«Прошу отменить режим "железной маски"»

В Куйбышевском суде Омска состоялись прения сторон по административному делу: осужденный на 25 лет строгого режима политик и журналист Владимир Кара-Мурза* оспаривал наложенные на него взыскания и постоянное нахождение в ШИЗО (штрафной изолятор), ПКТ (помещение камерного типа) и ЕПКТ (единое помещение камерного типа). Все эти три типа тюрем в тюрьме отличаются жесткостью режима, но объединяет их одно — это одиночки.

Суд отклонил иск осужденного, признав все взыскания законными и обоснованными, а через несколько дней администрация ИК-6 в городе Омске перевела Владимира Кара-Мурзу из ШИЗО в ПКТ на четыре месяца.

Все девять месяцев своего пребывания в колонии осужденный политик провел в одиночке, в отличие даже от Алексея Навального и Ильи Яшина*, которые до водворения в одиночные камеры все-таки находились в отряде с другими заключенными.

Мы публикуем с некоторыми сокращениями речь Владимира Кара-Мурзы в суде.

«Благодарю вас, Ваша честь, благодарю за организацию видеоконференцсвязи и за возможности принять участие в судебном заседании. Я полностью поддерживаю доводы административного иска и прошу суд отменить так называемые взыскания, которые все эти последние месяцы на меня сыпятся просто как из рога изобилия от администрации ИК-6.

Я получаю здесь, в тюрьме, довольно много писем от знакомых и незнакомых, и каждый раз, когда в публичном пространстве проходит очередное сообщение о том, что меня перевели в ШИЗО, ПКТ, ЕПКТ, признали «злостным нарушителем», я читаю в этих письмах такое некоторое недоумение, потому что ведь закон достаточно четко определяет перечень того, что является злостным нарушением установленного порядка отбывания наказания.

Это 116-я статья Уголовного — Исполнительного Кодекса Российской Федерации. Вот она у меня перед глазами. Сюда входит, например, организация забастовок или групповых акций неповиновения, организация группировок осужденных, изготовление запрещенных предметов, оскорбление представителей администрации. И прочее в таком же роде. И многие люди, особенно те, кто хорошо меня знает лично, начинают спрашивать в письмах: «А что из этого ты сделал»?

И знаете, вообще даже как-то неудобно говорить, что ничего: тут шнурки не так завязал, подушку не так положил, пятый раз подряд не поздоровался с девушкой — сотрудницей администрации, которая специально проходит передо мной пятый раз подряд, чтобы я с ней не поздоровался.

Ну, а если уж совсем ничего не находится, то нарушение можно просто сфабриковать искусственно. Например, не включить по громкой связи в пять утра команду «подъем», а потом снять на видеорегистратор, как заключенный находится на своем месте после «подъема».

У меня такое было дважды. Мы разбирали эти эпизоды на прошлом заседании. Именно за такое в кавычках «нарушение» меня переводили на четыре месяца в ЕКПТ в ИК-7, колонию особого режима. В том, что со мной происходит, вообще нет чего-то нового и эксклюзивного.

Это давняя, еще с недоброй памяти советских времен традиция в нашей стране, когда политических заключенных, которых власть по той или иной причине считает особо опасными, держали в самых жестких условиях в камерах внутри лагеря, в крытой тюрьме в полной изоляции от других заключенных.

Натан Щаранский, выдающийся ученый, общественный деятель, соратник Сахарова, в свое время провел в штрафном изоляторе 405 дней. 405! Это вообще чудо, что он выжил. Его рекорд до сих пор никто не побил. Алексей Навальный подошел близко, он провел в ШИЗО в общей сложности 395 дней, и, собственно, в нем он и умер, точнее — погиб в феврале нынешнего года. Я нахожусь в одиночном заключении, в камере тюрьмы, периодически меняющей аббревиатуру: ШИЗО, ПКТ, ЕПКТ с самого прибытия в Омск, в сентябре прошлого года, то есть почти девять месяцев. Собственно, в том режиме, который указан в моем приговоре, я не отсидел ни одного дня, ни одной минуты.

Мне было очень забавно прочитать, Ваша честь, в тех материалах, которые администрация ИК-6 в рамках подготовки к этому заседанию прислала — справку от руководства управления ФСИН по Омской области, в которой было написано, что я должен содержаться в изоляторе, поскольку «подаю отрицательный пример другим осужденным». Как я могу это делать, учитывая, что я никого из них ни разу не видел? Видимо, просто самим фактом своего существования. И формально для того, чтобы поддерживать на перманентной основе этот режим «железной маски», вот этот режим постоянного тюремного одиночества. Все это прекрасно знают и оформляют вот эти бесконечные взыскания и нарушения.

Это, знаете, Ваша честь, как маленькие кусочки большого пазла, из которых складывается общая картина. А общая картина — это те условия, в которых под этими формальными предлогами меня держат на постоянной основе. Собственно, в этом и заключается суть и смысл моего административного иска. 

Выхожу я только на прогулку: в такое же небольшое замкнутое пространство тюремного дворика, пространство, где, правда, можно через решетку увидеть небо. Прогулка — это один час в день в ШИЗО и полтора часа в ПКТ.

Я нахожусь там без каких-либо вещей, все, что мне разрешено иметь с собой, это: кружка, зубная щетка, мыло, тапочки, два полотенца и одна книжка. Сейчас в ШИЗО у меня две книжки. Письменные принадлежности мне приносят на полтора часа, в которые нужно вместить абсолютно всю работу за день, в том числе подготовку к судебным заседаниям, написание ходатайств и заявлений, ответы на письма. Вся эта работа на полтора часа, а потом письменные принадлежности у меня забирают. Нужно сказать, что для человека творческой, пишущей профессии это особенно садистское правило.

Но дело не только в постоянном замкнутом пространстве и в отсутствие вещей, и невозможности писать. Дело еще и в полной изоляции от какого-либо человеческого общения. Как хорошо известно суду, в соответствии с общепризнанными принципами международного права, которое в силу части 4 ст. 15 Конституции Российской Федерации, является составной частью нашей правовой системы, длительное одиночное заключение, а именно одиночное заключение на срок больше 15 дней подряд, официально признается пыткой, жестоким и бесчеловечным обращением. Это правило четко зафиксировано в «Минимальных правилах ООН по обращению с заключенными», принятых в рамках резолюции Генассамблеи ООН от 17 декабря 2015 года.

Это, наверное, главный правовой акт, регламентирующий права заключенных. Он касается не только физического, но и морально-психологического состояния последних. Собственно, именно поэтому, исходя из этого общепризнанного международного правового принципа, российское уголовно-исполнительное законодательство предусматривает одиночное заключение как заведомо временное. Но в моем отношении, под предлогом всяческих бесконечно следующих взысканий, это — на постоянной основе.

Впрочем, мне запрещалось и раньше, еще когда я сидел в Москве. Там мне запрещал сначала Следственный комитет, потом — Московский городской суд, а потом и вовсе запретили, когда посадили на все эти условия.

Это тоже очень советская традиция в нашей стране, когда правящий режим борется не только со своими политическими оппонентами непосредственно, но и с семьей. Ваша честь, я нахожусь в тюрьме больше двух лет, с тех пор, как началась *** в Украине, и стали сажать тех, кто против нее выступает.

За все это время я смог один раз поговорить по телефону со своей женой и два раза со своими тремя детьми. За два с лишним года! Согласно 92-й статье Уголовно-исполнительного кодекса, заключенным, содержащимся в ШИЗО и ПКТ, разрешают телефонные разговоры при исключительно личных обстоятельствах. Но в моем отношении не действует и это правило. Когда я находился в ПКТ, я подавал заявление на звонок моей жене в 20-летие нашей свадьбы и моей старшей дочери в день ее совершеннолетия. То, что у каждого человека бывает один раз в жизни. На оба заявления я получил отказ.

Я оставляю на усмотрение суда, как такое положение вещей коррелируется [с тем], что семья, материнство, отцовство и детство в нашей стране находятся под защитой государства, это 38-я статья Конституции России и 1-я статья Семейного кодекса.

Как это коррелируется с моим конституционным правом и одновременно с моей конституционной обязанностью как родителя участвовать в воспитании моих детей — и это 38-я статья Конституции и 63-я статья Семейного кодекса. Как нарушения прав моих детей коррелируются с правами детей, свиданиями и общением с обоими родителями, в том числе с отцом? Это 54-я, 55-я статьи Семейного кодекса РФ.

И отдельно обращу внимание суда на то, что те условия, в которых я нахожусь, прямо нарушают императивную форму 3-го пункта статьи 43-й правил ООН в отношении обращения с заключенными, согласно которым, я цитирую: «Дисциплинарные взыскания или ограничительные меры не должны включать запрет на контакты с семьей, ограничения на контакты с семьей могут устанавливаться лишь на непродолжительный срок и только, если требуется как поддержание безопасности и порядка». Конец цитаты.

В моем отношении, благодаря этим бесконечным взысканиям, запрет на разговоры с женой и детьми действует не на непродолжительный срок, а на постоянной основе.

Третье: благодаря своему статусу «злостного нарушителя», содержащегося в ШИЗО и ПКТ, я полностью и на постоянной основе лишен возможности ходить в храм и посещать церковные службы.

Я — православный христианин, всю свою жизнь я ходил в храм и регулярно посещал службы, и для христианина участие в литургии имеет очень большое значение. И когда я уже сидел в тюрьме, в Москве, в СИЗО-5, меня там регулярно выводили в тюремный храм. 

По смыслу российского исполнительного законодательства, запрет на посещение церкви также предусматривает заведомо временный непродолжительный срок. Но для меня эта мера действует на перманентной основе.

Так что я опять же оставляю на усмотрение суда вопрос о том, как такое положение вещей коррелируется с конституционным правом на свободу вероисповедания и на участие в религиозных обрядах и церемониях. Это 28-я статья Конституция Российской Федерации и 18-я статья Международного пакта о гражданских и политических правах, участницей которого является наша страна.

Ваша честь, я могу рассказать еще о многом. Например, о жестких ограничениях на передачи — одной в полгода. Когда я в ШИЗО, это вообще запрещено. Ограничение на пользование тюремным магазином. Когда я в ШИЗО, его вообще нет. Но это все — по сравнению с тем, о чем я говорил раньше, — уже бытовые мелочи. Хотя, с другой стороны, именно из таких бытовых мелочей и складывается каждодневная жизнь заключенного в колонии.

Я прекрасно понимаю, что администрация ИК-6 в данном случае выступает не более чем формальным ответчиком по делу. Потому что хорошо понятно, что решения, касающиеся моего содержания, принимаются не администрацией ИК-6 и вообще не структурами ФСИНа, а совсем другими людьми, которые обычно ходят в штатском.

Я прекрасно понимаю, что я буду сидеть в точно таких же условиях и дальше, до бесконечности. И результаты судебного рассмотрения я тоже прекрасно понимаю. Тем не менее я всегда считал и считаю, что вне зависимости от внешних обстоятельств, вне зависимости от практического результата я должен всегда стоять на букве закона. Это тоже очень давняя и очень благородная традиция в нашей стране, заложенная еще диссидентским движением, в первую очередь — Александром Сергеевичем Есениным-Вольпиным, математиком, поэтом, который был автором лозунга: «Уважайте свою Конституцию!». Именно поэтому я посчитал необходимым направить на рассмотрение суда этот административных иск.

И поэтому я убежден, что единственным законным решением по этому делу стало бы удовлетворение административного иска и отмена всех моих так называемых взысканий».

Подготовила Зоя СВЕТОВА

* Внесен властями РФ в реестр «иноагентов».