Февраль 24/7. Разорванное поколение

Кажется, что спустя два с половиной года после февраля двадцать второго года большая часть эмоций, даже самых сильных эмоций, прожигающих сердце и мысли двадцать четыре на семь, как будто припеклась, как будто подёрнулась патиной понимания — это точно происходит здесь и с нами, это не наваждение, и это надолго.

Одним из главных символов того, что всё это действительно происходит с нами и с нашей страной здесь и сейчас, помимо, собственно, самих военных действий в Украине, помимо ежедневных новостей о взрывах и беженцах, об атаках, оборонах и потерях, стали для кого-то и новостные тексты, а для кого-то — и очень личные сообщения в мессенджерах о том, что россияне уезжают из страны. Уезжают с первого дня, а потом всё более широким потоком — сначала от невозможности жить в стране, а потом, после начала сентябрьской частичной мобилизации, чтобы никоим образом не стать соучастником. Уезжают поодиночке и семьями, уезжают то стремительно, то вдумчиво, уезжают кто куда, но чаще — в никуда. Практически ни у кого не было ни плана, ни цели — покидать Родину и дом, покидать родителей, семью, друзей, расставаться с любимой работой или старательно выбранным университетом. Но пришлось уехать и строить жизнь заново, с нуля.

Кто-то говорит: да сколько их там уехало, сотня-другая тысяч, да и то многие вернулись, эка невидаль, не о чем говорить. Другие осторожно замечают, что уехало под миллион или даже за миллион, причём не последних людей в своих сферах, в своих профессиях, и это сказывается уже, не может не сказаться на экономике, на социальной ткани общества, на качестве преподавания в школах и вузах, например, или на развитии технологий и инноваций. Третьи же больше молчат, но каждую вторую неделю ищут оказию в Тбилиси или Берлин, Бишкек или Вильнюс, Белград или Ереван, Буэнос-Айрес или Тель-Авив и ещё во многие и многие точки на карте мира, где оказались сегодня их дети, братья, сёстры: надо ж передать то документы, то тёплые вещи, то книги, то любимую гитару, то не менее любимого кота. Потому что

Значительная часть того, что называется социальной жизнью страны, превратилась в диалог между теми, кто уехал, и теми, кто остался. Диалог этот совсем не простой, порой он срывается в крик, ор и перебранку, а на другой день все друг друга утешают, держат за руку и стараются со всем согласиться, лишь бы не ранить. Иногда кажется, что никто никого не понимает, что оптика всё более разъезжается, что одно и то же явление вдруг получает совсем разные оценки. Кипят споры, кипят обсуждения. Мы все, уехавшие и оставшиеся, притираемся к новым нам в этих новых, непривычных и навязанных нам, по сути, ролям. Иногда справляемся, иногда нет.

Сложным это делом оказалось — жить что личную, что общественную жизнь на две стороны, на много стран. Чтобы взглянуть и более развёрнуто на то, как выглядит жизнь этого нашего разорванного поколения сегодня, мы поговорили с социологами и учёными, с предпринимателями и политологами, с уехавшими и оставшимися.

Уехать нельзя остаться

Об авторе:

Прошло два с лишним года после начала того, что уже получило название пятой (антивоенной) волны российской эмиграции. Так же как и предыдущие волны последних ста с лишним лет — постреволюционной (1917–1924), военной (1941–1945), оттепельной (1965–1988), постсоветской (1989–2000), — этот эмиграционный поток имеет свои явные отличительные признаки.

Единственное, различные исследователи не очень понимают, откуда начинать его считать: некоторые склоняются к тому, чтобы присоединить его к четвертой волне, считать нынешние отъезды лишь ее более активным продолжением, иные считают точкой ее отсчета 2014 год, когда страну покинули те, кто был не согласен с присоединением Крыма (и, видимо, догадывались о том, куда дело пойдет дальше), но большинство все же сходятся на том, что резкий всплеск отъездов практически с самого 24 февраля 2022 года представляет собой отдельную, новую страницу в эмиграционной истории России.

Наверное, это правильно, поскольку и по объему эмиграция последних двух лет выглядит весьма значительной, — по различным источникам страну за это время покинуло от 400 тысяч до 1,3 миллиона человек, — да и качественные характеристики причин для того, чтобы покинуть родную страну в последнее время, четко просматриваются, существенно отличаются от предыдущих периодов и уже описываются исследователями.

