«Сейчас понимаю, что, возможно, не выжил бы»

«Весь поглощен учебой»

— Ты родился в немецком городке Монтабаур. В 12 лет переехал с мамой в Майкоп. Это время в России ты с теплотой вспоминаешь или хочешь забыть? С кем-то поддерживаешь связь?

— Это тяжелый вопрос. Меня связывают те события, которые я пережил. В первую очередь — люди, которые меня поддерживали [писали письма в заключении], и учеба. Мои одноклассники после уголовного дела перестали со мной общаться. После того как в школе узнали, что я сижу в тюрьме, провели родительское собрание и всех предупредили, чтобы со мной никто не переписывался и никак не связывался.

Последние годы вспоминаю с теплотой. Тогда был очень занят учебой, в олимпиадах участвовал. Часто ездил в Кавказский биосферный заповедник, ходили с другом и его мамой в походы, собирали образцы для гербария и ставили фотоловушки, чтобы вести учет животных.

— Как одноклассники в Майкопе относились к тому, что ты из Германии?

— Я им казался будто приехавшим с другой планеты. Хотя меня тепло приняли, у нас был дружный класс. Однажды я ходил по коридору, а учительница накричала на меня, что тут не место немцам. Но эта история быстро улеглась. В другой раз мне на спину повесили листок «неофашист». Это были единичные случаи, я не назвал бы это буллингом. В России часто вспоминают о Великой Отечественной войне, и поэтому использовали этот контекст, чтобы меня задеть. В России у людей может быть предвзятое отношение к человеку, если он из другой страны.

— Перед твоим задержанием вы должны были вернуться в Германию. Сам ты хотел снова сменить место проживания?

— Поначалу отказывался, поскольку тогда погряз в учебе, были планы поступить в московский университет. Мама переживала за меня и не представляла, как я буду учиться в столице и жить в общежитии. Решила, что лучше переехать. В конце лета 2022 года мы поехали в Москву, и мама подала документы в посольство Германии. Нашу заявку долго рассматривали. Я тоже ходил в посольство. Потом в материалах дела видел фотографии, как за мной следили в Москве, фотографировали, как я заходил в здание посольства. Я также слышал, что во время разговоров по телефону были слышны какие-то шумы и эхо. В шутку говорил, что меня прослушивают. Оказалось, что действительно прослушивали долгое время.

В конце января 2023 года мама получила визу. Мы купили билеты и потом пошли в военкомат, чтобы меня сняли с воинского учета. Меня сняли только со второй попытки, после того как маме назначили административный арест на 10 суток.

В первый раз я с ней пошел, написал заявление, что снимаюсь с учета в связи с изменением места жительства. Начали придираться к документам. Попросили прийти в другой день. Затем позвонили и позвали только маму. По видеосвязи я с ней общался из военкомата, просили показать визу. Потом она выходит из здания военкомата, и ее задерживают. Никакого конфликта с сотрудниками военкомата не было, как это писали. Я считаю, что ее специально закрыли, чтобы билеты сгорели. У них, видимо, уголовное дело было не до конца сшито. Они тогда ждали экспертизу. Хотя по той статье [мелкое хулиганство] маме могли спокойно дать штраф.

— В тот момент, когда вы собирались уезжать, уже год как шла спецоперация. Ты интересовался происходящим в стране? Читал новости?

— Конечно, еще до этого интересовался. Была такая история, что у нас в классе были старые окна, которые гнили, приходилось зимой заниматься в верхней одежде. Постоянно нас втягивали в политические разговоры, говорили, какой Путин хороший президент. Я знал, что учителя во время выборов делали вбросы на участках в школе, а потом жаловались, что им мало платят.

У меня не было какого-то плана. Просто распечатал портрет Алексея Навального, пришел в школу и повесил. Учителя сразу поняли, кто это сделал. Один из одноклассников сказал, что я красавчик, правильно сделал. Маму вызывали в школу. Класснуха проводила воспитательную работу в классе, в которой я не участвовал, меня попросили выйти тогда.

