«Творчество живет за меня жизнь на свободе»

«Чувство, что ты никогда не выберешься»

Я безмерно благодарен весточке, очень ценно чувствовать поддержку особенно теперь — в статусе осужденного. Тут, в лагере, многие удивляются той массе писем, что мне приходит. Мне это помогает не сдаваться, продолжать бороться за сохранение в себе чувства свободы.

Насчет самого сложного в СИЗО, на мой взгляд, это неизвестность и чувство, что ты никогда не выберешься. Стоит только получить приговор и понять, до какого дня сидеть, становится совсем просто. Даже стен, решеток и проволоки не замечаешь. Ты к моменту приговора уже уживаешься с тюремным ходом жизни, знаешь, чем можно себя занять, как и с кем лучше общаться, ну и в целом быт налажен.

В тюрьме вообще главное — не бояться, находить с людьми общий язык, интересоваться особенностями быта, которые в каждой камере и СИЗО особые. Ну и просто не сдаваться, не опускать руки. 

Сложно сказать о трудностях на этапе, учитывая, что я на него отправился уже второй раз, с пониманием того, что меня ожидало, — я просто приготовился заранее. Раздал лишние вещи, привел себя в порядок, отписался в письмах, что могу скоро уехать, собрал запас еды, который удобно брать на этап. Вообще самое сложное — таскать за собой свои пожитки. И чем рациональнее будут наполнены ваши баулы, тем будет проще. Сам же этап почти не отличается от обычной поездки в суд в Москве. Так же часами сидишь на сборках, теснишься в автозаке с толпой народа, проходишь обыски. Так что в этот раз я почти не заморачивался. Благо почти за неделю знал дату этапа.

Сперва нас хотели вывезти в день, когда произошли события в «Крокусе». С утра нас заказали на этап, так что пришлось спешно сворачивать все дела и проводить ревизию вещей, а потом к вечеру просто через дверь сказали, что все этапы отменили. На вопрос почему, порекомендовали включить новости. Только после этого мы узнали об этом страшном и тревожном событии, ввиду которого этапы из Москвы не отправляли. После этого уже было ясно, что меня заберут в следующий крупный этап через неделю. Ну и я успел закончить последние творческие проекты, которые скрашивали мне будни на Бутырке.

С самим этапом все происходило точно так же, как и год назад, когда я ехал в Пермский край. Нас вывели на сборку, постарались побыстрее запихать в автозаки и прямо в столыпинском вагоне объявили, что часть людей едет в Киров. Про Киров ходят истории о беспределе, и я до этого считал их выдумкой, так как, возвращаясь через Киров в Москву прошлой весной, успел побыть 10 дней в СИЗО-1 транзитом. И СИЗО о себе оставил впечатление такого изолятора, где отсутствие вольностей компенсируют соблюдением прав и выдачей положенных норм. Так что, думалось мне, вернуться в Киров не такой плохой вариант. Пару месяцев отдохнуть от дурдома Бутырки.

«Спать приходилось по очереди»

В «столыпине» из Москвы были под завязку забитые купе. Десять человек с горой сумок, так что спать приходилось по очереди, но к такому переезду в пару суток я привык еще с Перми. Успокаивало, что такие поезда — последние, ведь это только из Москвы вывозят толпами, а между регионами этапы уже полупустые. Но глупо я думал о Кирове.

Повезли нас в СИЗО-2, но раз в одном СИЗО все нормально, почему должно быть иначе тут? И вот нас выгрузили, раздали изъятые спички и одноразовые станки, местные сотрудники повели нас на сборное отделение, где должен быть предварительный обыск. И уже напрягало, что на нас как-то прикрикивают, ну грубее, чем это слышалось даже в других СИЗО, где старались поддерживать строгую режимность.

Нас привели в помещение без камер. Приказали сесть лицом к стене на корточки, вывернуть ладони. 

После первых криков с вопросом о Медведково стало ясно, что кто-то, кто ехал из Медведково, грубо обошелся с одним из конвоиров, и те передали в конечную точку маршрута, чтобы тут приняли меры. Закошмарив весь этап, стали уводить по сборкам, я уходил из помещения последним. Видимо, на мне сотрудники и решили отыграться, один из них для вида уронил свой «дозор» (видеорегистратор. — Ред.), и после его слов «<хана> тебе» меня стали колотить ногами, стучать по почкам, а когда я уже пригнулся к земле, то и по шее. Даже не заметил, как меня закинули в одну из сборок, где закошмаренные ребята с этапа потрошили свои вещи перед обыском. И вот любопытно, сразу после того, как дверь сборки закрылась, со всех сотрудников будто сошла пелена, и СИЗО вновь стал тихим и режимным.

Правда, на обыске был последний вздох местного произвола. Это когда те же сотрудники, что до этого тебя колотили, заставляют в трусах приседать «43 раза — за 43-й регион», а потом еще и еще. Короче, издеваются.

