«Школа сейчас — сплошной Хармс. Но детям идеология не страшна»

В прошлое вернуться нельзя

— Мир очень изменился в последние годы: сначала пандемия, потом политические события. Изменилась ли в связи с этим всем традиционная школа? А если нет — нуждается ли она в каких-то изменениях?

— Я не вижу, чтобы традиционная школа значительно изменилась. Школа — очень долгий, инерционный институт. И я думаю, что это ее плюс. Потому что когда все на свете меняется, по крайне мере, в техническом смысле, то институты, которые сохраняют инерцию, дают возможность не сойти с ума. Наши бабушки доказывали теорему Пифагора и читали «Евгения Онегина», мы и наши дети проходим тем же путем, и это хорошо. Но есть, конечно, изменения в мире, которые влияют на все общество и должны влиять на школу. Прежде всего — это изменение в доступности информации. Причем любой: как проверенной и научной, так и фейковой. Это ставит перед школой новую задачу: научить детей проверять информацию, сопоставлять источники, видеть приемы манипуляции и т.д. К решению этой задачи мы в массовой школе еще не приступали, а она срочная.

— Школа, как вы сказали, очень консервативный институт, очень долго меняется. С одной стороны, это вроде бы хорошо, потому что многие начальственные глупости спускаются на тормозах и потом снимаются просто как пена. С другой стороны, ей, оказывается, легко вернуться к старым практикам, которые казались совсем забытыми, — все это советское прошлое, а там уже дореволюционная гимназия, и все это с какими-то базовыми установками, которые никуда не деваются, с каким-то изначальным неуважением к ученику…

— Я уверен, что никуда вернуться нельзя. Ни в Советский Союз, ни в гимназию. Конечно, школа как институт консервативна, но она же живет не сама по себе, а в каких-то культурных реалиях. И современное общество очень сильно отличается и от того, что было пятьдесят лет назад, и от того, что было сто пятьдесят лет назад.

Если мы говорим об идеологическом давлении на школьников — я этого совсем не боюсь. Просто потому, что я хорошо помню себя подростком, и помню, что мы прекрасно понимали, что разговоры про коммунизм и прочее — это игра, которая зачем-то нужна взрослым и не имеет отношения к жизни. Помните сцену в «Курьере», когда главного героя спрашивают, о чем он мечтает, и он, как теперь говорят, стебаясь, отвечает: «Жить при коммунизме». И всем становится дико неловко. Потому что все всё понимают: это слова-заклинания умершего культа, они не для того, чтобы говорить про свою реальную жизнь.

А то, что наша школа так быстро возвращается к советским практикам, я думаю, напрямую связано с тем, что в России сейчас очень пожилой учительский корпус. Понятно, что если у людей их собственная юность была пионерской и комсомольской и если они как учителя начинали работать в Советском Союзе, то эти модели в них заложены очень глубоко, и они быстренько их воспроизводят. Другое дело, что, на мой взгляд, это выглядит довольно пародийно. Оно уже и в позднем Советском Союзе выглядело пародийно, а сейчас вообще сплошной Хармс. В общем, я не вижу в этом больших опасностей что-то глубоко изменить в детях. Мне кажется, отторжение школьников от школы таково, что ничего серьезно идеологического они из школы не выносят. Вот они смотрят «Слово пацана» — и это может на них влиять. А что на них могут повлиять слова, которые говорят уставшие пожилые тетеньки, для них, считай, люди с другой планеты, — нет, не думаю.

— Да, в моем поколении школа скорее вырастила цинизм, чем коммунистические убеждения. Как-то не очень радостно от того, что школа опять растит циников.

— Я не очень верю в то, что школа в принципе сильно влияет на нравственные качества ребенка. А если влияет, но не тем, что она говорит, и уж точно не тем, что проводит смотр строя и песни. На ребенка влияют значимые взрослые. В норме — это члены семьи, иногда отдельные учителя, спортивные тренеры и т.п. А незначимому взрослому не хочется подражать, его слова не имеют большой цены, его влияние минимально.

Но школа может действовать отрицательно или положительно на то, что называется трудовой этикой. Если всё, что ты делаешь в детском возрасте, вся твоя работа в школе кажется тебе бессмысленной, если легче списать, чем сделать самому, если ты не можешь себя уважать за то, что ты качественно поработал и получил свой результат, потому что оценка ставится несправедливо, — это всё влияет отрицательно. В семье, особенно городской, тебя, в общем, не учат планомерно работать. И именно школа — это место, где можно получить очень важный опыт сосредоточенного и упорного труда и получения удовольствия от того, что ты сам смог, преодолел, достиг. Человеку очень важно иметь этот опыт самоуважения: у меня сначала не получалось, мне было трудно, но я постарался и достиг своего результата. Без этого опыта не происходит настоящего взросления.

