«Надеюсь видеть вас счастливыми…»

Ехали с концерта под аккомпанемент дождя — Визбор на пассажирском, я на заднем сиденье. Обменивались короткими, ничего не значащими репликами, и чем дальше, тем больше становилось ясно, что интервью не состоится. Наверное, стоило быть настойчивее, Юрий Иосифович как собрат по профессии вошел бы в положение, но….

На концерте он не позволил себе даже намекнуть на не очень хорошее самочувствие (да плохое было самочувствие, чего уж там). Море обаяния, спел то, что от него ждали, и новое, с неповторимой визборовской интонацией, делающей каждую песню обращенной ко всем и к каждому. Может, грустных ноток было больше, чем обычно, да еще глаза не смеялись, даже когда своими рассказами укладывал весь зал.

Я очень ждал и концерта, и встречи. Многое сходилось на знаковой для любого любителя песен под гитару его фигуре. И вот он был рядом, но уже где-то далеко, и его нельзя было доставать, руководствуясь желанием хорошо сделать свою работу, и удовлетворить свой личный интерес. Не тот был случай. Вообще не тот. Я не настаивал, Визбор понял. Попрощался, впрочем, тепло, с обещанием обязательно встретиться и поговорить. Но судьба распорядилась иначе — в сентябре 84-го его не станет. Незаданные вопросы так со мной и останутся, а визборовская тема разовьется и расширится как бы сама собой уже без него — благодаря сближениям, которые можно назвать странными, но ничего странного в них, наверное, нет. 

Юрий Иосифович Визбор ни о чем таком глобальном не думал. У него просто получилось обогатить нашу жизнь. Вениамин Смехов писал в дневнике про «обогащение», имея в виду конкретную ситуацию и конкретно свою жизнь. Но и про «нашу» не будет большим преувеличением. И это не только о людях, периодически меняющих уютные дома на не очень гладкую дорогу.

…В первой публикации в журнале «Физкультура и спорт» в конце 50-х его представили «известным туристским композитором». «Композитор» 24 лет только-только демобилизовался, делал первые шаги в радиожурналистике, а невеликий творческий багаж состоял в основном из песен, написанных в соавторстве и не на свою музыку (первой полностью авторской песней Визбора можно было считать написанную в 1956-м «Синие горы»). Молодого обаятельного коллегу с гитарой скорее следовало представить как «туристского поэта», но это вовсе выглядело бы неуклюжей попыткой как-то обозначить жанровую принадлежность, да не в этом было дело. Главное — приветили и напечатали, впервые выведя молодого автора на широкую всесоюзную аудиторию.

Но пройдет несколько лет — и представлять его как композитора уже не потребуется: сама фамилия будет обозначать жанр, подхваченный народом.

В слове «туристский» нет ничего уничижительного — полагаю, автор тогда не обиделся. Туризм действительно был едва ли не главным увлечением Визбора и его друзей с литфака Московского пединститута имени Ленина. Сейчас под туризмом в основном понимают путешествия из цивилизации в цивилизацию с осмотром достопримечательностей или просто отдых по турпутевке с экскурсиями, а в начале второй половины прошлого столетия турист — это непременно человек с рюкзаком. На «походных» снимках студенческой поры юный Юра Визбор, улыбающийся и счастливый: это его мир, открытый всем ветрам. Горы в его жизни появились почти одновременно с малыми подмосковными пешими и лыжными вылазками — и так естественно, словно все шло по плану и задумывалось с самого начала.

Лучше всего об этом увлечении, тесно переплетенным с песней, сказала Ада Якушева, передавая первые ощущения от студенческой жизни: «Поняла, что самый интересный народ — это туристы. Когда они пели свои песни, что-то загадочное между ними промелькивало, какая-то молния. Они знали что-то такое, чего я не знала». Будущая муза и первая жена Визбора, сама прекрасный автор, сразу почувствовала эту «особость», а разгадывала ее потом всю жизнь.

Второй план появлялся постепенно, в чем-то совпадая с потеплением климата в стране, пошаговым усложнением жизненных маршрутов и набором поэтического мастерства. Вальсы «Карельский» и «Домбайский» разделяет не так много лет, но за эти годы походная лирика Визбора обрела наполненность и глубину, не ограничиваясь передачей настроения на фоне красивой картинки или традиционного мотива «нам будет трудно, но мы пройдем-взойдем-преодолеем».