К слову, об исследователях. То, что надо бы повнимательнее присмотреться к тому, что происходит с новой эмиграцией и к эмиграционным настроениям в стране в целом, одновременно этой весной почувствовали не только мы, но и два социологических центра, проведшие параллельно опросы об отношении россиян к возможности отъезда и сопутствующих этой теме настроениях. ВЦИОМ сделал это коротко, «Левада-центр»* — более глубоко, и результаты ответа на основной вопрос «Хотите ли вы уехать из России на постоянное место жительства?» получились у них следующими.

По версии ВЦИОМа, не рассматривают для себя вариант отъезда 93% опрошенных, а по версии «Левады» — 90%; хотели бы уехать из страны, по данным ВЦИОМа, 5%, а по данным «Левады» — 9%, и это уже интересно: хотелось бы понять, чем, какими методическими особенностями проведения опросов или чем-то иным объясняется эта почти двукратная разница, ведь в переложении на население страны речь может идти о миллионах людей. При всем при этом стоит отметить, что

Не менее любопытны и другие части проведенных опросов. Так, по ВЦИОМу, по сравнению с 2021 годом существенно (с 42% до 63%) выросло количество тех, кто считает, что жить надо там, где ты вырос и получил образование. Может ли быть так, что такое резкое изменение объясняется тем, что те, кто считает, что жить надо не там, где выпало родиться, а там, где тебе спокойнее и по разным параметрам комфортнее, уже уехали из страны и больше не попадают в опросы?

Еще одна интересная деталь: иллюстрируя новые данные, ВЦИОМ среди прочего приводит результаты своего прошлогоднего мартовского исследования, которое показало, что подавляющее большинство россиян не хочет, чтобы их дети и внуки жили за границей (83%), работали там (70%) или получили зарубежное образование (71%). А вот участники опроса «Левады» в этом марте указывают как главную причину своей готовности к отъезду из странны именно «желание обеспечить детям достойное будущее за рубежом» (43%), и это самый популярный вариант ответа. Как будто бы две разных России отвечают о возможном будущем своих детей.

Вторым по частоте ответом на вопрос о возможных причинах эмиграции респонденты исследования «Левада-центра» называют «политическую ситуацию в стране» (36%). Но если к этому добавить тех, кто выбрал ответ «опасаюсь мобилизации на СВО для себя лично и за родных и близких» (16%), — что, как представляется, вполне себе «политическая» причина, — то совокупно именно то, как обстоят и развиваются дела в стране, становится самой распространенной причиной для возможного отъезда.

И вообще политического довольно много в отношении к эмиграции и эмигрировавшим. Чего только стоят ответы на вопрос о том, кто, по мнению отвечающих на вопрос «Кто чаще всего сейчас уезжает из стран»: предатели и изменники Родины (43%), те, кто не верит в будущее России (40%), те, кто боится мобилизации (33%), и, чуть отставая от тех, кто просто хочет добиться в жизни большего (22%), те, кто боится политических репрессий (17%). Отвечавшие в возрастных категориях 18–24 и 25–39 лет среди эмигрирующих еще выделили категорию тех, кто страдает в России от различных форм дискриминации (19% и 20% соответственно).

И это все вместе довольно точно, пожалуй, отражает портрет этой самой нашей пятой волны эмиграции (2022–2024 и далее), к содержательной стороне которой уже самое время приглядеться внимательнее, чтобы понять ее свойства и ее динамику. Что мы в самом первом приближении и попытались сделать, изучив появившиеся за последние месяцы исследования и поговорив с уехавшими.

Не сколько, а кто

Что сразу бросается в глаза, так это то, что сегодня практически никто не может точно сказать, сколько людей уехало из России именно навсегда, именно эмигрировало. Цифры колеблются драматически: так, в публикации BBC указывалось число уехавших до 1,3 миллиона человек, а согласно источникам российского Forbes, только после начала мобилизации из страны выехало от 600 тысяч до 1 миллиона человек, а Росстат показывает, что за первые шесть месяцев 2022 года страну покинуло всего чуть более 96 тысяч человек.

По многим другим оценкам число уехавших колеблется, и данные разных исследователей существенно отличаются друг от друга, но в сухом остатке можно утверждать, что уехало много, а сколько точно, сказать пока невозможно.

Но что точно можно сказать, так это то, что в любом случае число это — колеблющееся, как колеблющейся, по сути, является вся окружающая нас в последние времена отечественная реальность: согласно публикации Financial Times, около 15% уехавших возвращались в Россию либо на короткий период, либо надолго, а по данным других исследований, некоторые из уехавших продолжают ездить туда-сюда. Причины для этого понятны.

Некоторые из уехавших решили, что все улеглось и не все так страшно, в России нынешней вполне можно жить — да, есть и такие. Другие же уехали стремительно, не успев уладить все свои дела, и теперь вынуждены метаться и наверстывать. И четко выделяется отдельная значимая группа уехавших и мечущихся: те, у кого в России остались родители или иные пожилые близкие родственники, которые не хотят или не могут уехать. И это нам четко сигнализирует о важной характеристике эмигрантов пятой волны:

Опросы и исследования это подтверждают: около 75 процентов уехавших приходится на возраст от 18 до 45 лет, почти 75 процентов из уехавших — с высшим образованием и степенями, более 80 процентов относят себя к людям состоявшимся.

В недавнем разговоре с группой уехавших это подтвердилось. Молодой человек лет тридцати уехал сразу после начала военных действий, потом пару раз вернулся, чтобы закрыть свой небольшой бизнес в сфере консалтинга: «И я, и многие мои коллеги схожей сферы деятельности — уехали, и, похоже, уехали навсегда. Ни я, ни они не видим, как продолжать жить и работать в стране. Параллельно вместе с нами уехали многие клиенты, среди которых и компании IT, и производственные компании, и прочие разные компании. Можно сказать, что мы все вместе просто переместились, пусть и в разные страны, но интернет работает, все на связи. В начале было трудно, но за два года потихоньку все укоренились там, где каждому удобнее, и работаем».

Да, IT-индустрия стоит особняком: практически все крупнейшие зарубежные компании этой сферы ушли из России после февраля 2022 года, и многие из них забрали с собой своих сотрудников, релоцировав их целыми подразделениями. Сотрудники более мелких компаний тоже в значительном количестве уехали. Еще один наш собеседник добавил: «У нас говорят, что уехало до четверти российских айтишников. Не знаю, правда это или нет, но, судя по чатам и личному общению, вполне может быть правдой».

Но уехали люди не только «кочевых» профессий, которые вполне могут удаленно работать практически откуда угодно. Уехали предприниматели и врачи, инженеры и учителя, бухгалтеры и профессора, юристы и художники: для многих из них найти работу по специальности за рубежом сильно не просто, но они находят способы, учат языки, связываются между собой и выстраивают сети взаимопомощи. И тут им здорово помогает то, что среди уехавших много активистов, журналистов и сотрудников некоммерческих организаций. Эти как раз во многом не хотели уезжать, но довольно быстро попали под каток репрессий и ограничений, а то и уголовного преследования и, зачастую вынужденно, поехали целыми редакциями и организациями. Теперь же

Одна из наших собеседниц отмечает: «Я не знаю, что бы я делала без всех этих ребят рядом: они создали клубы и группы поддержки, сейчас я хожу раз в неделю на занятия рисованием, а пару раз в месяц мы собираемся на книжном клубе, вместе читаем и обсуждаем. В России я была очень далека от мира общественных организаций, а теперь поняла, зачем они нужны. Жаль, что так. Было бы здорово всем этим заниматься в России».

Не за чем-то, а от чего

И это вторая очевидная характеристика новой волны российской эмиграции: она в значительной степени тоскует по Родине и связана эмоционально с Россией, не по государству, а по стране, по тому месту, где корни. Во многом это объясняется тем, что у многих отъезд произошел внезапно, одномоментно и во многом вынужденно, без подготовки и обдумывания того, что дальше и что остается позади. У многих, как уже говорилось, в России остались семьи, родные, по тем или иным причинам не смогшие или не захотевшие уехать. Самые тяжелые эмоционально и логистически ситуации у тех, кто оставил в России пожилых и часто не сильно здоровых родителей. Но все равно не мог не уехать: либо слишком велики были риски, либо такие риски могли в любой момент появиться в силу невозможности не проявлять личную гражданскую позицию.

Один из наших собеседников отмечает: «У меня мама осталась в России, она против всего, что происходит, но у нее сад, куры, кошка и два наших пса, она не может их бросить. Телевизор она не смотрит, с соседками и коллегами не говорит, знает, что ее не поймут. Мы с ней говорим каждый второй день. И больше всего я боюсь, что она заболеет». А другой уехавший молодой человек добавляет: «Родители тут летали из Внуково к сестре в Сибирь. И слышали в аэропорту автоматическое объявление, приветствующее от лица Внуково участников СВО и всячески их восхваляющее, и они мне говорят, что они рады, что я не там, потому что я бы не сдержался, что-то сказал или сделал бы, услышав такое, и сел бы. А у них выдержка больше и, как они смеются, навыков больше, оба же родом из советского двоемыслия».

Большое количество уехавших отмечает, что с отъездом они материально и карьерно потеряли больше, чем приобрели. Но свобода и возможность думать и говорить открыто, ничего не опасаясь, стоит того. Один из них пошутил:

И действительно, говорят о своем настоящем и будущем, о происходящем на Родине и не только наши собеседники спокойно и откровенно, зачастую настолько откровенно, что это не может быть полностью опубликовано в России, и они это понимают: «Мы же ровно поэтому уехали, что стало понятно, что с лично моими взглядами и взглядами многих, с кем я тут познакомился, дома больше невозможно было жить. Кто-то говорит, что мы испугались, другие говорят, что мы предатели, кто-то еще говорит, что мы погнались за лучшей жизнью, что особенно смешно, но правда в том, что мы успели в юности привыкнуть к свободе, мы понимали, что ее становится все меньше, но и привыкли против этого возражать, а теперь все совсем схлопнулось, и за привычные честные слова о происходящем можно сесть».

Среди уехавших есть немало тех, кто полностью разорвал свою связь с Россией или находится в процессе такого разрыва, вплоть до отказа от гражданства, и больше не смотрит в ту сторону: они считают, что ничего хорошего в стране в обозримом будущем не произойдет и ничего не поменяется, поэтому не стоит и думать о ней. Они учат язык своей страны пребывания, укореняются и не планируют возвращения: «Я знаю, что там осталась комната, в которой я выросла, я знаю, что там остался двор, в которых остались качели, на которых я качалась в детстве, я знаю, что там остались мои друзья и пара родственников, там осталось много моих самых светлых воспоминаний. Но власть умудрилась залить это все таким тягучим черным дегтем своих безумных действий, что я не могу думать, что я могу ходить по одним улицам с теми, кто все это придумал, кто это все сейчас делает и все это поддерживает, это для меня невозможно».

Но среди тех, с кем мы говорили, были и те, кому было важно подчеркнуть, что даже в своем отъезде они хотели бы делать что-то для лучшего будущего России. Беда в том, что они пока не придумали и не видят, каким образом сделать это на практике, кроме как пошуметь в социальных сетях. 

Не похороны, а трудная жизнь после

Одной из первых, кто начал исследовать последнюю волну российской эмиграции, стала социолог Любовь Борусяк, проведшая за эти два года сотни интервью с уехавшими и оставшимися и опубликовавшая по результатам несколько статей. В одной из них она так описывает ощущения об отъезде одной из своих респонденток, которая уехала, а потом возвращалась, чтобы завершить оставшиеся дома дела: «Катастрофически тяжело тем, для кого отрыв от родной страны был мучителен: в основном это не самые молодые люди. Одна из респонденток сказала, что это как вторые похороны. Ты уехал, разорвал связь с городом, со страной, как бы похоронил свое прошлое, а потом ты возвращаешься, и все это как будто вернулось на короткий срок, но снова надо расставаться, и вторые похороны еще тяжелее».

И действительно, очень многие и в беседах с нами признавали, что и в первое время, и сейчас было тяжело не столько с материальной, физической стороной отъезда (многое делалось бегом, на драйве, автоматически), сколько эмоционально: и покидая дом, возможно, навсегда, и прыгая во многом в никуда — банально страшно. И этот страх не выветривается, он лишь истончается, но у многих так и остается фоном в жизни, особенно у тех, кто не до конца устроился и освоился на новом месте. Но вот прошло два года, и, с одной стороны, какие-то трудности разрешились, но с другой, проявились и новые сложности, и новые вызовы как эмоционального, так и логистического порядка.

У многих уехавших была зыбкая иллюзия, что все так или иначе закончится и станет более понятно, что и как делать дальше. Оно и стало, но только в том плане, что теперь ощущение многих «живем на чемоданах, а там посмотрим» меняется на новое motto «не выживать, а жить». Действительно, многие, особенно молодые люди, не очень понимали, что дальше, и не строили длительных планов, предполагая, что можно перетерпеть сложности, связанные с отъездом, а потом как-то все наладится либо там, либо тут. Увы, но в большинстве стран Запада по-прежнему россиян не очень ждут, и попасть туда на постоянное место жительства на учебу или работу для многих более чем затруднительно и по причинам финансовым, и по причинам сложности получения разрешительных документов. Поэтому многие так и остались и планируют остаться там, куда они приехали изначально, а движение в больший мир пока откладывается на неопределенный срок.

Если суммировать все, что можно почерпнуть из публикаций о нынешних эмигрантах и из наших бесед с ними, то их можно разделить на три группы: 

• самая маленькая, процентов 10–15, состоит из тех, кто благополучно осел, почти укоренился, получил документы, открыл счета и работает или учится, уверенно глядя в будущее. 
• Вторая группа, где-то половина от всех уехавших, находится и материально, и эмоционально в той стадии, что называется «принятие»: именно они говорят чаще всего, что пора не выживать, а жить, что именно сейчас они это окончательно осознали. Многие отмечают, что они и раньше храбрились, и всем говорили, что у них «все ок», но окончательного понимания, что теперь они точно и с высокой долей вероятности навсегда уехали, у них не было. В этой стадии они начинают принимать решения о том, где осесть и где работать. Тут они сталкиваются со множеством сложностей, но, как упорные храбрые муравьи, поддерживая друг друга, стараются их преодолевать. Если что-то отдельно особенно и восхищает сейчас в этой новой эмиграции, так это их сети взаимопомощи: насколько атомизировано и индивидуализировано российское общество, оставшееся дома, настолько спаяно и по-хорошему коллективно сообщество недавно уехавших.
• И третья группа, где-то треть всей пятой волны эмиграции, зависла в лимбо. Чаще всего это люди более старшего возраста, без подходящей случаю финансовой подушки безопасности, зачастую с теми профессиями, с которыми крайне трудно за рубежом найти либо хорошо оплачиваемую работу, позволяющую оплачивать аренду жилья, либо работу по специальности в принципе. У них часто проблемы с социальной и языковой адаптацией, да и в целом с адаптацией к новой реальности: «В России я работала по относительно редкой научной специальности и готовилась к пенсии. Уехала потому, что вокруг меня все стали сходить с ума на почве Z-пропаганды. Я представила, что мне придется жить молча до конца моих дней, и решила уехать. Теперь помогаю уехавшим семьям с детьми, работая няней, жду пока мои дети устроятся в другой стране, у них вроде получается, и начну оформляться к ним, но это не скоро и сложно, но пока так».

У этой нашей собеседницы и у некоторых, таких же, как она, чувствуется усталость и апатия, они не смогли или не успели найти пока поддерживающие их сети, они стесняются своей неустроенности, боятся местной бюрократии (а там часто есть чего бояться) и нет-нет, да и подумывают о том, чтобы вернуться, во всяком случае, эта мысль у них порой мелькает: «Конечно, страшно в России, можно ляпнуть что-то, а на тебя донесут, или можно вообще ничего не говорить, но так все идет, что скоро за мысли можно будет получить, но тут тоже страшно: непонятно, что завтра, как устроиться, кем на старости лет быть, и вообще нужны ли мы тут кому-то. Часто кажется, что никому не нужны. Но, пожалуй, дома все же страшнее». 

Да, осенью 2024 года мы обнаруживаем себя в такой реальности, когда людям дома, в России страшнее, чем в пугающей неизвестности и неустроенности эмиграции. Это дикая ситуация, к которой люди не готовились, которой не заслужили и которая с ними приключилась только потому, что они думают и чувствуют иначе. На самом деле мы в первую очередь планировали с ними поговорить об их представлении о будущем России и об их индивидуальных образах будущего и поговорили, но пока стоит зафиксироваться в настоящем: Россия теперь живет на много домов, и от того, как она проживет текущий период, какими выйдем из него все мы, и уехавшие, и оставшиеся, во многом, собственно, и зависит ее будущее.

Редакция «Новой газеты» готовит к выпуску доклад целиком. Его можно предзаказать через телеграм-магазин наших партнеров.

* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов»