Врожденный рефлекс свободы

Свобода в темные времена

Несмотря на внешнее спокойствие (люди гуляют по паркам, ходят на концерты и в рестораны, занимаются своими обычными повседневными делами), в обществе, кроме тревоги, подспудно присутствует ощущение усталости и беспомощности, которое время от времени прорывается в разговорах в виде непроизвольных, между прочим сказанных реплик.

Причем это касается как противников СВО, так и ее сторонников, а также тех, кто выбирает быть как бы «вне политики». Хотя причины страданий у всех этих людей разные, то, что их объединяет, — это ощущение отсутствия контроля, неспособности как-либо влиять на ситуацию. Не только простые граждане, но и общественные деятели, обладающие заслуженным авторитетом, разводят руками. Да и лидеры государств сейчас находятся в растерянности.

И, разумеется, я уж тем более не представляю, каким образом можно было бы повлиять на происходящее в глобальном плане. Однако у меня есть несколько идей о том, как помочь отдельному человеку найти хотя бы относительную точку устойчивости в нынешнем хаосе. Эти идеи, возможно, окажутся полезными для людей, которые не принимают нынешний режим и ощущают, что не могут спокойно принять существующий порядок вещей.

В этой связи я вновь хочу обратиться к экзистенциальной философии. С точки зрения экзистенциалистов, одной из сущностных характеристик человеческого существования является свобода. Всем известно высказывание Жана-Поля Сартра: «Человек свободен, человек — это свобода».

Однако этот тезис не стоит толковать вульгарно. Сартр вовсе не имел в виду, что человек может делать все что угодно или что за совершенные действия ему ничего не будет. Набор доступных человеку выборов определен фактичностью ситуации, т.е. объективными ограничениями. А оборотной стороной свободы является ответственность.

Отказ признавать, что собственное действие в обычном бодрствующем состоянии сознания было совершено по своей собственной воле, Сартр называл недобросовестностью (bad faith).

В зависимости от конкретной ситуации набор доступных для людей выборов может кардинально различаться. Но как показали, основываясь на своем личном опыте, Виктор Франкл, Эдит Ева Эгерт и другие бывшие узники нацистских концлагерей, большая или меньшая свобода выбора остается даже в условиях, которые как будто бы не предполагают абсолютно никакой свободы.

И сохранение чувства внутренней свободы в концлагере было необходимо даже для просто физического выживания.

Если обратиться к биологии, то можно узнать любопытный факт: основатель теории условных рефлексов академик Иван Павлов полагал, что животные обладают врожденным рефлексом свободы. Иначе они не были бы способны адаптироваться ни к какой новой ситуации. Однако этот рефлекс может подавляться при проживании в неволе. В дополнение к этому мы знаем, что у человека в силу более развитой нервной системы и социального научения есть потенциально большая, чем у животных, пауза между стимулом из внешней среды и последующей ответной реакцией. И даже если действие совершено рефлекторно, есть возможность «откатиться» назад и попробовать его исправить.

В то же время сама по себе способность выбирать не гарантирует ни эффективности выбранного решения, ни тем более его этической оправданности.

Свобода воли и тоталитаризм

Далее хочу коснуться проблемы свободы воли в условиях тоталитарных режимов. Я считаю, что как путеводную нить в этом отношении мы можем использовать два знаменитых эссе. Первое — «Жить не по лжи» Александра Солженицына, написанное в начале 70-х годов. Второе, вступающее в перекличку с текстом Солженицина, — эссе Вацлава Гавела «Сила бессильных», опубликованное в 1978-м. Хотя оба автора не являются философами, мне кажется, что два этих текста являются примерами практического экзистенциализма. Безусловно, данные тексты не могут являться прямой инструкцией к действию, поскольку были написаны в другое время, в других условиях, но они указывают общие ориентиры.

Солженицын предлагал своим соотечественникам, которые заведомо не пойдут на демонстрации протеста, потому что это очень опасно, по крайней мере не соучаствовать в неблаговидных делах: «Пусть ложь все покрыла, пусть ложь всем владеет, но в самом малом упремся: пусть владеет не через меня!» Продолжая размышления Солженицына, Вацлав Гавел сделал удивительно тонкий анализ психологии социальной жизни в поздний период советской социалистической системы.

С одной стороны, путь, который предлагали Солженицын и Гавел, — это путь морального самосохранения для отдельного человека. С другой стороны, они полагали, что «жизнь в правде», становясь примером для других людей, может кардинально изменить все общество. К сожалению, что касается второго, сейчас мы понимаем, что так прямолинейно это не работает. Оказалось, что от привычки жить во лжи не так-то легко отделаться, и она возрождается, как феникс из пепла, при малейших благоприятствующих условиях.

В условиях тоталитарных режимов в процессе воспитания и повседневного опыта человек усваивает негласные правила выживания. Я это знаю очень хорошо, поскольку сам вырос в Советском Союзе. Не высовываться, если твое мнение противоречит мнению начальства. Предугадывать ожидания политического руководства. Уметь двоемыслить: вовремя демонстрировать «нужную» точку зрения, менять ее после малейшего намека со стороны руководства коммунистической партии, говорить на кухне одно, а вести себя на публике прямо противоположным образом.

Регулярное повторение таких действий становится настолько привычным, что уже не вызывает никакого чувства внутреннего диссонанса. Такой способ жизни воспринимается как вполне естественный и едва ли не единственно возможный. А то, что с ним диссонирует, напротив, вызывает раздражение. И было бы наивно надеяться на то, что однажды один мальчик скажет, что король голый, и система лжи сразу рухнет. Как мы видим на практике, она живуча и активно сопротивляется.