Где-то к середине 60-х им уже были покорены такие песенно-поэтические высоты, которые вроде бы исчерпывали горно-походную тематику, тем более что и без рюкзака «туризма» в виде дальних журналистских командировок от радиостанции «Юность», а потом и от журнала «Кругозор» (с одновременным расширением и углублением песенной тематики) хватало с лихвой. Но он всегда и при первой возможности возвращался в свой палаточный рай, где бы тот ни находился. Иногда это было бегством, иногда спасением, но больше всего — привычным способом жизни. Будучи уже вполне солидным с виду человеком и знаменитостью всесоюзного масштаба, в чем-то он оставался мальчишкой, который радуется каждому дню в альплагере, каждому удачному горнолыжному спуску на Кавказе или в Хибинах и каждой дневке в простейшем байдарочном походе. Для него это были явления одного порядка, тканью жизни, а значит — и творчества.

Юрий Визбор не был профессиональным покорителем вершин, он не бил рекорды по количеству восхождений и взятых скальных стен, но когда он писал «вот это для мужчин — рюкзак и ледоруб», он знал, что это такое, как знал, что значит не дойти до вершины совсем немного, кто может помочь и пережить этот момент и просто выжить. Цену дружбе и товариществу — может быть, главному, для чего он каждый год отправлялся в горы, — он тоже знал.

То, что Визбор как спортсмен не добрал в альпинизме, он нашел в горных лыжах. Это были те же горы, те же красоты, да и люди практически те же — тогда горнолыжные базы еще не превратились в модные курорты, достаточно ограниченный круг любителей о «Куршевелях» и не слышал. Визбор не соревновался с профессионалами, в горных лыжах он видел больше, чем скоростные спуски с гор, как, впрочем, и в альпинизме — больше, чем подъемы на гору. Противоположности этих горных увлечений в нем прекрасно уживались, отзываясь песенными шедеврами — и веселыми, и трагическими, и философскими (а зачастую все это было вместе), поднимавшими простые, в сущности, вещи, до небесных высот.

…Визбор вырос, можно сказать, во дворе, а московский (да и не только московский) двор послевоенных лет — это школа жизни в самых разнообразных ее проявлениях. Поколение детей войны, голодное (и в буквальном смысле тоже), не избалованное уютом, пережившее потери, переезды и передряги, бросалось и в спорт, и во все тяжкие с азартом первооткрывателей. 

Спорт для Юры Визбора был в радость (что не исключало огорчительных моментов), но жизнь положить ради медалей он не собирался. «Взлетать, как Щагин» (культовый волейболист тех времен) не каждому дано. При этом ощущение от игры как о территории свободы осталось с ним на всю жизнь. Когда человек в игре, над ним не тяготеет неизбежная рутина, он свободен от неурядиц, от идеологии, от плохих мыслей, да от всего на этот конкретный момент неважного. Изнанка большого спорта его не интересовала. Он ее знал, конечно, но разоблачительный пафос не включал — он был не по этой части. Болел Юрий Иосифович, кстати, за «Динамо», а в горы ходил с друзьями-спартаковцами.

…Единственная автобиография Визбора появилась благодаря создателю легендарного бардовского лагеря «Барзовка» и его бессменному Командору Юрию Черноморченко. Где-то в начале 80-х он подготовил сборник песен Юрия Иосифовича и на правах давнего знакомства с автором принес тексты на редактуру, а заодно попросил мэтра написать предисловие. Визбор отнесся к «поручению» очень серьезно, внес необходимые правки и разбил песни по разделам, а в предисловии, во избежание неприятностей для «самиздатчика», зашифровал его фамилию, начав так: «Составитель просил меня написать о себе».

Мы бы многого не узнали о Визборе, не будь у нас этих нескольких страничек. В частности того, что, как пишет Юрий Иосифович, «о себе я полагал, что стану либо футболистом, либо летчиком». Автобиография читается как баллада с невымышленным героем, обрывается 1951 годом, но это вполне законченное произведение: «Потом были институт-песни, походы-песни, армия на Севере, возвращение, дети, работа, поездки, горы, море и вообще — жизнь. Но обо всем этом — уже в песнях».

Сказано почти исчерпывающе, вектор задан.

Комфорт бытовой никак к Визбору не подходил, «неуют» сопровождал его почти всю жизнь, и это его существование без быта оставалось вечной проблемой для домашних, да и сам Юрий Иосифович отнюдь не упивался своей порой вынужденной бесприютностью. Но то, что уют душевный был для него куда важнее материального — в этом сомневаться не приходиться.

Поэтому с ним и было тепло всем.

…Жанр современной авторской песни во многом начал формироваться как городской фольклор с отчетливым запахом кострового дымка. Песенные фестивали вышли из туристских слетов — это тоже общеизвестно. Давший движению тон Юрий Визбор удивительно легко вышел за пределы палаточной романтики, он абсолютно органично чувствовал себя в больших залах и на больших сценах, но когда он пел, условно говоря, у костра (в купе поезда, на привале, в кубрике, да где угодно), он не снисходил до слушателей и не притворялся своим. Он своим просто был.

«Живьем» я впервые услышал Визбора в 1978-м. Дело было на фестивале памяти Валерия Грушина под Куйбышевом, первом моем Грушинском. Мэтр пел рядом с палаткой, что никого не удивляло. Это еще были времена, когда лагерь жюри еще не обнесли забором, приглашенные звезды самодеятельной песни о слове «райдер» не подозревали, довольствуясь тем, что дадут: 

От тех дней осталось ощущение невыразимого счастья и любви ко всему сущему, радости открытий и растворенности во всеобщем братстве.

На главном ночном концерте знаменитая гора была полной — до самого верха крутого откоса. Звук был слабым подобием нынешнего, но все слышали. Гора внимала, Визбор пел. Не только он, конечно, солировал на плавучей платформе в виде гитары, с нее пели все знаменитые гости, но Юрий Иосифович был вне конкуренции.

Аудиторию не нужно было завоевывать — она и без того была в плену, добровольном и желанном. «Вот это для мужчин — рюкзак и ледоруб!» — начал он, и гора ахнула, как один человек. Когда он пел вторую песню, на строчке «и все это происходит, когда самолет наш мчится», самолет действительно появился и пролетел над горой, провожаемый нашими взглядами и легким визборовским смешком. Казалось, Визбор и был творцом не только маленького чуда, но всего этого песенного пространства, ограниченного фестивальной горой и открытого всему миру. «Визборовский» Грушинский, который он любил и на который впервые попал в 1973 году, был огромен, очаровательно бестолков и не структурирован, но обладал магической притягательной силой. «Если сердце я оставил в Фанских горах, то душа моя осталась на поляне Грушинского фестиваля».

Нигде больше визборовская «Милая моя, солнышко лесное» не звучала так светло и щемяще, до сердечной дрожи, как на Грушинском под Куйбышевом и на Ильменском фестивале под Челябинском в конце 70-х.

Эпоха заканчивалась, хотя никто еще об этом не догадывался. Даже Визбор.

…Много лет спустя нам было о чем поговорить с Татьяной Визбор после ее программы, посвященной отцу. Говорили в том числе и о профессии, которой отдал столько лет жизни Визбор. Тогда-то я и высказал предположение, что строки «мы жили судьбами других, — Пора подумать о себе» можно отнести и к его работе. Юрий Иосифович на протяжении четверти века «судьбы других» являл миру в разных жанрах, и в песенном тоже, если взять такое его сугубо личное изобретение, как песня-репортаж.

Слово «работа» было базовым, неинтересных людей для него не существовало. Он ценил тех, кто мог подниматься над рутиной, он умел находить жемчужное зерно даже в постылой обыденности, он сам был человеком преодоления, как многие из его героев.

вот из относительно ранней записи: «Я рыбачил, стоял с перфоратором смену, менял штуцера на нефтедобыче, подучивался навигаторскому делу, водил самолет, участвовал во взрывных работах, снимал на зимовках показания приборов, был киноактером, фотографии выставлял в Доме журналистов, прыгал с парашютом, стоял на границе в наряде, служил радистом и заработал 1-й класс, ремонтировал моторы, водил яхту, выступал с концертами, чинил радиоаппаратуру, тренировал горнолыжников, был учителем в школе, работал на лесоповале, водил в горах и на Севере альпинистские и туристские группы, строил дома, занимался подводным плаванием. Вот, пожалуй, и все. Нет, не все. Я еще журналист. Все это я делал во имя своей основной и единственной профессии. Во имя и для нее. И еще я сочинял рассказы, пьесы, стихи…»

Конечно, и это еще далеко не все: писал киносценарии для документального и игрового кино, трижды проходил Северным морским путем, рисовал картины, да легче назвать то, чего он не делал, будучи «человеком дороги». Вне Москвы он провел едва ли не больше времени, чем в ней самой. При этом впечатления человека, вечно куда-то спешащего и опаздывающего, Юрий Иосифович совершенно не производил.

…Визбор нашел нишу, где он мог быть в ладу с самим собой. Он не питал иллюзий по поводу политического вектора, о чем косвенно свидетельствуют его записные книжки, но верил в людей. Он выполнял задания, которые не мог не выполнить, но даже в самой пафосной теме Визбор искал такие повороты и судьбы, рассказывать о которых не было стыдно.

Сын репрессированного, он был человеком правильного советского воспитания, но никогда не обслуживал номенклатуру, и номенклатура совместно с профессиональными сообществами платила ему тем же: у баловня судьбы, каким его всегда считали, при жизни появилась всего одна книга рассказов — в Мурманске в 1966-м, не вышло ни одной пластинки, лучшие актерские работы случились в фильмах, которые прошли даже не вторым, а третьим экраном («Июльский дождь» Марлена Хуциева и «Ты и я» Ларисы Шепитько). Он написал всего одну «антисоветскую» песню, но «Рассказ технолога Петухова» — «зато мы делаем ракеты и перекрыли Енисей, а также в области балета мы впереди планеты всей!» — попал в болевую точку системы сильнее, чем самые злые памфлеты. Власть такие вещи чует нутром, не случайно в «Кругозоре» во избежание неприятностей автора от греха подальше отправили в длительную командировку.

Эта песня была явлением не совсем понятным, не встроенным в систему, не штатным, и потому опасным даже в самом невинном лирическом виде. Именно из-за этого Грушинский, а заодно и другие крупные фестивали авторской песни, в конце 70-х закрыли, одновременно нанеся удар и по явлению под названием КСП.

Все возвратится, но уже без Визбора. Все изменится, но тоже уже без него.

…Жизнь корректирует пристрастья, годы избавляют от неумеренных восторгов, реальность загоняет в депрессию и уводит в ностальгию, но она не спасение. Все в нашем мире разветвилось, разошлось и «на продажу понеслось», как прозорливо спел мэтр, уходя в вечность. Он, живший и творивший в ладу с эпохой, насколько это было возможно, остро чувствовал распад времен — и успел сказать, кто «спасает нас в ночи от позорного безверья».

Все будет: прекрасные книги, масштабные ежегодные концерты в день рождения, переполненные большие московские, и не только московские, залы, «собрание сочинений» на 16 дисках, документальные фильмы и телепередачи, концертные программы и творческие вечера. Визбора будут петь лучшие авторы и исполнители, рокеры и актеры, классики и экспериментаторы, его песни все переживут, разлетевшись по миру. Затем волна постепенно схлынет, Визбор вернется в камерное, лесное и походное пространство, откуда он, собственно, никогда и не уходил, но грустить по этому поводу не стоит, Юрий Иосифович ничуть бы не огорчился, среди своих ему лучше всего.

У «своих» Визбор — в подкорке. Даже у тех, кто ни разу его не видел. Даже у тех, кто его не любит. Его легко «приватизировать» любой власти, нынешняя и Булата Шалвовича «приватизировала», хотя где Окуджава — и где она? Истинный творец всегда выше и глубже интерпретаций, проламывая любые выстраиваемые вокруг него стены.

Некоторые особо продвинутые продолжатели записали Юрия Визбора в кумиры недалеких каэспэшников, которым хватает трех аккордов и кострового псевдобратства. Для эстетов от поэзии он был слишком прост, для диссидентствующих — слишком лоялен, для эстетов от авторской песни — музыкально примитивен. Визбор мог всем им сказать, уходя: «Сделайте лучше меня».

Не сделали.