Время холопов

…Пыль, осыпи штукатурки, истлевшая дранка — на сцене старый особняк развернут углом некогда парадного зала. Здесь гастарбайтеры в желтых комбинезонах ведут то ли ремонт, то ли снос, лежат их матрасы, миски, стоит старинный обшарпанный стол. Сюда же приходят покупатели, «гости из Китая, уважаемые люди…» — встрепанная алогичная жизнь с улицы вламывается в театр. Торг начинается прямо здесь. И сцена выпирает в зал неровными обломками старого паркета.

А затем свет меркнет, на стене вспыхивает надпись — «…Четвертый год правления императора Павла», взмывает над залом контральт господина из оркестра, сидящего в углу, возникает процессия людей в черном, торжественная суета вокруг стола: накрывают, стелют скатерть, ставят шандалы, приборы. 

Сюжет

Просто жизнь дворянской семьи Плавутиных-Плавунцовых в эпоху правления Павла I, накануне убийства императора.

Первый акт: день рождения княгини и ее любимой собаки, бархатно-плюшевого мопса Бьютика. Являются поздравляющие. Среди них незваный гость.

Второй акт: интриги сенатского советника Веточкина вокруг денег и неожиданного визитера из Парижа.

Третий акт: в имении княжны, которая приютила сосланного брата. Страшное открытие семейной тайны и всех освобождающая весть о смерти императора.

Сочиненные персонажи

В спектакль режиссер ввел несколько персонажей, которых нет в пьесе. Главный из них — Мысль об императоре Павле I, живущая в головах дворянства, чиновников и других жителей Петербурга 1801 года.

И как деловые китайцы и гастарбайтеры естественно входят в дом позапрошлого столетия, так трагичный, напряженный шлейф атмосферы павловского времени смешивается с атмосферой нашего, выморочной, трагичной. Единство времени в перспективе истории — одно из открытий режиссера.

Действующие лица

Здесь, заметим, как в старом БДТ, артисты блистают не отдельными партиями — ансамблем. Центр семьи — человек принципиально бездействующий: княжна Екатерина сидит в кресле якобы не в силах подняться, а по правде — чтобы не выходить из кареты при возможной встрече с императором. Не кланяться властителю, как велено его указом. Она и на свой день рождения не выходит — является; кресло, на спинке которого сидит огромный ворон, торжественно вкатывают в зал.

Однажды в него усевшись, княжна словно впала в летаргию: в черных очках, узком черном кафтане, высоких сапогах — она недвижна, почти без реакций, реплики роняет скупо, вид у нее такой, словно ей все на свете навсегда прискучило.

Марина Игнатова обладает редким умением: играть напряженную внутреннюю жизнь без слов. Княжна молчит, но все кругом сосредоточены на ней: слуги, гости, поверенный. Личная магия — в безграничной власти. У барыни есть все, что полагается: лакеи, влекущие кресло, любимая собака, к которой приставлена служанка, воспитанница Агничка (Алена Кучкова), нелепая и комичная — орет на слуг, подтягивает сползающие чулки на молочного цвета ногах, этими же ногами заплетается в реверансе, по клавишам клавесина стучит, как молотобоец, в финале предъявляет растущее брюхо.

А вот брат княжны, князь Александр Павлович, — как раз из лиц действующих, приближен к трону, что при таком государе сулит и большие выгоды, и большие опасности. Василий Реутов в этой роли существует просто и естественно. 

Домом правит Веденей: седые громадные бакенбарды и брови, шитый золотом сюртук, осанистость и раболепие вперемешку («рабом я родился, рабом и умру»). Александр Петров блестяще играет холопа-начальника: его отрицательное обаяние здесь работает на объем характера. Такого «мажордома» легко представить и на кремлевских коврах, и в кабинетах Лубянки. А роль его в доме решающая: вот подносят ему особого табачку. И от одного его оглушительного чиха, взмахнув руками, валятся на пол крепостные девки, все как одна в черном.

Веточкин, Валерий Дегтярь, — еще одна очевидная актерская удача. Компетентный и вороватый советник, ушлый защитник своих интересов под скромной личиной поверенного. Стремительные реакции, смиренная осанка. Центр второго акта — сцена в его доме. Среди груд накрытой ветошью старой мебели суетятся домашние, ждут молодого князя Платона: тому срочно нужны деньги. Уродливые сыновья варганят фальшивую заемную бумагу, громадную мужиковатую «мамашу» сплавляют, запихивая в сундук, хорошенькую дочку зовут отвлечь гостя от подписей. Короче, привычно стряпают большое мошенничество. 

Перед нами все время клубится жизнь множества черно-белых персонажей, среди которых, словно маслом писаные, возникают многоцветные портреты главных героев. Все типажи здесь принадлежат истории и одновременно адресованы нынешнему моменту; одно из смысловых посланий спектакля: холопство — явление вневременное.

