23 июня Марина Адамович, жена белорусского политзаключенного Николая Статкевича, написала в своем фейсбуке*:

1484 дня за решеткой — это только последняя отсидка. А до того Николай Статкевич, один из лидеров белорусской оппозиции, отсидел пять лет после массовых протестов 2010 года. И еще три года «химии» после задержания в 2004 году. Всякий раз его сажали за участие в акциях протеста. И только последний раз, 31 мая 2020 года, его задержали за два месяца до начала протестов — во время разрешенного пикета по сбору подписей. Статкевича задержали вместе с блогером Сергеем Тихановским. Их и судили вместе. Тихановскому дали 18 лет строгого режима, Статкевичу — 14 лет особого режима. Разумеется, за «организацию массовых беспорядков».

После суда Николая Статкевича этапировали в ИК № 13 в Глубоком. Адвоката к нему не пустили ни разу. Стандартный ответ администрации — «отсутствует заявление заключенного». Звонков, свиданий, передач тоже лишили сразу. Но письма жене сначала доходили. Последнее пришло 9 февраля 2023 года. А потом Марина Адамович просто отмечала в фейсбуке «юбилеи»:

Она продолжала биться в официальные двери, писать во все инстанции. Особенно после того, как 19 марта умер отец Николая. Виктор Статкевич прожил 96 лет. Он надеялся дождаться сына из тюрьмы — не верил, что этот морок надолго. После смерти Виктора Статкевича Марина поехала в Глубокое. В колонию она ездит каждый месяц. И каждый месяц администрация колонии рассказывает ей, что все в рамках закона, а Статкевич просто не хочет ни звонить, ни писать домой, ни с адвокатом встречаться. Марина давно уже выучила наизусть уголовно-исполнительный кодекс Беларуси и прекрасно знала, что после смерти близкого родственника заключенный имеет право на звонок: часть 3 статьи 86 УИК. В колонии она оставила очередную пачку заявлений, а почти через месяц получила официальный ответ: «Сообщаю, что осужденному Статкевичу Н.В. доведена информация о смерти отца, однако он с заявлением о предоставлении телефонного разговора не обращался».

Но и это — слухи, которые ходят по зоне. Точной информации о том, где Статкевич, в каком состоянии и жив ли он, нет ни у кого. И неизвестно, действительно ли, как писали Марине начальственные вертухаи, «ему доведена информация о смерти отца».

Женская колония № 4 в Гомеле точно так же хранит молчание о Марии Колесниковой. Женских колоний в Беларуси всего две, и абсолютное большинство политзэчек находятся именно в гомельской колонии. Их столько, что разделить всех по разным баракам и отрядам невозможно. Выходящие по окончании срока женщины (в 2020 году, когда их только начали массово сажать, белорусы говорили: «Они не будут столько сидеть!» — сейчас нашу наивную уверенность, что стены рухнут, даже вспоминать неудобно) после того, как окажутся в безопасности за границей, рассказывают о своих сокамерницах и соотрядницах. Но о Колесниковой никто ничего не может рассказать: ее никто давно не видел. Статкевич «старше» Колесниковой всего на три дня: последнее письмо от него пришло 9 февраля прошлого года, от Марии — 12 февраля.

В конце ноября 2022 года Колесникову из ШИЗО привезли в городскую больницу Гомеля — ей диагностировали прободную язву желудка и экстренно прооперировали. Через неделю Марию вернули в колонию и поместили в медсанчасть. Ее отцу разрешили свидание. И 5 декабря один из пропагандистских телеграм-каналов опубликовал фотографию: Мария сидит на больничной койке, похудевшая и смеющаяся, и держит за руку своего отца. Разумеется, с комментарием: «Итак, Мария Колесникова. Собственной персоной. Бодренькая, в хорошем настроении, улыбается. Все у нее хорошо».

Да, у Марии были свидания с родными, от нее приходили письма, к ней пускали адвоката.

В 2020 году Мария работала в штабе кандидата в президенты Виктора Бабарико. Впрочем, зарегистрированным кандидатом он так и не стал — был задержан 18 июня 2020 года по дороге в ЦИК, куда вез 400 тысяч собранных за его выдвижение подписей. Бабарико приговорили к 14 годам лишения свободы и отправили отбывать срок в колонию № 1 в Новополоцке. 26 апреля прошлого года в телеграм-канале «Рабочы рух» появилось сообщение: «Из нескольких источников к нам поступила информация, что в ночь с 24 на 25 апреля из ИК-1 г. Новополоцка был доставлен в Новополоцкую центральную городскую больницу с множественными телесными повреждениями Виктор Бабарико». А потом начались бесконечные поездки адвокатов Бабарико по больницам — тюремным и гражданским, тюрьмам и колониям. И везде им говорили, что такого здесь нет. В том числе и в колонии Новополоцка, и в городской больнице.

Но в мае прошлого года пятерых врачей той самой новополоцкой больницы задержали. Всем дали по 10‒15 суток административного ареста («в общественном месте нецензурно выражался»), а потом уволили из больницы за прогулы. И это — если не прямое, то уже и не косвенное подтверждение того факта, что Виктора Бабарико действительно привозили в ту больницу, а аресты и увольнения врачей — наказание за слив информации о секретном пациенте.