И второе. Школа для ребенка — это модель социума. Если в школе унизительно и небезопасно со всех сторон, если тебя могут и учителя унизить, и в туалет ты не можешь зайти, потому что старшеклассники деньги отберут, — то это, безусловно, отрицательное воспитание. 

То есть человека «воспитывают» не слова, а реальный опыт. Можно сколько угодно говорить о важности семейных ценностей, но если у трети твоих одноклассников родители в разводе, отцы не платят алименты и т.д., то слова уходят в песок.

Люди без ресурса

— Подростки часто жалуются: в школе нас не уважают, в школе мы ничего не значим, взрослые не хотят нас слушать, не дают нам права голоса. Когда ко мне приходят новенькие из других школ, сдают шаблонные сочинения, а я требую от них своего мнения, — они изумляются: что — правда? Что — действительно можно свое мнение выражать? Нам говорили всегда: оно никого не интересует, пишите как надо. Мне кажется, это какие-то ключевые для современной школы проблемы — что люди друг друга в ней не уважают, что личность школьника в ней не важна, что педагогический процесс пронизан насилием…

— Современный российский учитель имеет, как правило, полторы ставки в школе — это под тридцать уроков в неделю. В школах, кроме сельских, еще и довольно перегруженные классы, бывает и по 30, и по 35 человек в классе. А прожить на такую зарплату в норме все равно нельзя. Значит, у тебя еще будут частные ученики. Это означает, что у учителя 10–12-часовой рабочий день. Начальство тебя тоже не особо уважает и не очень считается с твоими потребностями и чувствами.

А когда у тебя нет внутреннего ресурса, ты не способен на сложные действия, на понимание каждого, на подстройку методик и поведенческих практик под конкретный класс, на импровизацию, наконец, на получение удовольствия от своей работы.

Отсюда повсеместное использование запугивания, унижения и т.п.

Эта беда в наших школах уже давно, а так как молодые и не выгоревшие люди приходят в школу редко, то она длится и длится.

— Но поправить положение повышением учительских зарплат не удается уже много лет. У вас есть идеи, как помочь учителю?

— У учителей нет ресурса, они давно выгорели, и им нужна поддержка. Если диагноз поставлен верно, то, к сожалению, я думаю, даже при смене политического курса, при вливании в образование приличного количества денег — а мы понимаем, что сейчас школы финансируются из муниципальных бюджетов, где денег нет, — так вот, даже если федеральные деньги пойдут в школы на зарплаты учителям, что было бы очень хорошо, это не даст мгновенного эффекта. Ресурс сразу не появится. Если ты двадцать-тридцать лет работал на износ, если у тебя уже выработались свои способы взаимодействовать с детьми и если ты вообще уже по-другому не умеешь, ты можешь и с собственными родными детьми таким же командным способом общаться. Я не хочу никого обвинять: в таких условиях человек может выживать только так. Вот как послевоенные вдовы из поколения, выбитого войной и репрессиями, которые прежде всего работали на трех работах и выживали как могли, — они были жесткими мамами и орали на своих детей. Мы ни в чем их не можем обвинить. Они, слава богу, выжили, детей вырастили, спасибо им. Но им часто не хватало ресурса ни на что, кроме работы.

И все же, что с этим можно сделать? Первое: нужно людей профессионально поддерживать. Просто собирать их бесплатно хотя бы на три дня и разговаривать о том, что есть прекрасного в нашем предмете. Тем более что есть в России учителя, у которых есть чем делиться: они наполовину университетские преподаватели, живут в столицах, зарабатывают репетиторством, у них нагрузка в школе 12–18 часов в неделю — и у них отличный опыт, они напридумывали кучу замечательных приемов работы, они читают тексты современных детских авторов, которые нормальному учителю литературы читать некогда (ему бы три главы из «Отцов и детей» подготовить к уроку, чтобы ничего не перепутать). И многие учителя готовы за хорошее профессиональное общение очень многое дать — и на свои деньги едут, скажем, в Ясную Поляну, чтобы там три недели пожить и про Мандельштама поговорить с «Гильдией словесников». Даже специально на это собирают денежки, потому что в обычной жизни им некогда это делать, у них нет возможности окунуться в атмосферу нормального образования, в атмосферу профессионального разговора, взаимоуважения, когда тебя слушают, твой опыт интересен — и ты можешь им поделиться.

