянной основе. Они воспринимают это как что-то неприятное, но как непременную обязанность. Они же не делают это просто потому, что кому-то нравится издеваться. Это делается по указанию руководства.

— Всегда по указанию руководства?

— Конечно. Без контроля начальства такие вещи не проводятся. Это же делают сами осужденные, актив. А без указания руководства ни один осужденный не получил бы в руки видеорегистратор, чтобы снимать вот эти действия.

— Им выдавали регистраторы целенаправленно, чтобы они не только пытали, но и снимали это на видео?

— Да.

— Зачем? Какая была цель у руководства? Просто помучить?

— Нет, цели могут быть самые разные.

Чтобы дальше использовать эти записи для шантажа.

— Их поэтому хранили?

— Да. Еще записывали, чтобы отчитаться за выполненную работу: мероприятие проведено, вот файл.

— А вы как отреагировали, когда первый раз увидели такие записи?

— Я целыми днями смотрел записи. Или вы спрашиваете про такие страшные? Это происходило не каждый день. Когда первый раз увидел — ну, что это… Шок.

— Записи, сделанные активом, вы должны были в какой-то момент стирать?

— Да, но я не стирал. Я их хранил, прятал. И так на протяжении примерно двух лет.

— У вас была возможность закинуть их куда-то в облако?

— Какое облако?! У нас не было интернета. Я просто их прятал как умел. Я понимал, что это риск, но я был осторожен. В какой-то момент, примерно после года, я решил, что попробую передать это Владимиру Осечкину. Я заочно его уже знал. Он многократно писал запросы и жалобы от своего Gulagu.net в СК и ФСБ, но оттуда это все спускалось во ФСИН и попадало в итоге ко мне, потому что отписки в ответ на жалобы тоже входили в мои обязанности. И мне приходилось ему отвечать от имени руководства. Я должен был ответы подписывать от имени начальства и ставить печать. На диске, который я вывез, хранятся подписи всех начальников, которые там должны отвечать на сообщения и жалобы. Я просто отвечал, потом брал нужную подпись и копировал в нужное место. Дня три назад мы наконец впервые встретились с Владимиром Сергеевичем (Осечкиным. — И. Т.) лично, они с Денисом приходили ко мне в депорт-центр, и мы смеялись: мол, ответы были от разных начальников, а все одинаковые. То есть мы давно с ним переписывались, только он этого не знал.

— Зачем вам дали подписи начальников и копии печатей?

— Так это понятно: для упрощения и ускорения работы. Чтобы не бегать каждый раз за подписью. На моем диске, кстати, есть подписи не только начальников, но и любого сотрудника. Зачем ходить по учреждению, по отделам, собирать подписи? А есть ведь документы, где нужно несколько подписей. Проще поставить их самому. Я же занимался там вообще всем документооборотом.

— Они не боялись, что вы от их имени что-нибудь не то «подпишете»? Характеристику себе сварганите или еще какой документ?

— Да никаких особых документов себе там не сделаешь. Никаких, которые могли бы дать какие-то привилегии. У меня и так как у секретаря были привилегии, меня никто не трогал, я мог даже свободно передвигаться по зоне.

— Вам было страшно?

— Всегда. На протяжении всего времени. Каждый день.

— Как часто и в каких случаях вам приходилось редактировать видео? И как вам ставили задачу, если нужно было это сделать?

— Таких случаев было несколько, но подробностей я уже не помню. Просто когда приходила какая-то жалоба, я должен был сам понять, что и как сделать. Но когда и какой результат — этого я не решал сам, это только по указанию руководства.

Стереть вообще признаки того, что запись сделана видеорегистратором. Убираешь дату и время — и все, запись как запись, может, это кто-то телефоном снял, непонятно. Важно, что это уже не служебная запись.

У меня был целый набор нужных программ. Почему у меня вообще оказался этот винчестер на два терабайта, который я потом вывез: как системный администратор я ходил от компьютера к компьютеру. У кого-то проблема с «Вордом» — я должен подойти, переустановить, крякнуть пиратский софт и так далее. И я ходил с этим винчестером, что-то с него скидывал на компьютеры, что-то с компьютеров на него, когда уже стал понимать, что какие-то документы представляют какую-то ценность. Для последующего выноса и публикации.

— Начальство когда-нибудь просило вас заретушировать на видео лица тех, кто пытал?

— Нет, такое им в голову не приходило. Это же вроде как нельзя вынести из тюрьмы, это же государственная тайна, вынести — это госизмена. Они уверены, что тюрьмы это не покинет.

— Они не понимали, что заключенный на таком месте может быть для них опасен?

— Вы поймите, что в норме все обязанности, которые я исполнял, должен исполнять сотрудник: вырезать какие-то видео, отвечать на жалобы. Смотрит — ага, пришла жалоба, видео надо удалить. Какие-то пытки — ага, удалил с регистратора. Здесь почистил год, скинул на флешку, флешка уехала на соседнюю зону для тамошнего руководства. И так далее. Но начальство же ворует. И они решили своровать еще и на зарплате сотрудника, который должен быть сисадмином и секретарем. А осужденный работает бесплатно, только за какие-то привилегии. До меня там тоже работал осужденный.

— Так они, выходит, теперь пострадали за жадность?

— И за лень.

— А проверки у вас там какие-то бывали?

— Постоянно. Общественные наблюдательные комиссии, прокуратура по надзору — все постоянно приезжали.

— И что они находили?

— Ни-че-го. Но однажды всю нашу часть подняли среди ночи, а меня отправили к компьютеру печатать бланки. Примчалась среди ночи целая огромная коллегия, наверное, полтора десятка сотрудников разных ведомств, в том числе из прокуратуры, из управления, из Москвы приехали — из ФСИН. То есть даже Москва так всколыхнулась, что прямо ночью отправили комиссию. Осужденных подняли с постелей, и те полночи стояли в очереди, чтобы дать объяснения. Это был просто какой-то цирк в огне.

От меня тогда ничего особенного не потребовали, я только распечатывал бланки с объяснениями осужденных. Я вообще не знал тогда, в чем дело. Только потом узнал, что выплыло какое-то видео на Gulagu.net, была какая-то жалоба. Вот тогда я и решил, что обязательно свяжусь с Осечкиным.

— Много еще такого видео, как уже опубликовано, на вашем винчестере?

— Я не знаю. Понимаете, это же не то что сплошные видео с пытками. Там какие-то построения, записи из коридоров, весь документооборот, личные карточки сотрудников, те же подписи и штампы. Финансовая документация, программы закупок, акты об освоении средств, акты о внедрении…

— Что-что? То есть там данные какой-то агентуры?

— Нет, это у оперативного отдела, а я работал в отделе безопасности. Это конкурирующие отделы, они там не очень дружат.

— При освобождении вас ведь обыскивали. Как вы вынесли этот винчестер? Если нельзя — не рассказывайте.

— Ну почему нельзя… При освобождении меня обыскивали четыре раза. Но я уже хорошо знал, как работает вся эта система досмотров, система освобождения. У меня, как я уже говорил, были привилегии при передвижении по всей территории, и накануне освобождения я заранее спрятал винчестер перед выходом. Когда меня досмотрели четыре раза, я знал, что пятого досмотра не будет. Взял свою «закладку» с винчестером и вышел.

— Вы понимали, что будете делать дальше?

— Да, у меня был план. Я связался с Gulagu.net и начал отправлять туда файлы. Отправлял анонимно, под разными левыми никами, не афишируя ни свое имя, ни вообще кто я. Я понимал, что если захотят, то меня найдут очень быстро. Поэтому посылал сначала видео, снятое на других зонах, в других регионах. Их я скачал по локальной сети. Я боялся, что если будут опубликованы видео из Саратова, то сразу поймут, кто их скинул. И меня ведь действительно как-то вычислили. Я не знаю как, взломали скайп, почту или еще как-то, но мне потом говорили, что они знают всю мою переписку, все обо мне знают.

— Подождите. Кто это — они? Когда? Как вы вообще узнали, что вас вычислили?

— Они мне сами сказали. После освобождения я поехал домой, в Минск. Вот примерно тогда я впервые скинул записи Gulagu.net для публикации. Потом прошло больше полугода, я свободно ездил. Потом меня позвали друзья, и 24 сентября я летел к ним с пересадкой в Петербурге, в Пулково. При регистрации на следующий рейс ко мне подошли двое полицейских и один дядя в штатском. Потом еще двое в штатском. И еще несколько. В общей сложности их оказалось около десятка. Никто, естественно, не представился, не показал удостоверение. Меня просто отвели в какой-то служебный кабинет и несколько часов допрашивали. И сразу же сказали: мы знаем, что это ты отправляешь видеофайлы, почту твою мы взломали, переписку твою читали, телефон твой слушаем. И начали угрожать, что сейчас меня посадят в тюрьму за разглашение государственной тайны, а через годик я там «повешусь».

— А «государственная тайна» — это пытки в колониях?

— Почему эти люди вас отпустили?

— Они хотели, чтобы я дал им показания на Владимира Осечкина, какие-нибудь дискредитирующие его и его правозащитную деятельность. Я знал, что он за границей, что вряд ли ему наврежу. Поэтому сказал все, что они хотели, подписал обязательство о явке. Моей главной задачей было убедить их, что я готов сотрудничать, что я на все согласен, только бы меня отпустили. Если бы я летел за границу, меня бы не выпустили, но у меня дальше был рейс внутри страны. Но вот тогда, 24 сентября, я понял, что из России надо уезжать.

— А как? Вы же понимали, что не дадут?

— Да, поэтому я пересекал границу России на автомобиле, чтобы не покупать билеты, чтобы никакой регистрации. Просто заплатил водителю и вернулся в Беларусь. Оттуда полетел в Турцию, а дальше все было понятно. Я связался с Владимиром Осечкиным, мы все проговорили, все возможные опасности. Потом подключился и Денис Пшеничный, они с Владимиром помогали мне на всем пути следования, поддерживали на каждом шагу. Когда я уже был в депорт-центре, они пришли ко мне вместе с адвокатом, и мы впервые познакомились очно.

— Зная систему, зная теперь Дениса, вы понимаете, что случилось с его отцом?

— Примерно понимаю. Но причины тут, как я уже сказал, могли быть самые разные.

— А были за те годы, что вы занимались этой работой, какие-то случаи, когда жалобе был дан ход, когда издевательства над заключенным как-то расследовались?

— Время от времени жалобы принимались, по ним даже проводились какие-то проверки. Но я не помню случая, чтобы кто-то в итоге был наказан. Всё, на что жаловались, в итоге не находило подтверждения и отправлялось в стол. Я же сам и писал такие ответы: не нашло подтверждения, не подтвердилось — подпись начальника, печать.

— Вам дают убежище во Франции?

— Это занимает год. Сейчас у меня есть восемь дней для оформления процедуры, нужно, грубо говоря, сдать свое «досье». Потом мне назначат собеседование в префектуре, после этого могут предоставить какую-то помощь. Дальше уже нужно будет ждать решения.

— Вы знаете, что вас называют новым Сноуденом и вообще предателем родины?

— А какой родины?