«Есть способ это оспорить через суд, но расчет тут на то, что на это никто из осужденных не готов. Причин много: морока, финансы, безысходность, а главное — это как приговор.
Жалуешься — будешь тут до звонка, до конца, а еще тебя вносят в черный список «оборзевших» и лепят тебе нарушения, рапорта, ШИЗО, СУС, ПКТ и просто усиленное внимание. И последнее — это очень неприятная штука сама по себе. Только это одно может сделать тебя больным человеком.
Сравнить можно с китайской пыткой, когда на темечко кап, кап по капельке — и ты дурак. Я тоже уже отчасти дурак, но я крепкий дурак, а точнее, дура. Я такая дура, что мне уже ничего не страшно, и я для них уже страшная дурра, и вот это я уже вижу на их лицах, и давно. <…>
Мы теперь понимаем, что если раньше СУС — это был тюрьма в тюрьме, то теперь они хотят, чтобы еще был СУС в СУСе — страшный и еще страшнее, тупой и еще тупее. Я вышла из ПКТ — конуры, вся больная, с клокотанием во всем теле, я даже писать не могла, так руки тряслись. Ритка меня выхаживала, откармливала вкусным, все делала за меня, то, что стало уже непривычным и забыто. Я со временем очухалась, оттаяла, собралась вся, насколько это возможно, и мы радовались, ржали во весь голос, вспоминая, как мы познакомились в тюрьме, это было еще там, «наверху» (мы теперь в подвале) (в СУСе. — «Новая»), и сразу почти, как я приехала сюда из СИЗО, и первая, с кем я встретилась в борьбе, была именно Ритка. Она назвала меня тормозом (я не обиделась, потому что я тормоз по жизни, а тюрьма (СИЗО) все обострила), а потом придурком, и я положила ей руку на плечо и тряхнула раз со словами «не делай так больше». Слова были тихими, но движения — резкими, и Ритка все сразу поняла и другим донесла, что «террористку лучше не трогать», а потом и вовсе полюбила меня, а я — ее.
Мы не дружили, но обнимались при встрече, я отдавала ей свои красивые открытки, наклейки и прочие «няшки» для ее девочек (у нее двойняшки уже шесть лет без нее), а она мне тоже всякие краски, что тут на вес золота.
Кто знал, что мы окажемся вот тут, в катакомбах? (Видимо, СУС, ШИЗО расположены в подвале. — «Новая»). Со мной все предсказуемо: я пру против власти, а вот Ритка была очень «режимная». Она работала как одержимая, выступала в концертах, и без единого рапорта, так, чтобы получить благодарность, поехать домой, к детям, и раньше, насколько это возможно. Унижалась, заигрывала, улыбалась тем, кого презирала, и делала все то, за что ненавидела себя потом, но дети, мама были в приоритете.
А потом была баня, набитая уставшими и несчастными зэчками, как я и как она, и нервы сдали у Ритки, а потом драка — и все, что она прятала в себе все эти годы, одноминутно вылилось на сотрудников, ее отправили в ШИЗО, и теперь она тоже почти «террорист», и у нее клеймо «нападение на сотрудника» и прочий букет, и СУС. Из СУСА она должна была по закону уйти в декабре, если нет нарушений, и их не было.
Рита снова работала с зари до ночи, была примерной, но в декабре ее почему-то не выпускают, несмотря на то что сам Кузьмин (нач. УФСИН, генерал) сказал: «Полгода без нарушений, поднимайте!» (Поднимайте наверх, выпускайте из СУС. — «Новая»). Через месяц Ритуся пишет ходатайство сама о выводе из СУС — это тоже «оборзение». Ишь, сама просит, мол. И тогда ей пишут два рапорта…»
