В предыдущей публикации «Тошнота и «Посторонний» я писал о том, чем экзистенциальная философия и экзистенциальная психотерапия могут помочь в осмыслении и переживании современной реальности, об экзистенциальных ограничениях, которые постоянно присутствуют в человеческом существовании, но становятся наиболее явными в кризисные моменты жизни или, говоря словами Карла Ясперса, в «пограничных ситуациях».

Здесь я хочу подробнее остановиться на данности, которую некоторые экзистенциальные психотерапевты называют конечностью — или по-другому можно было бы назвать необратимым завершением. И речь о ней пойдет в контексте актуальной социальной и политической ситуации.

Что необратимо завершилось в течение последних двух лет?

Обобщенно можно сказать, что завершилась целая эпоха. Постараюсь конкретизировать. Любая серьезная утрата подспудно включает в себя целый комплекс более частных утрат, связанных с потерей прежних надежных отношений, смыслов, верований, ценностей, возможностей и т.д. Конечно же, здесь идет речь исключительно об экзистенциальной ситуации россиян, воспринявших 24 февраля и последовавшие за ними события как свою личную трагедию. Вот неполный, но важный список потерь, который только кажется очевидным.

Утрата своей прежней идентичности, для многих сопровождающаяся чувством стыда и вины. Думаю, что для тех, кто в теме, хорошо знакомы эти переживания. Из тех, кто «был против», ты становишься «одним из». Те, кого ты считал своими друзьями, начинают видеть тебя как одного из врагов.

Другой аспект связан со столкновением с собственным бессилием, осознанием того, что не можешь повлиять не только на политические события, но даже на свое ближайшее окружение. Вновь упомяну Карла Ясперса. Он писал:

Потеря прежних отношений с близкими. Были нарушены не только близкие родственные и дружеские связи, но и более дистантные, социальные. Как раз сегодня, когда я пишу эти строки, в проекте «Очевидцы», в котором приводится множество личных историй, наткнулся на историю человека, который почувствовал себя вынужденным покинуть Федерацию страйкбола после того как понял, что его взгляды и взгляды его многолетних товарищей по игре сильно расходятся.

От многих своих собеседников мне приходилось слышать, что им стало сложно общаться с коллегами, деловыми партнерами, с личным парикмахером, врачом или психологом.

Потеря чувства безопасности. Хотя на сегодняшний день репрессии отнюдь не массовые, а пока еще достаточно рандомные, практически у каждого есть ощущение потери чувства безопасности. Это ощущают и люди совершенно лояльные к режиму — как ни парадоксально, но подчас даже более остро, — что проявляется в страхе заходить в запрещенные соцсети, случайно сказать что-нибудь лишнее собеседнику. И эту же тенденцию к повышенному контролю своих высказываний можно отметить и у россиян, проживающих за рубежом.

Потеря родной страны и ощущения дома. Для кого-то это вполне реальная физическая потеря, для кого-то потеря именно ощущения дома, даже если человек в нем физически находится. Все вокруг стало чужим. Приходилось слышать высказывания: я чувствую себя «иностранцем», «инопланетянином» в своей стране.

Потеря планов на будущее. Для многих людей будущее было связано с возможностью путешествий, релокации, обучения детей за границей и т.д. Или хотя бы с жизнью в стране с более-менее стабильными и понятными законами, с предсказуемым уровнем жизни.

Потеря веры в справедливый мир. У тех, кто рос и воспитывался в относительно спокойной и принимающей среде, формируется общее восприятие, что мир в целом достаточно безопасен, а люди в целом ведут себя адекватно. И даже если что-то идет не так, то справедливость все равно будет восстановлена.

Как показали исследования психологов, если человек сталкивается с насилием — непосредственно сам или будучи свидетелем, — это ощущение стабильности и предсказуемости мира, вера в справедливость могут быть полностью разрушены, и нужно затратить много усилий, чтобы их восстановить.

