«В тюрьме самое страшное — это страх»

— Саша, известно, что вас осудили на семь лет за то, что вы поменяли ценники в магазине «Пятерочка» на антивоенные сообщения. Расскажите, как вам пришла в голову такая идея?

— Прежде чем я отвечу на ваш вопрос, я бы хотела поблагодарить всех, кто причастен к моему освобождению. Причастен к тому, что меня обменяли. Очевидно, что я не политик и не гражданка Германии (среди тех, кого обменяли, были граждане США и Германии. — Ред.) И я попала в обменный список именно благодаря огромной поддержке самых простых людей, и не только простых, очень разных людей, никак не причастных к государственным структурам. Это просто меня спасло. Если бы обо мне не знали, то ничего бы не произошло. Усилия каждого человека, кто говорил обо мне или просто делал репост о моем деле, сотворили чудо.

Что касается вашего вопроса, я поучаствовала почти во всех антивоенных активностях, которые можно было придумать. На самом деле я писала эти ценники в магазины пачками. Об этом я теперь уже могу говорить, потому что я больше не в России. Но акция с ценниками не является моим авторским проектом, потому что, знаете, однажды мне пришла в голову похожая идея о том, что можно оставлять послания в разных магазинах, потому что мы заперты в общении с людьми нашего круга, с людьми, которые разделяют наш интерес и наши моральные ориентиры. 

Поэтому я задумала вроде как тоже делать ценники, но в итоге сделала антивоенные открытки. Их посылали в военкоматы активисты из движения отказников. И это получились очень милые и даже немного поэтические картинки.

А потом я зашла в некоторый канал, я не буду говорить, в какой, я понимаю, что в России вас слушают. И я нашла там макет ценников. То есть эта идея витала в воздухе. И кто-то сделал этот самый макет. Тогда я поняла, что этот человек воплотил мою идею в сто раз лучше, чем я могла бы это сделать. И, конечно, я скачала этот макет, и просто где проходила мимо — заменяла магазинные ценники на другие.

Но это не было моей деятельностью. Что касается моей авторской акции, то это перформанс «Заключение в тюрьму». И следующий перформанс, который немного продолжает первый, это «Освобождение из тюрьмы». И по- моему, вышло невероятно, потому что в конце концов я, как фокусник, просто исчезаю, и никто не знает, где я. А потом неожиданно появляюсь совершенно в другом месте.

«Если обвиняемая всбесит судью, она может ударить в ответ семилетним приговором»

— Но вы же не думали, когда делали первый перформанс, что будет второй? Вы же об этом наверняка не могли мечтать?

— Не было идеи этого перформанса: «Освобождение из тюрьмы». На самом деле я этому названию и концепту очень благодарна моему другу по переписке. Это Андрей Дунаев. После приговора он мне прислал письмо: «Наверное, тебе стоит сделать новый перформанс «Освобождение из тюрьмы».

Моим приговором все было предрешено. Но я делала свою историю такой: я не стала каким-то пассивным объектом, над которым совершают насилие. Я стала творческим автором, который как бы переписывает, перерассказывает эту историю.

— Саша, хотели вас спросить про судью Оксану Демяшеву. Все мы, кто следил за процессом, видели ее фотографию, кто-то видел в суде. Было трудно представить, что вот эта молодая женщина, такая вроде даже приятная внешне, что она вот так вот жестила в отношении вас. Во время судебного процесса она устанавливала график заседаний таким образом, чтобы вы оставались без приема пищи, а у вас свой особый режим питания, своя диета в силу состояния здоровья. Она не разрешала часто делать перерывы, чтобы вы просто смогли в туалет сходить. Она отказывалась переносить заседание на следующий день, хотя было уже поздно, а вам нужно было заменить батарейки в кардиомониторе. И у нее были все справки о вашем состоянии здоровья. Как вам кажется: это была ее личная неприязнь к вам, личная инициатива — или это была такая указивка сверху?

— Я сразу предупрежу, что я не могу судить наверняка, потому что, ну, во-первых, у меня в этом вопросе предвзятое отношение.

Во-вторых, я никогда не смогу понять, что происходит внутри нее, потому что знает об этом только она. Но, как мне показалось, это не про то, что я — политзаключенная, это про привычки нашей судебной системы в целом. Просто побывав в тюрьме, я узнала об этом очень многое. В том числе есть такое выражение: «бесить судью». То есть профессиональная деформация у судей такова, что, если их человек взбесит, то они могут просто ударить его в ответ. Но ударяют они его в ответ кувалдой, потому что дают ему семь лет, например. Пока я была изнутри, я общалась со всеми людьми, которые с ней соприкасались и проходили через судебные процессы.

Обыкновенный такой стандартный адвокат, хоть и очень дорогой, 

Вот и все. Эти маленькие трюки нужно пускать в ход для того, чтобы не влететь на, грубо говоря, большой срок, и обязательно признать вину. Из тех женщин, которых я встречала в СИЗО, ни одна не получала оправдательный приговор и даже не слышала об этом. Поэтому наилучший исход судебного процесса, по крайней мере, среди тех женщин, с которыми я была знакома в СИЗО-5, — это условный срок.

— Его получали те женщины, которые вели себя как «зайчики».

— Вот именно. То есть и это касается не только самого подследственного или подсудимого, это касается и поведения адвоката. Адвокат, грубо говоря, не должен осуществлять активную защиту, он должен быть довольно тихим и как бы упирать на характеристики человека, может быть, даже сделать ему всякие липовые характеристики, которые как-то связаны с «Единой Россией», например. И, собственно, единственным реальным, смягчающим обстоятельством является наличие несовершеннолетних детей. Другие всякие истории: по здоровью, еще что-то, — ничего из этого по факту не учитывается судьей.

И возвращаясь к вопросу о поведении судьи, скажу: это была ее реакция на меня, это была ее реакция на активную защиту моих адвокатов. И она, грубо говоря, решила им подгадить, ответ: ваша подзащитная получит семь лет. И она была зла, что на суд приходило много слушателей, все слушают, слушают, смеются, что-то говорят.

Там же была такая стратегия, чтобы как можно скорее мы закончили стадию представления доказательств защиты, потому что судья знала, что мы готовим еще несколько экспертиз. И я так думаю, что ее задачей было не дать нам успеть подготовить эти экспертизы. Поэтому она не откладывала заседания. Я не думаю, что это не ее личная ненависть ко мне и не указание сверху, но было указание сверху, к какому времени закончить этот процесс. И ее интересовало только это.

— Для вас и ваших адвокатов этот процесс был своеобразной трибуной? Вы понимали, что не будете вести себя как «зайчик», будете бесить судью своей позицией. И этот суд был продолжением вашей акции?

— Да, именно так. Я выбирала себе костюм. Я решила, что это должно быть что-то простое. Это должно быть что-то, что может носить и мужчина, и женщина. Это должно быть что-то, что в глазах консервативных людей будет выглядеть целомудренно. И на самом деле это выглядело настолько целомудренно, что (телекомпания) «Аль-Джазира» смогла опубликовать мою фотографию в своем выпуске. И одновременно это должно подчеркивать то, что мое мировоззрение — пацифизм, и я рождена любить, не ненавидеть, как говорила Антигона. Конечно, я очень долго думала над своими речами. Конечно, я очень долго сочиняла и училась читать свое последнее слово. И я знала, что это должен быть самый мощный текст из всех, что я написала доселе, чтобы это была очень напряженная развязка. И когда я выходила из конвоирки, я говорила себе: «Ты идешь в суд, теперь это твой выход!»

«Она засунула мне палец в промежность»

— Вы просидели в питерском СИЗО на Арсенальной два с половиной года. Расскажите нам про эту тюрьму.

— СИЗО-5 на Арсенальной улице — это единственное СИЗО для женщин и несовершеннолетних на весь Питер и всю Ленинградскую область. Это очень старые кирпичные корпуса, все довольно в плохом состоянии, хоть это и реально выглядит, как памятник. Там очень индустриальный пейзаж, такие трубы старинных печей.

За забором от СИЗО находится психиатрическая лечебница тюремного типа, мужская. О ней, например, писал в своих мемуарах Владимир Буковский. СИЗО-5 переполнено, потому что в последние годы стали больше закрывать женщин. На одного человека в камере должно приходиться четыре квадратных метра , а там найдется от силы только полтора. Камеры разные, в них разные условия. Мне очень повезло: сначала я была в камере на 18 человек, потом сидела в камере на шесть человек. И везде были очень трудные истории. Но большую часть времени я просидела в камере на двоих. Таких камер в этом СИЗО всего пять.

Там есть места для беременных женщин или женщин с детьми, там даже построена детская площадка, а также в другом корпусе этого СИЗО живут несовершеннолетние, а ведь чтобы заключить несовершеннолетнего под стражу, нужны очень веские основания. Если рассказывать истории, за что они сидят, то волосы шевелятся на голове. Я даже не буду их озвучивать. Кроме прочего в СИЗО-5 есть некоторое количество мужчин. Как они туда попадают, не знаю, говорят, что это распоряжение сверху, и живут мужчины совсем не так, как женщины. Начальники в том СИЗО меняются как перчатки. За два с половиной года я видела трех начальников.

— Саша, в одном из интервью вы сказали, что в женском СИЗО тяжело, там ад. Что вы имеете в виду?

— Позвольте, я сначала расскажу кое о чем другом, потому что я заметила, что никто не задает вопросы на этот счет. Может быть, чтобы меня как-то поберечь. Может быть, просто это не кажется таким интересным по сравнению с тем, что происходит в камерах. Вы, наверное, знаете, что встречи с адвокатом обычно проходят в следственных кабинетах. И на эти встречи заключенных из камер выводит сотрудник, инспектор, некоторые называют его «разводящим». Перед тем как тебя выведут к адвокату, нужно вставать лицом к стене, и этот «разводящий» тебя ощупывает. Ну а потом смотрит все документы, которые у тебя есть, чтобы там не оказались письма или еще что-нибудь, потому что передача корреспонденции через адвокатов запрещена. Проводить вот эту процедуру неполного досмотра у женщин имеет право только женщина. 

И была одна инспекторша, которая регулярно меня выводила, делала что-то странное. Когда она меня досматривала, она делала примерно так: она прямо очень мощно хватала меня за грудь. Проводя по моим штанам, стремилась это сделать пальцем в промежность. Вообще в первый раз я думала: ни фига себе, наверное, мне показалось, не должно такого быть. А когда она сделала это второй раз, я уже поняла, что да, это жесть, страшно, стыдно, стремно об этом рассказывать. Это какое-то сексуализированное насилие. Я тогда зашла в кабинет к адвокатам, мы обсудили это и решили не публичить эту информацию, но написать на нее жалобу.

— И ваша жалоба сработала?

— Пока еще внутри самого СИЗО — жалобы работают. Ну есть, конечно, моменты, когда они не работают. Может, для меня старались, потому что меня так поддерживали на воле. Для того чтобы подать жалобу, нам нужно было установить ее фамилию. Она как раз забирала меня из следственного кабинета. Я ее спросила: «Какая у вас фамилия?» И она мне таким жестким голосом говорит: «Что такое, чё не так?» Я отвечаю: «Все так, кроме того, что вы пихаете мне палец в промежность через джинсы». Это слышали другие женщины-заключенные, они стояли около кабинетов и ожидали, что их оттуда поведут, и они все обернулись. Я думала, может быть, это только со мной такое происходит, я спрашивала других женщин об этом. Я спрашивала: «Вот такая инспекторша, с хвостиком, в берцах все время ходит». И они: «А, это та, которая любит пожамкать?»