Нам говорили, что нельзя критиковать Путина, но невозможно было с этим смириться. Я понимал, что выходить на акции небезопасно, поэтому ни в чем таком не участвовал. В Майкопе максимум собиралось человек 10, их сразу задерживали и увозили.

— Как ты отреагировал на новости о начале СВО?

— Я редко просыпался рано, но тогда проснулся в четыре утра и был в шоке от новостей. Еще в декабре у нас в воинской части в Майкопе происходили активные передвижения, было понятно, что что-то не так. А в январе 2022-го я был в военном комиссариате, чтобы встать на учет в 16 лет, услышал разговор военного комиссара с другим военным. Он сказал, что сейчас наш флот прибудет в Черное море, и мы начнем. Понятно было, что это все будет. Хотя надеялся, что никакой СВО не произойдет.

В тот период весь был поглощен учебой. Нам тогда проводили уроки, как мы должны относиться к СВО. Помню, нам показывали презентацию. Говорили про русских и украинцев. Объясняли, почему украинцы — это якобы не народ. Такого пропагандистского характера были презентации.

«Шесть лет получишь и потом найдешь себе девочку по переписке»

— 22 февраля 2023 года вы собирались уезжать из России в Германию, но ваши планы нарушила ФСБ. Как проходило задержание?

— В шесть утра выехали на «ласточке» из Майкопа в Сочи. Приехали в два часа дня. Уже тогда происходили странные вещи. К нам во время поездки подсаживались странные люди. Одна женщина настойчиво расспрашивала, куда мы едем и зачем. Потом подсел мужчина и стал спрашивать про СВО. Не исключено, что это были какие-то провокации, и возможно, за мной следили в поезде.

В Адлере, когда выходили из гостиницы, у обочины дороги неизвестный начал меня снимать. Через 10 секунд подъезжает машина, и меня задерживают. Наручники не надевали. Один из фээсбшников взял меня за руку, показал удостоверение и сказал, что меня подозревают в госизмене. Я был в шоке. Мама думала, что это за ней, сказала им, что и так отсидела 10 суток. В машину посадили, сказали, что просто хотят со мной поговорить. Спрашивали про учебу, почему уехал из Германии и потом решил вернуться. Потом после апелляции на мой приговор кто-то выложил видео на YouTube [показывает ролик]. На нем все: я, мама и следователь. Непонятно: зачем они это сделали?!

Далее поехали в сторону Майкопа. По дороге фээсбэшники заказали себе пиццу, нас тоже угостили. В Майкоп приехали в 23 часа, сначала нас повезли к нам домой. На обыск пришел наш следак и его начальник — был с перегаром. Видимо, отмечал 23 февраля. Ничего не переворачивали, предъявили обвинение и повезли на допрос. На столе у следака стоял бюст Дзержинского, на стене висел плакат с его цитатой: «Чекистом может быть лишь человек с холодной головой, горячим сердцем и чистыми руками».

Я понимал, что лучше получить маленький срок и быстро освободиться, поэтому подписал готовые показания, которые лежали на столе у следователя.

— Что конкретно тебе предъявили?

— Что я длительное время собирал данные, фотографировал воинскую часть из окна, что пытался уехать и якобы у меня был умысел передать эти данные немецкой разведке.

— Пресс-служба Верховного суда Адыгеи писала, что эти сведения ты отправлял какому-то иностранному гражданину. Кто это?

— В деле не было никакого иностранного гражданина, и у меня не было никаких связей с немецкой разведкой. Я делал фотографии из окна нашего дома, где напротив находилась воинская часть. Но делал исключительно для себя — как исторические снимки. Потом была экспертиза по этим фотографиям, и в Минобороны указали, что эти снимки не представляют государственной тайны, но могли бы: если бы их передали [спецслужбам других стран], тогда они могли бы нанести вред [безопасности] РФ.

В материалах дела также есть допрос военных, которые рассказывали, что было на снимках. Еще против меня дала показания классная руководительница. 

Также допросили оперативника, который в ходе допроса проболтался, что они оперативно-розыскные мероприятия провели с нарушением. Например, 27 декабря 2022 года он сдал телефон, который использовал для слежки, и в январе снова его использовал. Но судья на это не обращала внимания. Возможно, из-за этого судье дали отвод. Это было сделано по требованию прокурора, который под самый конец процесса обнаружил ряд процессуальных нарушений. Почему они только в конце об этом заявили? Потом судью заменили, дело рассмотрели заново за одно заседание, а на следующий день вынесли приговор.

— Первые два месяца в СИЗО, до своего совершеннолетия, ты находился в одиночной камере в краснодарском СИЗО. Что оказалось самым трудным? К чему не был готов?

— Самое трудное — не было возможности заниматься учебой. Мне не давали книги. Тяжело было находиться, когда постоянно вокруг тебя люди, нет никакой прайвеси. Было холодно, первое время спал в верхней одежде. Меня потом перевели в другую камеру. Я быстро принял ситуацию, постоянно пытался себя чем-то отвлечь. На тот момент понимал, что нечего переживать, поскольку следствие только началось.

Когда перевели во взрослое СИЗО, все кардинально изменилось. Даже отношение сотрудников. Хотя они были в шоке от статьи, которую мне вменили. Периодически от них звучали провокационные вопросы, кому я изменил, как продал Россию. Я никак не реагировал, просто молчал.

Сокамерники мне сначала тоже не поверили. В первой камере еще ничего, хотя там мест не было — спал на матрасе на полу. А во второй меня избивали. Началось все, когда один из заключенных — осужденный за убийство Али Мирзоев — вернулся с этапа, начал требовать у меня во всем сознаться, спрашивал, для чего я делал фотографии, кому отправлял и кто мои соучастники. У него, как оказалось, была та же «подставная» защитница, что у меня в день задержания.

Это давление длилось больше недели. Кошмарили [избивали] 3–4 дня.

Мама об этой истории узнала уже в суде по продлению меры пресечения. Меня потом перевели в другую камеру. Мне сложно сейчас вспоминать, в каком я был тогда состоянии. Я попытался этот момент вытолкнуть из своей головы.

— В конце декабря 2023 года тебе вынесли приговор — 4 года заключения. Ты ожидал реальный срок? Какие были мысли?

— Да, ожидал. Понимал, что мне не дадут условный срок. Как потом мне сказал наш адвокат по соглашению, эту цифру озвучивали еще на следствии. В своем кабинете следователь нам говорил, что собирается поехать с моим делом на Лубянку, чтобы согласовать статью — законченный состав у меня будет или нет. Мне в итоге вменили оконченный состав. Обсуждался вопрос, что мне предъявят ст. 275.1 («Сотрудничество на конфиденциальной основе с иностранным государством»). В последний раз, когда ко мне приходил следователь в СИЗО, он передал в следственной комнате повестку о начале суда. Тогда же он напоследок пожелал, что мне нужно выжить на зоне. Я его спросил, почему он решил, что не выживу. Он сказал, что я не «урка» (на воровском жаргоне — вор, бандит. — Ред.).

— Как ты налаживал отношения с сокамерниками? Может, с кем-то подружился?

— В тюрьме нет дружбы. Там есть только взаимовыгодные отношения. Были люди, с которыми общался, но не более того.

— Во время заключения чувствовал поддержку с воли?

— Я подружился во время переписки с супружеской парой из Петербурга. Мы долго переписывались. Мне писали почти со всей России. Писали из разных стран, и это очень помогало морально. Сейчас собираюсь возобновить общение с теми, кто со мной переписывался.

— Но что с тобой происходило целый год, когда о твоем деле не было ничего слышно, о тебе ведь стало известно лишь после приговора? Писем и поддержки, получается, не было…

— Меня поддерживала мама.

— А друзья из Майкопа? Родственники?

— Нет, никто со мной не общался.

— Даже когда ты оказался на свободе? Кто-то с тобой связывался?

— Нет. Это их решение было со мной не общаться… Я считаю, что это в какой-то степени предательство.

Приехал в колонию с 10 кг учебников

— Как прошел этап в колонию? С какими трудностями пришлось столкнуться?

— В конце мая утром открывается дверь и мне сообщают, что на меня пришел наряд из Москвы, что мой конечный пункт — Архангельская область. Через час за мной приехал этап до Краснодара, где я находился в транзитной камере. Там было 12 спальных мест, а заключенных — больше 30. Не было горячей воды, и спали по очереди вдвоем. Потом перевели в Волгоград. Затем — Воронеж. Транзитная камера находилась в подвальном помещении, крыша камеры была очень низкая, как в старых каменных погребах. Передвигался согнувшись. После Воронежа повезли в Тамбовскую область, потом снова вернули в Воронеж, затем Москва, Владимирская область, Нижний Новгород и несколько дней в Ярославле. Почти в каждом СИЗО около недели пробыл. В конце оказался в Архангельске. Мне рассказывали, что ко мне в СИЗО должен был заглянуть сотрудник ФСБ. В том же СИЗО пересеклись с крымским татарином Айдером Джаппаровым (осужденный на 17 лет за организацию террористической деятельности и приготовление к насильственному захвату власти организованной группой по предварительному сговору. — Ред.). Он как раз рассказал, что его фээсбэшник вызывал на разговор и очень сильно мной интересовался.

— Как тебя встретили в ИК?

— Я приехал в колонию с 20 учебниками: по алгебре, геометрии, химии, биологии, генетике… У меня все это забрали. Даже Библию. У меня был рюкзак где-то 10 кг, может, и больше. Все были в шоке от того количества книг, что я вез из Майкопа. У меня все письма забрали и «Тюремный вестник» (новостной дайджест событий за месяц для политзаключенных. — Ред.). Выдали одежду. Потом распредели на карантин. Позже вызвали на комиссию в штаб и предъявили за «Тюремный вестник», что он якобы запрещен и я должен писать объяснительную. Это была очевидная ложь, чтобы оказать давление. Я ничего не писал.

Вызывали еще на комиссию, чтобы поставить меня на профилактический учет. Но оснований никаких не было. Начальник колонии мне тогда говорил, что они знают, как обращаться с такими «хитрожопыми». За все время в СИЗО у меня не было ни одного нарушения. Так они ничего не смогли придумать и на учет не поставили.

Когда ушел в отряд, на меня составили рапорт за то, что я не поздоровался с сотрудником. На следующий день за 10 минут до отбоя на меня начали давить, чтобы определить на низшую касту. Предложили написать заявление на дневального. Я понимал, что они врут, хотят поставить в худшее положение, и сказал им, что они не запугают меня в тюрьме тюрьмой. Потом угрожали, что закроют в ШИЗО и «опустят» меня, потом в СУС (строгие условия содержания) переведут.

Они посмотрели на меня, что я не готов к тюремной жизни, и отстали, но ненадолго. Мне затем дали второй выговор за то, что также не поздоровался. На комиссии снова требовали подписать заявление на дневального. В результате все отменили, потому что не было записей с видеорегистратора и никаких доказательств. Они знали, что мой адвокат стал бы это все обжаловать. Начальник колонии меня предупредил, что они найдут возможность посадить меня в ШИЗО. На третий раз снова составили акт по той же причине, после которого все же отправили в штрафной изолятор на сутки.

В ШИЗО потолки были низкие, я постоянно сутулился, шконку после подъема застегивали на стену. Весь день громко работали колонки, по которым монотонно зачитывали правила внутреннего распорядка. Книжек не было, письма не мог писать. Я сидя спал за столом. Хотя это, конечно, было запрещено.

— Как проходил обычный день в колонии, когда перешел в отряд? Работал?

— Я только один раз вышел в швейный цех. Потом закончился материал, а поставщик не успел привести новый. И все это время до обмена сидел на отряде.

— Как на твоем здоровье сказалось время, проведенное в заключении?

— В немецком госпитале, где мы проходили плановое обследование после прибытия в Кельн, у меня обнаружили проблему в работе щитовидной железы, врачи сказали, что это, скорее всего, связано со стрессом и недостатком еды.

«Я бы, возможно, не выжил в колонии»

— Что происходило за несколько дней до обмена?

— 23 июля после посещения бани меня вызвал сотрудник спецотдела и потребовал, чтобы я быстро подписал ходатайство о помиловании. Я не торопился. Написал на три листа, что не считаю себя преступником, объяснил свою позицию. Потом еще прикрепил копии своих дипломов. На несколько дней наступило затишье, другие заключенные говорили, что меня скоро отпустят. Но я им отвечал, что по моей статье просто так не отпускают.

Спустя четыре дня вечером после столовой меня снова вызвали и сказали взять с собой тапочки, зубную щетку и пасту. Подумал, что меня хотят закрыть в ШИЗО. Мне ответили, что типа какие-то оперативные мероприятия. Меня закрыли в штабе, в этапной камере. Через несколько часов замначальника колонии мне сказал, чтобы я не переживал, что меня скоро заберут. Спросил его: на свободу? Он не ответил.

Ближе к часу ночи меня повезли в Архангельск под конвоем спецотряда ФСИН. 

Я догадывался тогда, но мне казалось, что было бы слишком хорошо, чтобы это было правдой.

В аэропорту Архангельска присутствовали заместитель главы УФСИН и замначальника конвоирования области. Один из этих мужчин отобрал у меня щипчики для ногтей и оторвал нашивку. Сказал, что мне они больше не понадобится и что я скоро пойду в барбершоп.

Меня в машине опознали сотрудники ФСБ. Вместе с полицейскими мы пошли на регистрацию в аэропорт. Попросили китель снять на время, чтобы не привлекать внимание, я был без наручников. Никого из других пассажиров не подпускали к стойке регистрации, пока меня оформляли. Мы первыми зашли в самолет Аэрофлота и прошли в самый конец салона. Летели до Шереметьево.

Потом прямо из самолета меня поместили в автозак и увезли в СИЗО «Лефортово». Посадили в одиночную камеру. На мои вопросы не отвечали, говорили, что я сюда приехал отдыхать. Настораживало, что с 28 июля долгое время не было никаких движений. Такое ощущение было, что время остановилось. Потом внезапно зашли в камеру, сказали собирать вещи и на выход. Мне выдали листочек, в котором я должен был расписаться. Только потом понял, что это была справка об освобождении. Я быстро собрался — просто матрас завернул. Внизу нас у автобуса встречали силовики в масках, тогда я увидел всех остальных политзаключенных и понял, что это обмен.

За мной сидел Андрей Пивоваров. А за ним — Саша Скочиленко. Она подумала, что я Егор Балазейкин:) Я представился, что Кевин. С Гершковичем не получилось пообщаться — он в конце автобуса сидел. Нам сказали наслаждаться последними видами дождливой Москвы. К каждому из нас был прикреплен фээсбэшник. Когда я попытался поговорить с другими политзэками, спереди сотрудник зарычал, что типа я волю почуял, обещал обратно в колонию вернуть. У него был какой-то дикий взгляд.

Во Внуково нас посадили в самолет, но до последнего никто не говорил, куда полетим. Только когда самолет набрал высоту, стюардесса по громкой связи сообщила, что мы летим по маршруту Москва — Анкара и пожелала приятного полета.

— Все это время прикрепленные сотрудники ФСБ с вами о чем-то разговаривали? Как к вам относились?

— Да, разговаривали. Хотя они не понимали, как с нами обращаться: как с простыми гражданами или как с предателями. Я у сотрудника спрашивал, почему он решил пойти в ФСБ. Он рассказал, что его пригласили, так как он мастер по рукопашному бою. Удивился, когда узнал, что меня арестовали, когда я был в десятом классе. Предложил мне термос с чаем, но я отказался. Он сразу понял, что я опасаюсь, что чай может быть отправлен.

— Что происходило в Анкаре?

— Мы еще полчаса где-то стояли и ждали трап. Первыми вышли американцы [Эван Гершкович, Пол Уилан и Алсу Курмашевa], потом остальные политзэки. Самыми последними остались Герман и Рико (граждане Германии. — Ред.). Как мне потом сказал Рико, их оставили на тот случай, если бы немцы не выдали Красикова.

Мы вышли из самолета, поблагодарили сотрудников турецких спецслужб (выступавших посредниками при обмене. — Ред.) по-английски. Зашли в автобус, и немцы проводили нашу идентификацию по фотографиям из интернета. Тщательно смотрели: вдруг им не того выдали. Проверяли наши личные вещи, у кого они были.

Меня практически сразу окружили немцы — сотрудники МИД. Они были шокированы тем, что я оказался в российской тюрьме, рады были меня видеть. Подбадривали, что без проблем смогу поступить в школу и все у меня наладится. В терминале, в зале для официальных делегаций, успел перекинуться парой фраз с Полом Уиланом и Эваном. Они почти сразу улетели. А мы оставались в Анкаре, пока совсем не стемнело. Нам тогда сказали, что мы полетим в Бонн и нас будет встречать канцлер Германии Олаф Шольц. Мы были приятно удивлены. Технического переводчика не было, и я переводил остальным политзэкам, что нам говорили немцы.

Толком не понимали, что происходит. Были в шоковом состоянии, очень счастливы. Даже сейчас до конца не понимаю. Словно в фильме. Когда самолет взлетел, мы этого даже не почувствовали — в таком состоянии находились. По пути в Бонн обсуждали политику; помню, Кара-Мурза* сказал, что не выжил бы в колонии. Я сейчас тоже понимаю, что, возможно, не дожил бы. Зимой условия в колонии намного тяжелее. Можно легко заболеть туберкулезом. Тем более я сильно похудел.

— Ты зафиксировал для себя тот момент, когда почувствовал свободу?

— Когда встретился с канцлером Шольцем. А так я осознал, когда выезжал на автобусе из «Лефортово». Даже сейчас странные ощущения: ходить по улице без конвоя, можешь пойти куда угодно, не нужно спрашивать дежурного, чтобы он открыл локалку (огороженный участок в колонии, на который заключенные могут выходить для прогулок в свободное дневное время. — Ред.).

— Как мама отреагировала, когда ты дозвонился до нее? Как прошла ваша первая встреча?

— Я ей позвонил, еще когда мы были в Анкаре. Мама недавно приехала в Германию из России. Ее встречали журналисты Der Spiegel. Как увидел маму, сразу подбежал к ней в аэропорту. Она заплакала от счастья. С начала мая ее не видел. Она очень сильно обрадовалась.

— Сейчас, после освобождения, какие планы на жизнь?

— В первую очередь — окончить школу, поступить в университет. Куда именно, пока не загадываю. Меня приглашают на разные мероприятия. Не знаю, как буду совмещать со школой. Мама против такого участия. Но мне важно, если я чем-то могу помочь и внести свой вклад в поддержку политзаключенных в России, то почему бы и нет. Сейчас планирую передать свою тюремную робу «Мемориалу»* на память.

* Минюстом РФ внесены в реестр «иностранных агентов».