Еще проблема в том, что у нас нет никакой учительской супервизии. Работа с детьми — это очень тяжелая профессия, как и врачебная. При такой профессии просто полагается супервайзер. 

Поэтому, я думаю, нужно выстраивать систему психологической помощи учителям. Эта работа еще даже не осознана как задача.

— А следующий шаг?

— А дальше руководителей надо учить, как уважительно и поддерживающе общаться с коллегами. Я сейчас на директорской позиции — и меня, бывает, захлестывает внутри ярость, потому что учителя во многом ведут себя довольно инфантильно. Люди готовы много жаловаться на обстоятельства и не готовы делать то, что они сделать могут. Но надо учить директоров, как с этим работать, какие вещи, сделанные администрацией, могут помочь учителю встать в субъектную позицию. И первое — это то, что сначала учитель должен ощущать свою безопасность, понимать, что его выслушают, что у него, как и у его ученика, есть право на ошибку. Не ошибается только тот, кто ничего не делает. Учителю важно опытно узнать, что в случае ошибки ему постараются помочь — и администрация и коллеги, а не унизят или накажут, и что если он чего-то не умеет, то ему помогут научиться. И тогда он эту модель будет переносить на свое общение с детьми.

Как построить школу

— У вас необычный педагогический опыт: вы стояли у истоков нескольких школ, вы растили их своими руками. С чего надо начинать строить школу? Что должно лежать в ее основании?

— Это, конечно, очень обширный вопрос. Я не уверен, что смогу выстроить ответы по степени важности, но попробую. Мне кажется, что очень важное понятие — это «культура школы». Школа — это не механизм, это сложно устроенный организм. В нем многое передается по неписаным правилам: вот у нас так принято, а так мы не делаем, вот так мы принимаем решения, а вот так мы меняем правила, если они не работают. В школе очень важны правила. Сама безопасность берет начало из правил. Очень страшно жить, когда ты — ребенок или учитель — во власти у кого-то: ребенок у учителя, учитель у администрации. И эта власть сама все устанавливает или меняет. И когда и как она все поменяет, непонятно. А школа — это инструмент социума, который учит подрастающее поколение, что для жизни в социуме есть правила, их стоит выполнять или научиться их менять, если они не подходят.

— Какие правила вам кажутся самыми важными?

— Ну, например, что мы никогда за деньги не занимаемся собственными учениками. Не бывает так, что у нас ученик плохо учится, мы вызываем родителей, говорим: вам надо найти учителя, я могу с ним позаниматься за деньги. Если у нас школа с отбором — мы не готовим за деньги к поступлению в нее, это конфликт интересов. Мы должны договориться, какова степень свободы учителя в выборе программы и учебников, какие есть общие рамки, а что учитель решает сам. 

Нужно договориться о публичности/приватности учебных результатов. Например, мы никогда не объявляем вслух в классе отметки учеников, это их личные данные — и только они сами могут их сообщать остальным. Мы никогда не говорим ничего негативного про конкретного ученика в присутствии кого бы то ни было, кроме его родителей. То есть, например, на общих родительских собраниях мы никогда не обсуждаем кого-то персонально.

Мы никогда не сравниваем классы друг с другом («ашки» молодцы, а «бэшки» тупые). Мы даже в обсуждениях друг с другом не вешаем ярлыков — «двоечник» или «отличник». Дети меняются и развиваются, а ярлыки мешают заметить эти перемены. Мы оцениваем работу, а не ребенка, поэтому вместо «молодец» лучше говорить «отлично сделано», а вместо «ты лентяй» мы говорим: «в следующий раз я надеюсь на твою более упорную работу». Мы не противопоставляем свою школу как лучшую или «элитную» другим, не убеждаем наших учеников, что они какие-то особенные, даже если они побеждают на олимпиадах и конкурсах и т.п. Заметьте, что я вообще сейчас ничего не сказал про добро, любовь, дружбу. Я пока говорю про правовые нормы и внешние правила. Большой социум в большей степени нуждается в правовых нормах, чем в «тепле» и прочем, относящемся к другой сфере жизни. Вообще я не выношу разговоры про то, что школа — это второй дом, вторая семья. Это просто от лукавого.