Обычно люди впоследствии не помнят за собой поступков, совершенных в силу явного, а часто воображаемого давления государства. Или объясняют их тем, что «время было такое», «по-другому нельзя было», их «заставили» или они не знали «всей правды». Но конечно, вполне понятно, что такие объяснения по большей части являются ложью. Люди вполне сознательно делали выбор в пользу своих утилитарных интересов, извлекая либо совсем крошечные, либо совсем даже немаленькие дивиденды.

В реальности в позднем Советском Союзе, несмотря на крайне стесненную свободу выражения своего мнения, оставался люфт, который позволял, по крайней мере, не участвовать в откровенной подлости. Были действия, за которыми практически однозначно последовали бы арест и тюремное заключение (например, выход на публичную акцию протеста). Но было множество ситуаций, в которых человек мог сохранить нравственную позицию без каких-либо серьезных негативных последствий для себя.

Были академики, которые отказались подписывать письмо, осуждающее академика Сахарова. Среди них — Петр Капица. Также известна забавная история про академика А.П. Александрова. Когда ему позвонили домой с этим предложением, его жена ответила: «Он не может подойти, у него запой». Однако 40 академиков это письмо все же подписали, внеся тем самым свои имена в список подлецов. Аналогию с нынешними подписантами читатель сможет легко провести сам.

Именно в связи со свободой, которой изначально обладает человек, мне кажется совершенно неуместным оправдывать неблаговидные деяния людей, которые они совершили в силу своих вполне понятных и всем присущих эгоистически интересов, биологических потребностей, влияния стадного инстинкта, социального давления, влияния авторитетов, закономерностей групповой динамики и т.п. Невозможно поспорить с тем, что человек — прежде всего биологическое существо, и он подвержен влиянию социальных сил. Но тем не менее человек, в отличие от животного, из которого он вырос и которым во многом является, может противостоять этим давлениям, а иначе он просто скатывается на предыдущие эволюционные ступени. Как неоднократно показывала история, это совсем несложно сделать.

В то же время, как мы также неоднократно видели, свободно выполненное морально мотивированное действие совсем не обязательно будет поддержано и одобрено широким окружением. Мы можем вспомнить кампании публичной травли в Советском Союзе. А можем — и относительно недавние примеры. Сколько желчи было вылито обычными добропорядочными обывателями по поводу акции Саши Сколиченко, а ранее по поводу девушек из Pussy Riot! Мало кто замечал акции советских диссидентов, и мало кто замечает акции тех, кто сегодня выходит на одиночные пикеты. И прежде всего вовсе не потому, что информация недоступна, а потому, что это попросту не входит в круг интересов обычного человека. А если обычный нынешний обыватель и слышит о таких акциях, то в лучшем случае, ­если он и не расценивает их как прямую работу на коллективного врага, то, по крайней мере, воспринимает их как эксцентричное самодурство или банальное непонимание самоочевидной азбуки жизни. Чтобы никого не обидеть, признаюсь, что я и сам большую часть времени ощущаю себя совершенно обычным простым обывателем, который ходит в магазины и в кафе, но которого иногда сильно задевают творящиеся вокруг вещи.

Нечто подобное можно наблюдать и в рамках семьи, и в государственных или коммерческих корпорациях. Но отличие состоит в том, что в случае государственного тоталитаризма у индивида практически нет возможности физически выйти за пределы сферы контроля и принуждения.

Что можно делать

Перейду к практической части моего рассуждения. Думаю, прежде всего нужно признаться себе в собственном (по большей части) бессилии и принять свои ограничения. Все, что бы мы ни делали как простые граждане, в сколь-нибудь обозримом будущем по большому счету никак не повлияет на ситуацию в стране, а уж тем более за ее пределами. Однако признание ограничений не нужно путать с позицией человека, который говорит: «От меня все равно ничего не зависит! Чего вы от меня хотите?» Наши действия могут оказаться весьма значимыми для ближнего круга и круга единомышленников — близких или далеких. А также мы так или иначе вспахиваем более благодатное поле для потомков, хотя результатов своего труда, скорее всего, не увидим. Прежде всего последнее касается представителей старшего поколения.

Мы можем провести инвентаризацию того, что мы способны делать, несмотря на все ограничения. Составить список дел, хотя бы небольших, которые можем совершать. Несмотря на стремительно сужающиеся рамки проявления свободы, во время, в которое мы живем, все-таки пока еще остается немало доступных для нас возможностей, о которых не могли даже мечтать жители бывшего СССР.

Я имею в виду в этом контексте не свободу выбирать свое отношение, а именно внешнюю свободу, которая, тем не менее, является основой любого сознательного внешнего действия. У нас еще остается практически неограниченная свобода доступа к информации, хотя и не напрямую, а с помощью технических ухищрений. У нас еще остается хотя и ограниченная, но все же доступная свобода высказываний в приватной и публичной сфере. Мы до сих пор можем совершать какие-то как будто маленькие, но в то же время для кого-то очень важные внешние действия — например, написать открытку политзаключенному. Лично у меня большое уважение вызывают люди, оказывающие посильную материальную или моральную помощь тем, кто подвергся политически мотивированным преследованиям.

По своему опыту я знаю, что даже просто комментарии в соцсетях иногда могут быть большой поддержкой для человека, который чувствует себя изолированным и с которым вы никогда не встречались лично.

Также следует оценить приемлемые для себя риски. Хотя в непредсказуемой, постоянно меняющейся ситуации невозможно ничего прогнозировать точно.

Ну и не нужно ожидать каких-то ярких и быстрых результатов. Разочарований от несбывшихся надежд на позитивные преобразования за последнюю пару десятилетий было много. Самое большое вознаграждение, даже если ничего в обозримом будущем не изменится в лучшую сторону во внешнем мире, — это то, что мы останемся в согласии с собой, со своей совестью.