Юрист штаба Бабарико Максим Знак был задержан в один день с Марией Колесниковой — 9 сентября 2020 года. Их и судили вместе. В клетке в зале суда, куда перед началом заседания допустили пропагандистов, Максим и Мария танцевали в наручниках. Флейтистка Колесникова пыталась использовать наручники как кастаньеты. Максиму дали десять лет, Марии — 11. Из поля зрения они исчезли одновременно.

Максим Знак после этапирования в колонию № 3 в Витебской области первое время исправно писал письма и даже отправлял родным рассказы и стихи. Его отец, жена и сын даже получили краткосрочное свидание — смогли поговорить через стекло. В мае 2022 года Максима внесли в список террористов. А с февраля прошлого года с ним, как и со Статкевичем, и с Колесниковой, исчезла связь. Ни писем, ни звонков, ни встреч с адвокатами. Бывшие заключенные этой колонии тоже не видели его с того самого времени. Кстати,

Елена Лазарчик, активистка «Европейской Беларуси», приговоренная к восьми годам лишения свободы, была этапирована в гомельскую колонию в январе 2023 года. С тех пор уже больше полутора лет ее адвокат каждые две недели ездит в колонию, но к своей подзащитной не попал ни разу. Ее родные ни разу не смогли получить свидание — «наложено взыскание», и ни одного звонка домой не было.

Блогер Сергей Тихановский, арестованный вместо со Статкевичем и приговоренный к 18 годам тюрьмы, в 2022 году был переведен на тюремный режим — из могилевской колонии в тюрьму № 8 в Жодино. Никаких известий от него нет с 9 марта 2023 года. А в июле прошлого года в интернете начала распространяться информация, что Тихановский умер. И тогда по белорусскому государственному телевидению показали видео, снятое камерой, установленной в камере, простите за невольный каламбур. На видео Сергей Тихановский делает простую разминку, а потом садится за стол. Видно, что в камере он содержится один: из четырех коек застелена только одна, на остальных просто железные сетки. Значит, обитателей нет. Значит, 5 июля прошлого года — дата последних известий о Сергее Тихановском.

Вскоре после этого с открытым письмом к Александру Лукашенко обратились знаменитые деятели мировой культуры — Салман Рушди, Эльфрида Елинек, Герта Мюллер, Ольга Токарчук, Гидон Кремер. «Господин Лукашенко, вы обеспечиваете свою власть только насилием. Полная изоляция заключенных — это пытка. Однако заключенные — не ваша собственность. Связывает ли вас еще что-то со словом «человечность»? Где они? Мы смотрим на Беларусь и не перестаем спрашивать: где находятся эти люди?» — написали они. Стоит ли говорить, что это письмо ушло в ту же мусорку, куда бросают письма Статкевича и Бабарико? Разница в том, что авторы этого письма на свободе, и они его не только отправили в Минск, но и опубликовали. Иначе мы бы тоже никогда не узнали, что они писали Лукашенко.

Журналист Игорь Лосик сидит в той же колонии, что и Виктор Бабарико, — в «единице» в Новополоцке. Последнее письмо от него родители получили 20 февраля 2023 года. С тех пор — ни строчки, ни звонка, ни встречи с адвокатом. Освободившиеся заключенные говорят — но это снова из серии «по зоне ходят слухи», что Игоря постоянно держат в ПКТ и ШИЗО. Нет связи с Ольгой Майоровой, Анджеем Почобутом, Полиной Шарендо-Панасюк. Это называется incommunicado — полная изоляция заключенного.

Разумеется, ему говорят, что никакой адвокат к нему не приезжал и что писем ему никто не пишет. Представьте, что это длится месяцами. Да что там, теперь уже можно сказать «годами». И заключенный понимает, что даже если его сегодня убьют, об этом очень долго никто не узнает. Правозащитники всего мира считают «инкоммуникадо» одним из видов пыток. Любой отсидевший скажет, что в таких условиях можно сойти с ума очень быстро.

И не только в таких. Когда мой муж Андрей Санников сидел в тюрьме, он полгода находился в режиме «инкоммуникадо». Так вот, могу утверждать совершенно точно: родственники заключенных имеют точно такие же шансы сойти с ума. Потому что каждую чертову ночь, ложась спать (и не засыпая, разумеется), ты думаешь о том, жив твой родственник или убит. И не знаешь ответа. А утром бежишь по инстанциям, пишешь заявления, записываешься на личные приемы к вертухаям из департамента исполнения наказаний и слушаешь, как они брешут тебе в лицо с мерзкими улыбочками и намеками. А потом в день рождения родственника едешь с друзьями ночью под стены колонии и запускаешь петарды в надежде, что, может быть, он услышит. И делаешь еще множество глупостей, ведь нужно делать хоть что-нибудь, иначе сойдешь с ума.

* Принадлежит компании Meta, признанной экстремистской, деятельность на территории России запрещена.