— Есть у вас какие-то принципы набора учителей в школу?

— По подбору учителей школы строят очень по-разному. Иногда это школа друзей, единомышленников. Вот нас трое понимающих, ты будешь директором, мы — два зама, сейчас наберем близких нам «по духу» людей. Мне так не очень интересно, но так можно. На мой взгляд, интересная школа получается, когда все диверсифицировано. Нужно соблюсти баланс мужчин и женщин — самое прекрасное, когда их пополам. Если честно, хорошо бы, чтобы хоть 30% мужчин в школе было. Это сразу задает сбалансированность школьной среде. Должен быть баланс возраста и опыта. Опасно набрать одну только молодежь — с прекрасными идеями и кучей энергии, — которая будет проводить свои эксперименты на детях. Скучно набрать только опытных людей, которые и так знают, как работать, и собираются воспроизводить себя тридцатилетней давности. Так и подбираю: ага, что-то нам не хватает молодого парня, который будет с детьми разговаривать на одном языке, а методически мы его дотянем. Или наоборот: что-то у нас тут одна молодежь ходит, надо бы взять хорошую тетеньку, которая бы все выстроила и объяснила, что такое планомерная системная работа. 

Воспитывает среда, а не программа воспитания

— А воспитательная программа школе нужна? У нас недавно целую федеральную программу воспитания приняли, потому что школа должна воспитывать определенные ценности, даже их список есть. Должна ли школа воспитывать? И как?

— Для меня это трудный вопрос, потому что он задан на языке, на котором я сам не умею думать. Для меня нет отдельного от жизни воспитания. Я вот думаю, воспитывал ли я когда-нибудь своих детей? Думаю, нет. Я просто с ними вместе жил, реагировал на их запросы, помогал, мы что-то вместе обсуждали. Но сказать, что вот в этот момент я воспитывал моего ребенка… ну нет. И то же самое говорит мой учительский опыт. У меня никогда не было мысли, что я отдельно ставлю какие-то специальные воспитательные задачи.

Что такое воспитание? Это формирование мировоззрения, черт характера, культуры взаимодействия с людьми. Это формирование человека в целом. Оно, конечно, в школе беспрерывно происходит. Но совсем не в тот момент, когда мы думаем, что специально воспитываем патриотизм при помощи какой-то песни, книги или разговора.

— Вы сказали, что специально не говорите про любовь, добро, тепло и все такое. А где место вот таких ценностей в процессе построения школы и ее работы?

— Когда мы строим школу, на входе какой-то ценностный фильтр должен быть. Сейчас, когда я директор, мне часто нужно найти нового учителя. Когда кандидат приходит на собеседование, я спрашиваю его, чего он хочет, зачем вообще пришел к нам в школу. И если он мне первым пунктом выдает, что его не устраивает заработок в его старой школе, то я, скорее всего, его не возьму, потому что мне в виде главной мотивации нужно другое: ну, например, «мне интересно попробовать новое», «я хочу развиваться», «я хочу понять что-то про себя»…Я смотрю на гибкость, на восприимчивость к новому, на умение анализировать, на критическое мышление. И одна из важных вещей, которую трудно проверить на интервью — это умение добросовестно работать, трезво и честно видеть, что получается, а что нет, и менять подходы в зависимости от задач и ситуации. Для меня школа прежде всего про это: про добросовестную работу всех — и взрослых, и детей. Нужно научиться делать дело качественно и вовремя. И мы знаем, что в этом учебном деле помимо интереса непременно будет элемент рутины, черновой работы, преодоления. И в любой профессии будет также.

Кто-то подружится с частью одноклассников на всю жизнь, а кто-то найдет себе друзей после школы. У кого-то сложатся доверительные отношения с кем-то из учителей, у кого-то только официальные. Это нормально.

При этом в школе естественным ходом жизни происходит воспитание, и его роль огромна. И это ровно то воспитание, которого не может дать семья. Школа — это публичное пространство, в нем есть другие люди, которых ты не выбирал, с которыми судьба тебя свела. Кто-то тебе близок, кто-то нет. И это непрерывное обучение тому, чтобы держать свои границы, уважать чужие границы, пользоваться равными правами и выполнять обязанности вместе с другими, делать свою работу, разрешать конфликты мирно, контролировать свои эмоции, вести уважительную и аргументированную дискуссию, запрашивать помощь и т.д. и т.д. Всё вместе — это и есть воспитание.