Потеря веры в друзей и сограждан. До упоминаемых событий у многих людей было представление, что большинство людей в ХХI веке (во всяком случае, люди, которые их непосредственно окружают) руководствуются общечеловеческими моральными нормами. Но оказалось, что реальная ситуация выглядит чуть ли не прямо противоположной. Хотя сограждане и носят современные одежды, разговаривают на светские и интеллектуальные темы, пользуются суперсовременными гаджетами, но когда происходят серьезные социальные катаклизмы, они ведут себя совершенно отличными от этого внешнего образа способами.

Потеря собственного голоса. Во времена тех или иных политических репрессий жертвы и несогласные не имели возможности говорить о своих страданиях и о своем возмущении. Иначе они могли бы подвергнуться еще большему подавлению.

Есть такое понятие, как бесправное горе. То есть горе, которое не может быть выражено либо из-за возможности наказания, либо из-за каких-то других причин, например, оно воспринимается неуместным на фоне того, что другие люди страдают намного сильнее. Однако известно, что

Что же делать, когда мы обнаруживаем: что-то необратимо утрачено?

В 60-е годы прошлого века американский врач Элизабет Кюблер-Росс описала, как пациенты больницы, где она работала, справлялись с информацией об обнаруженном у них неизлечимом заболевании. Она выделила такие стадии этого процесса:

• шок и отрицание;
• гнев;
• торг (попытки договориться с судьбой и отменить произошедшее);
• депрессия (проживание тоски и печали)
• и, наконец, принятие.

Последующие исследования показали, что эти стадии в целом можно применять к любого вида утратам — от смерти близкого человека до потери работы, расставания, перехода в следующий возрастной период и т.д. Кроме того, уточнением теории стало то, что стадии не проходят в строгой последовательности, а могут меняться местами, наслаиваться друг на друга, также возможен временный откат с последующих этапов к предыдущим.

После 24 февраля мне приходилось слышать — по крайней мере от нескольких людей — фразу: у меня такое чувство, как будто кто-то из близких умер. И это не случайный оборот речи, лично у меня было аналогичное ощущение. Он действительно выражает масштаб утраты для тех, для кого произошедшее имело реальный смысл.

Несмотря на прошедшее время, по моим наблюдениям, многие люди до сих пор еще движутся между стадиями отрицания и торга. По сути, если исключить нюансы, эти стадии близки в том смысле, что подразумевают полное или частичное отрицание реальности.

До сих пор приходится слышать фразы вроде: «скоро все наладится», «надо активнее заняться политической деятельностью (выходить на одиночные пикеты, выдвинуть независимого кандидата, который все изменит)», «я хочу достучаться до своих близких, открыть людям глаза».

Что касается последних высказываний, то я неоднократно слышал истории про то, что оппонент в процессе разговора начинал соглашаться со своим собеседником, и это воспринималось как некая победа. Обычно потом выяснялось, что в действительности человек остался на своей прежней позиции, просто во время разговора выразил согласие с некоторыми аргументами. То есть такого рода дискуссии в действительности, мягко говоря, оказывались не очень эффективными.

Эта надежда на переубеждение исходит из предположения, что люди не знают очевидного. Но, к сожалению, в большинстве случаев люди все видят. И если они заняли определенную позицию, то дело не в недостатке информации и формальной логики, а в том, что человек выбрал эту точку зрения как наиболее удобную для себя. Задушевные беседы здесь вряд ли могут помочь.

Психологические механизмы отрицания снижают интенсивность эмоциональной боли. Однако

Пока мы злимся или отрицаем реальность, у нас по крайней мере сохраняется какая-то иллюзия контроля. Но как показали исследования психологов, хотя переживание печали субъективно неприятно, оно выполняет важные функции: побуждает замедлиться, удерживает от импульсивных поступков. Оно необходимо для того, чтобы трезво осмыслить ситуацию, построить реалистичные перспективы, построить новые отношения с новыми людьми и новой действительностью.