Дела семейные

Татьяну Францкевич арестовали в колонии. Звучит странно и даже дико, но именно так все и произошло.

19 июля жительница белорусского Новополоцка Татьяна Францкевич поехала в город Волковысск с передачей для сына. Сын Александр Францкевич отбывает в волковысской колонии срок. Сашу задержали на четвертый день протестов в Беларуси, 13 августа 2020 года. Знали, кого брали: Францкевич — активист анархистского движения, бывший политзаключенный. Впрочем, теперь снова действующий политзаключенный.

Александра обвинили по десяти статьям Уголовного кодекса Беларуси. В обвинении — и организация массовых беспорядков, и экстремизм, и хулиганство, и создание преступной организации. Приговор — 17 лет строгого режима. В последнем слове он сказал: 

От будущего у Францкевича оторвали 17 лет. Его мама Татьяна, получив разрешение на краткосрочное свидание с сыном после приговора, рассказывала, что он совершенно не был угнетен 17-летним сроком, только смеялся и говорил: «Какая разница, три года, или 17, или 20? Все равно мы не будем столько сидеть!» Слово «мы», сказанное матери во время свидания, теперь кажется зловещим пророчеством. Будто он говорил «мы с тобой, мама, не будем столько сидеть».

За четыре года мать и сын увиделись лишь дважды — на коротких свиданиях через стекло и телефонные трубки. Татьяна говорила: я буду бороться за тебя до последнего, сынок. Она уже имеет опыт борьбы за сына: в 2010 году Александра Францкевича приговорили к трем годам лишения свободы за то, что он снимал на видео нападение на опорный пункт милиции в Солигорске: анархисты выбили там стекла и бросили внутрь фаер. Это было сделано в знак протеста: именно солигорскую милицию они обвиняли в доведении до самоубийства местной правозащитницы Яны Поляковой. Францкевич стекла не бил, он снимал видео. Но свои три года отсидел. Если добавить 17 срока нынешнего, то выйдет круглая цифра в 20 лет — больше, чем половина его жизни. Сейчас Александру 34 года.

Во время первой отсидки сына Татьяна Францкевич потеряла работу в «Водоканале». Она участвовала во всех акциях солидарности с политзаключенными, писала жалобы во все инстанции, давала интервью, где рассказывала о деле анархистов. После 2020 года, когда в Беларуси начался практически Большой террор, интервью независимым медиа уже не дают — за это сажают. Впрочем, сажают и без интервью.

Татьяна Францкевич ехала в колонию не одна — вместе с сестрой Натальей. Везли передачу — 30 килограммов, одной не дотащить. Тем более что Наталья тоже успела побывать матерью политзаключенного: на одном из августовских маршей на нее напали омоновцы, и сын Илья бросился защищать мать. Его арестовали и приговорили к полутора годам лишения свободы. Тогда, в 2020 году, многим участникам протестов еще давали небольшие сроки. 

Но Илье тогда повезло. Он отбыл срок и вышел на свободу. Передачи сыновьям Татьяна и Наталья таскали вместе. Так легче — и физически, и морально.

В волковысской колонии, куда женщины приехали с передачей для Александра Францкевича 19 июля, их обеих и задержали. Через два дня выяснилось, что обеих увезли в витебское СИЗО и предъявили обвинение в содействии экстремистской деятельности (статья 361-4 УК Беларуси, до шести лет лишения свободы). Знает ли Александр, что произошло с мамой и теткой, неизвестно.

А 1 августа начнется суд на еще одной мамой — Ириной Токарчук. Кстати, по той же статье — «содействие экстремистской деятельности». Дочь Ирины Ольга Токарчук была арестована в июне 2021 года. 

Три статьи обвинения — «народная» 342-я («организация действий, грубо нарушающих общественный порядок»), а еще «клевета» и «оскорбление судьи». В сущности, ее посадили за ролики в ютубе. Вдохновившись протестными настроениями белорусов, Ольга начала записывать видео. А когда телеканал «Дождь»* лишили аккредитации в Беларуси, Ольга Токарчук на каждом марше выходила в прямой эфир, рассказывала и транслировала, что происходит на улицах Минска.

В жодинском СИЗО Ольгу Токарчук отправили в карцер, где она объявила голодовку. Потом эту голодовку она обменяла на теплый спортивный костюм. В карцере было очень холодно, несмотря на лето. А личные вещи из камеры туда брать запрещено. Но тюремные начальники не любят голодовки, и к Ольге пришел один из них — поторговаться. Спросил, чего она хочет за прекращение голодовки. Токарчук потребовала спортивный костюм. Обмен состоялся.

Сначала Ольга верила, что это ненадолго: вот сейчас придут наши и всех освободят. Несколько раз, когда слышала шум за стенами тюрьмы, собирала вещи, садилась поближе к двери и говорила: «Все, девочки, это за мной пришли, я ухожу». Потом поняла, что никто не придет. Потом получила срок в полтора года и уехала этапом в колонию. Отсидела, вышла и решила никуда не уезжать. После освобождения ее внесли в список экстремистов, и нужно было каждые две недели ходить в милицию отмечаться и являться по вызовам на «профилактические беседы». 

Тем не менее 23 января за Ольгой снова пришли. Ее увезли в КГБ. Это был печально известный «продуктовый рейд», когда по всей стране начали одновременно задерживать родственников политзаключенных за то, что принимали продукты. В Беларуси работала очень простая схема: любой желающий помочь мог оформить через сайт доставки продуктовую корзину, оплатить и отправить по адресу семьи политзаключенного. Собрать передачу для заключенного — удовольствие недешевое. И такая форма поддержки была очень важной и совершенно безопасной — так, по крайней мере, всем казалось до 31 января.

Ольге Токарчук тоже, естественно, помогали. Выйдя из колонии, она сама начала помогать продуктами семьям тех, кто по-прежнему сидит. А в КГБ от нее потребовали написать явку с повинной. Ольга долго не понимала, какой состав преступления в том, чтобы принять в подарок от незнакомого человека пакет крупы или отправить другому незнакомому человеку колбасу. Кагэбэшники бегали к начальству советоваться. Вернувшись, сказали: ладно, явки с повинной не нужно, зато нужно обязательство больше этим не заниматься. Ольга написала: обязуюсь больше никогда не принимать макароны от незнакомцев, и сама никому ничего не дам. «А сейчас мы поедем за вашей мамой», — сказали удовлетворенные кагэбэшники.

А Ольге пришлось бежать через границу в Литву. На следующий день после своего задержания и маминого ареста она узнала, что во время охоты на еду были задержаны сотни белорусов, и поняла: все только начинается, и ее вчерашнее освобождение вовсе ничего не значит. Передачи маме теперь носит сестра Ольги.

В тот день хватали по всей стране. В Могилеве пришли за Алесей Сергеенко, которая паковала очередную передачу мужу-политзаключенному. Максим Сергеенко был арестован по громкому «делу ростовых кукол». В обвинении было написано, что Максим и еще двое могилевчан изготовили шесть ростовых кукол «с циничными надписями и изображениями высших должностных лиц» и повесили их на путепроводах вблизи деревень Вильчицы и Любуж. Максима приговорили к трем годам лишения свободы.

Алеся с годовалым сыном Глебом на руках не сдавалась и не опускала руки. Бодро бегала с передачами, помогала другим женам и матерям могилевских политзаключенных сориентироваться в «дивном новом мире», где главное умение — быстро отделять разрешенные для передачи в тюрьму продукты от неразрешенных.

Когда Алесю арестовали, ее мужу Максиму оставалось сидеть чуть больше месяца. Он вышел на свободу 29 февраля. А Алеся сидит в СИЗО уже полгода. Суд над ней уже начался, но приговор еще не оглашен. Статья у нее тяжелее, чем была у Максима. Алеся, как и Татьяна Францкевич, как и Ирина Токарчук, — экстремистка. Состав преступления — все та же колбаса, все те же макароны. Только формулировка другая: статья 361-2, «финансирование экстремистской деятельности». Значит, не принимала колбасу, а, наоборот, для кого-то покупала.

Сажать людей семьями — это очень по-белорусски. Уже четыре года сидят муж и жена Сергей Ярошевич и Антонина Коновалова, волонтеры штаба Светланы Тихановской. Сидят братья Тамаз и Тимур Пипия. Сидят мать и дочь, Инна и Валерия Глинские. Сидит священник Сергей Резанович, его жена Любовь и их сын Павел. Сидит семья Войтеховичей — муж, жена, дочь, зять. И никто уже не спрашивает, зачем и почему, никто не пытается понять, какой в этом смысл — хватать целыми семьями, брать родителей за помощь детям и жен за передачи мужьям.

Просто когда приходит тридцать седьмой год — а он никуда не исчез, он кочует по планете, как призрак коммунизма, оседая то там, то здесь, — никто уже не ищет смысл и логику. Все заняты другим: прислушиваются к шагам за дверью и к шороху шин за окном.

* Внесен в реестр «иноагентов».