Рядом с серьезными персонажами легко уживаются утрированные, гротескные. Пожилая камеристка Мина похожа на куклу с заводом: жесткий акцент, клоунский колпак, мистические прозрения (Ируте Венгалите). Или почти игрушечный похотливый гусар князь Платон (Виктор Княжев) на цокающей лошадке. Или обер-полицмейстер (Павел Юринов) с выбеленным лицом, нарумяненными щеками, словно бы в маске, словно бы с шуткой, но с ним не до шуток: если царь разгневан — вон из столицы, с глаз долой. Механистическое, марионеточное начало, свойственное эпохе муштры, армейского насилия, проступает в облике людей.

Поле ассоциаций: как водится, сильная режиссура не ограничивает себя рамками одного произведения; постановщик в своем сценическом строительстве использует «кирпичики» разных миров. О Павле I в то же время, что и Гнедич, писал Дмитрий Мережковский. Но судьба его пьесы была много плачевнее. Ее запретили сразу: главный посыл драматурга — «самодержавие всегда от антихриста» — устроить гибнущую российскую империю никак не мог.

Пьесу Гнедича тоже собирались запретить, в последний миг «Холопов» спас один из великих князей. А драматургия Мережковского родственна «Петербургу» Андрея Белого. Его Андрей Могучий с успехом ставил. Так в «Холопов» входит сложносочиненное облако ассоциаций, связей, скрещений, делая спектакль объемнее текста. Из особых рефлексий петербургских писателей по отношению к империи, из эстетики гибнущего, неотвратимого прошлого рождается и накрывает зал странное волшебство спектакля.

Время и место

Могучий уверенно изменил течение театрального времени; здесь нет отсечения действия от антракта, нет пауз: происходящее непрерывно; на сцене колесом идет жизнь людской: парятся, пьют, толкуют о разных предметах, стоны, крики, густые проявления непарадной половины дома, «мышья беготня» в людской, лакейской, на кухне Плавутиных-Плавунцовых.

Снова возникает втекание одного времени в другое, их безмолвный диалог. Позавчера и сейчас связаны в истории неразрывно.

Образ и музыка

Конечно, Александр Шишкин — один из лучших сценографов для тех, кто хочет на сцене выразить невидимое, сообщить особую таинственность атмосфере: мечущиеся тени на белых стенах, свечи, горящие в руках прислуги, сходящиеся углом стены особняка, неподвижный император в ложе. И есть здесь особенная составляющая — петербургская. В разломе и рифме времен и эпох, водоворотах и оползнях сюжета, выморочном существовании слуг и господ. А невероятная музыка Перселла и Вивальди выстраивает вертикали с небом.

Послание

«Холопы» для Могучего не просто название — попытка осознания тяжкого национального недуга. Генномодулирующего на столетия вперед. Попытка понять, откуда наше повреждение несвободой, где корни жестокости власти.

Холопствуют в стране все, и все пронизано холопством. Посудомойку, уронившую сервиз, три дня «учат» на конюшне, а князя, что не смог обеспечить правильный цвет сукна для армии, гонят в ссылку. Сестра дает изгнаннику кров. Туда, в отдаленное имение, и доходит трагическая весть: незаконная дочь княжны не погибла. Все это время жила в ее же доме, при кухне. Но за сервиз, подарок императрицы, ее забили чуть ли не до полусмерти. И открывается это слишком поздно.

Когда дочь, Глафиру (Юлия Марченко), приводят, едва живую, клонящуюся к земле, княжна, весь спектакль сидящая, с кресла встает. И — опускается рядом с Глафирой на землю. А та не кается (неукротимый дух), не просит пощады — обличает язвы уклада, коррупцию дома: все кругом воруют, обманывают, развратничают и лгут, лгут без конца…

Возможно, 3D-объем спектакля создают еще и его неожиданные черные рифмы с современностью.

Тут не все линии доведены до указующего перста и точки. Что сталось с фальшивым векселем? Что хотел сообщить подранный собаками сенатский советник? И как пойдет жизнь после того, как княжна на себе (на едва обретенной дочери) ощутила звериное зло холопства?

Ответы тают в лихорадочном петербургском воздухе. И как ни странно, они не важны; главное здесь — темная материя времени, его свинцовые инъекции. 

Что сегодня в происходящем на сцене объясняют слова «эпический спектакль»? Возможно, блеск формы. Но ведь она пуста без большой режиссерской мысли, художественного размышления о природе явления, во многом объясняющего российскую реальность.

— Александр! — при известии об опале восклицает прелестная жена князя (Варвара Павлова). — Я же говорила — давно надо было уехать в Париж! В Париж — хоть через Константинополь!» — и премьерный зал отзывается бурной овацией.