После этого вдруг уже все уважительны, лишнего не позволят, так что просидел Киров спокойно, только с таким вот бурным началом. Правда, почти все время провел на спецблоке в двухместной камере и с вечно включенным радио «Маяк».

Проверки проводили с собакой, постоянно смотрели на нас в глазок, а ночью вешали на дверь дополнительные замки. Но несмотря на это, я в итоге и правда отдохнул в тишине. Разве только письма чуть долго обрабатывались. Но камера была просторной, баланда съедобной, так что я без проблем досидел до своей «законки». Уже в камере с другими осужденными, куда перевели после получения «законки», стало веселее, ну и уже ждал поездки к лагерю.

«Умение быстро шить мишек»

До Петербурга ехали почти двое суток через Вологду. В этот раз я ехал в вагоне почти один. В купе со мной никого не было, а в соседнем — пять человек с особого режима, что сидели уже десятки лет и расспрашивали про последние новости и мое мнение о них. Из-за того, что вагон был старый, с замазанными окнами, поездка оставила впечатление, будто я ехал в метро. «Особики» общались о своем, о спортивных успехах и отношениях к СВО. Я же почти всю дорогу проспал, разве только раз в три часа просыпаясь на раздаче кипятка или же почитывая «Дочки-матери» Елены Боннэр. С приездом в Петербург на меня нахлынули ностальгические воспоминания и тоска по дому, так как приехали мы на Ладожский вокзал, где часто приходилось бывать.

Даже оказалось, что места, где порой приходилось гулять, приспособлены для разгрузки столыпинских вагонов. Ну да, будто задышалось по-другому, ведь уже не было ощущения, что я безумно далеко от дома. Потом нас повезли в СИЗО «Горелово», где сейчас транзит для тех, кто едет в лагеря из Питера. Транзитные камеры безумно хаотичные. 

Мы просто сидели, смотрели «Слово пацана» по НТВ и у ребят, кто ехал с лагеря, узнавали, как же там обстоят дела. Определенную тяжесть создавало чувство неизвестности перед лагерем. Было ясно, что ход жизни там совсем иной, чем в СИЗО, и меня напрягало, смогу ли я под него перестроиться. Но на деле все вышло довольно легко.

Что до приема на лагере, он был обычным. Такого, как в Кирове, не было. Нас просто сверили по карточкам дел и переправили в местный карантин, где ты неделю-две сидишь в чуть более строгих условиях, чем в самом лагере. Но тебя просто готовят, что ты должен знать доклад, который надо говорить сотрудникам, как здороваться, заправлять кровать. Попутно приходят бригадиры из рабочих бригад, которые заранее ищут людей с навыками к определенной работе, чтобы переправить после карантина их в свой отряд. Так что из всех занятий на карантине было разве что наведение чистоты, заучивание доклада и чтение ПВР (правила внутреннего распорядка. — Ред.) от скуки.

Это мне напомнило рутину в армии. Ну и уже потом, после карантина, я понял, что лагерная жизнь очень напоминает срочную службу. Хождение строем, приведение в порядок формы, построение. Разве что тут большую часть дня занимает работа.

После карантина меня определили в один из швейных цехов, где с 10 до 19 часов мы шили детские флисовые комбинезоны-мишки, и работа эта выедала большую часть дня. Ход жизни стал пролетарский. Мысли и разговоры сводились тому, как нам предстоит шить этих мишек. Даже на письма приходилось выкраивать свободные минуты, ведь постоянно старались выполнить норму. Плюс от такого занятия был разве только в развитии навыков шитья на машинке, но я ощущал, как проматываю дни впустую. Но те, кто производством заведовали, не справились с программой и цех закрыли. Так что умение быстро шить мишек больше не нужно.

Пока новую работу нам не нашли, сидим в бараке, где уже спокойно можно писать ответы на письма, рисовать котов, читать классику и проматывать дни, пусть и не в постоянной работе. 

Короче, пока нет работы, больше занимает созерцание того, по чему очень соскучился за три года под арестом: природы и красоты ее детальности, ощущения лета вокруг.

«Стараются вновь уехать на СВО»

Насчет общего языка с сокамерниками, его получалось находить довольно легко. Как правило, в камере со мной находились люди, которые с тюрьмой до этого знакомы почти не были. Находилась компания ребят с общим чувством юмора и взглядами на мир, хотя, если честно, политику в тюрьме редко обсуждаешь, разве только в контексте сроков и каких-то нарушений по делам. У нас работали госканалы, так что, наверное, просто в рамках эмоциональной защиты темы, что часто звучали в новостях, не затрагивали. Общение строилось на локальных тюремных мемах, историях о том, кто за что заехал, спорах о бытовухе, обсуждении партий в нарды. Порой обсуждали и новости по телевизору, из «экстренных вызовов» и «чрезвычайных происшествий», так как эти программы в тюрьме смотреть очень любят — в моменты, когда не смотрят фильмы с Джейсоном Стэтхемом.

Что же до статей, то в лагере статьи все примерно те же, что и в СИЗО. Много 228, 159, 158 и 264 статей (сбыт и распространение наркотиков, мошенничество, кража, нарушение правил дорожного движения и эксплуатации транспортных средств. — Ред.), остальных поменьше. До этого в СИЗО совсем не встречал людей по военной 337-й статье (самовольное оставление части. — Ред.). Тут оказалось, что за СОЧ до лагеря доезжает достаточно много людей. Почти в каждом этапе есть кто-то по этой статье. Сроки у них тоже значительные, но, как правило, они стараются поскорее вновь уехать на СВО.

Реакции на мое дело самые разные. Кто-то, естественно, считает мою акцию глупостью, кто-то смелым поступком. И, конечно, все в шоке от того, что мне за это дали пять лет. Просто периодически попадали в камеры люди по такой же статье, и даже за организацию массовой драки с поножовщиной люди получали 3,5 года максимум. Мнения о моем деле очень полярные, но, по негласной солидарности в тюрьме, все признают, что я должен быть на свободе, а не торчать в застенках четвертый год.

Со связью с внешним миром на лагере гораздо легче, так как осужденным можно с разрешения начальника пользоваться телефонным аппаратом. Это значительно облегчает жизнь. Писем приходит много. Пока ходил на работу, еле успевал на них отвечать. Конечно, здесь цензура чуть более строгая, чем в СИЗО, так что скорость обмена писем гораздо медленнее. Но все равно часто пишут и новые люди, которые сперва рассказывают о себе, а потом мы начинаем переписку обо всем подряд. С некоторыми обсуждаем культурные мероприятия, искусство, с некоторыми истории их родных городов, с другими просто последние жизненные события и мемы. До сих пор есть люди, с кем я переписываюсь с самого начала моего ареста, и с ними переписка обрела уже особый характер.

Но благодаря тому, что я стараюсь всем отвечать, и творчество мое живет за меня жизнь на свободе, писем очень много. Даже как-то сказали, что мне их больше всех в лагере приходит. Так что да, поддержка очень ощущается. Я благодарен всем, кто продолжает писать в тюрьму, кто не забывает политзэков и принимает участие в вечерах писем — это очень большое дело, ведь позволяет здесь, в тюрьме, находить силы, чтобы преодолевать трудности и просто не скучать.

«В протестном искусстве выросли ставки»

День задержания. Я очень часто к этому возвращался. Но чем дольше сидел, тем больше думал, что жалеть не о чем. Чувствовалось, что Россия идет к планомерным репрессиям. И уже после выборов в Госдуму осенью 2021 года мы все увидели первые процессы с давлением на любую оппозицию.

Да, конечно, я не мог представить, что дело дойдет до колонии (особенно после отмены приговора), но за это время удалось прожить судьбу в чем-то даже счастливее, чем могло представиться. Удалось создать свой художественный стиль, создать несколько тысяч холстов, плюшевых игрушек, кастомной одежды и открыток. Но самое важное, я встретил того человека, с кем счастлив разделить жизнь. И уже в ближайшие дни у нас будет свадьба (к моменту получения письма Павел расписался в колонии со своей девушкой. — Ред.). Если бы не все тюремные перипетии, не удалось бы прийти к этому, и жизнь пошла бы совсем иначе. Я мог попасть под мобилизацию (пока я был в Бутырке, военкомат приходил ко мне домой), меня могли вынудить эмигрировать. Хотя я жалею, что не смог создать еще больше перформансов.

После начала СВО в протестном искусстве значительно выросли ставки. Если в 2021 году ты в основном рисковал административным арестом, то сейчас реальным уголовным сроком. У любого автора это, естественно, вызовет страх. Хотя если и не за резонансный перформанс, то за все что угодно всегда смогут посадить. Все же у нас в стране от сумы и тюрьмы не зарекайся. Никого не ругаю и ни к чему не призываю.

Помогает держаться и поддержка моих близких, и поддержка в письмах. Как говорил выше, очень помогает творчество — что удалось создать в тюрьме и передать на свободу. Конечно, нет уже такого ощущения, что за тюрьмой будет какое-то пепелище, что непонятно, как надо будет вживаться в ритм свободы, даже понимаю, что, несмотря на все давление со стороны государства, получилось сохранить в себе некую цельность. Помогает держаться груз отсиженного срока. Все-таки уже столько произошло, и было бы глупо пускать жизнь в тартарары. Даже уверенно начинаешь обходить все острые моменты, которые выбрасывает перед тобой вроде бы размеренная тюремная жизнь, где все уже давно ясно.

Подготовил Андрей Карев