И я подумала, что это ненормально. В общем, я написала жалобу, и ко мне по жалобе пришли разбираться три начальника из разных отделов. Они узнали, что я еду на психиатрическую экспертизу. Я слышала, что они в коридоре очень много ржали на тему того, что мне самое место в психушке. Но после того, как я прошла психиатрическую экспертизу с огромным успехом и мне дали справку о том, что я абсолютно вменяема, они немного приуныли. Но дело в том, что они действительно пришли ко мне разбираться и спрашивали: ну как она вас трогала? Ну я вздохнула, набралась смелости и просто полностью всю эту историю рассказала. И мне кажется, меня восприняли всерьез, и потом ко мне еще пришли из ОНК. И действительно, эта женщина меня так больше не щупала. Я надеюсь, что она так больше не будет щупать других. Но мне показалось очень важным рассказать именно об этом, потому что я не могла полностью рассказать эту историю, пока была в СИЗО. Неизвестно, какими последствиями это мне могло грозить.

«Подавать жалобы в СИЗО —это мое законное право»

— Женщины в СИЗО обычно боятся писать жалобы?

— По правилам внутреннего распорядка сотрудникам запрещено преследовать заключенных за жалобы. Но по факту этого нигде не происходит. Дело в том, что во многих камерах, ну почти во всех, есть так называемая «старшая». У мужчин это называется «смотрящий». Это женщина, которая является такой же заключенной, но которая, может быть, сидит там дольше других, у нее сложный кейс, и она сотрудничает с оперативными сотрудниками. Она каждую неделю ходит к оперативникам и докладывает, что происходит в камере.

Вот в основном оперативные сотрудники и действуют через своих агентов — этих «старших». Они могут, например, наказать женщину, которая пожаловалась, но из-за нее накажут всю камеру. Ей говорят: мы в этом месяце вам телефон не дадим. Приходят и говорят: телефоны сломаны, и не приносят их.

Естественно, что все разговоры с родными — это просто самое важное, что есть в СИЗО, эта вот эта связь с родными, связь с близкими. И представляете, какую агрессию ситуация с лишением связи может вызвать у людей: у них понимание такое, что это один накосячил, и из-за него нам теперь телефон не дадут. Старшая обычно говорит: «Вы не пишите жалобу, я сама разберусь». Но я продолжала утверждать, что подавать жалобы — это мое законное право.

И чаще всего ситуация решалась так: была какая-то проблема, я сначала пыталась ее по-человечески решить, но она не решалась месяцами. А потом я эту жалобу рассылала сразу в четыре инстанции: ОНК, уполномоченному по правам человека, уполномоченному по правам человека в УФСИН, прокуратуру. Я сдавала эти жалобы на проверку и на следующее утро ко мне прибегали начальники разных отделов и решали проблему, и говорили: «Подпишите, пожалуйста, что вы отзываете жалобу».

—У вас все-таки был особый статус?

— Да, и это все благодаря людям, благодаря огласке. Это особый путь. Кто-то считает, что огласка только повредит, и мы до определенного момента тоже так считали.

«В «Лефортово» человек заехал и исчез»

— Саша, известно, что за какое-то время до обмена к вам в СИЗО приходили и предлагали вам подписать ходатайство о помиловании, вы подписали. Незадолго до этапирования в Москву вас привезли в другое питерское СИЗО — 6 («Горелово»), и там вы встретились с политзаключенным Андреем Пивоваровым, доставленным туда из карельской колонии. Вы поняли, зачем едете в Москву?

— Когда мы ехали в автозаке с Андреем Пивоваровым в «Лефортово», мы как бы не знали, куда едем, но уже в какой-то момент начали догадываться. Более того, Андрей Пивоваров — такой прозорливый человек, он сказал: «Может быть, нам просто дадут паспорт и посадят в самолет?»

— В одном из интервью вы говорили, что в какой-то момент, уже когда уезжали из «Лефортово», подумали, что вас везут на расстрел. Почему?

— Да, так было уже, когда нас везли в аэропорт. Ну то есть представляете — рядом с вами куча людей в военной форме, которые скрывают свои лица, ты не видишь их лиц, только глаза, они тебе говорят, что ты можешь поехать в мешке с наручниками. Тебя везут непонятно куда. У тебя нет никаких документов. Никто вообще из твоих близких не знает, где ты, в каком СИЗО. Как сказал мне один из начальников в СИЗО «Лефортово»: «Лефортово» — страна чудес: человек заехал и исчез».

И вот когда мы ехали в этом автобусе (в аэропорт, но не знали, куда едут. — Ред.), то есть кто-то так пошутил: нас везут на расстрел, и это вполне возможно.

— Саша, вот сейчас все это позади, и вы на свободе, что бы вы посоветовали тем женщинам, которые могут оказаться в женском СИЗО. Как там выживать?

«Щедрость — это то, что ценится в тюрьме»

— В первую очередь — не думать, что это ад. Это очень сложно на первых порах, потому что ты адаптируешься. Но если все время, которое ты там просидишь, ты будешь думать, что это ад, или будешь думать, что эти годы выкинуты на помойку, то они будут такими.

То есть как бы это не было странно и как бы это абсурдно ни звучало, можно подумать, какие возникли плюсы. Это очень странно звучит, я понимаю, это очень жестко, то, что я об этом рассказываю.

Но как бы люди сами реально себе конструируют какой-то ад.

А человеческая психика адаптируется к этим условиям и, конечно, очень сильно защищается. Мне теперь придется работать с этой защитой, потому что это и есть травма в кризисный момент, это то, что нас очень защищает. Так что не бойтесь!

Ну точнее, бойтесь, но идите через этот страх. 

Нет, тюрьма сейчас в России выглядит совсем не так. То есть она другая. В некоторых местах она выглядит даже уютно, там, где сидят женщины, они, конечно, стараются, это переходит все разумные пределы в СИЗО — желание поддержать чистоту. Но так или иначе там довольно чисто, очень сильно напоминает какое-то очень стремное, не знаю, женское общежитие или какой-то захолустный хостел, только дверь закрыта. И это очень большая разница.

Пишите жалобы, пишите заявления. Пишите все что угодно, пишите ходатайства. Не бойтесь, если даже в самом начале вас за это будут прессовать, в какой-то момент они поймут, что это бесполезно, и, наоборот, будут заботиться о ваших условиях.

Будьте вежливы со всеми, но в то же время не заискивайте. Будьте вежливы, но всегда защищайте свои границы. Начать стоит с вежливости, сказать, например: «Вы сегодня нас забыли на улице на три часа в мороз». И человек может сразу грубо ответить. Если он отвечает тебе грубо, нужно в вежливой форме поставить его на место. Это был мой путь. Есть несколько путей сидеть в тюрьме: кто-то предпочитает сидеть «тише воды, ниже травы», и это тоже в какой-то момент может давать привилегии. Вот второй путь довольно сложный — когда ты жалуешься; не бойся писать любую жалобу, пиши ее любым языком. Говорят, есть такая поговорка: «не верь, не бойся, не проси», я в нее не верю. Не бойся, если тебе что-то надо, не стесняйся попросить, просто не канючь!

Будь щедрой. Щедрость — это то, что ценится в тюрьме. Попроси твоих родных прислать побольше сигарет, потому что в тюрьме это валюта. Ты сможешь легко продавать свои дежурства. Потому что самое страшное в женской тюрьме — это действительно дежурства. Есть женщины, которые трут щетками полы или вынимают пыль из щелей и половиц. Будь щедрой, но не будь безотказной, в тюрьме таких не ценят. И самый важный совет: запастись терпением.

И не думать о дне освобождения. Если честно, это совет, который мне самой дал один бывший политзаключенный. Он мне так написал: