Успех почти бесплатного труда

Необходимое условие строительства социализма

В 1925 году в Советский Союз на празднование двухсотлетия Академии наук приехал Джон Мейнард Кейнс, восходящая звезда экономической науки, миллионер, главный редактор оксфордского The Economic Journal. Британского экономиста принимали на высшем уровне: с ним беседовал сам Григорий Зиновьев — тогдашний глава Коминтерна и член Политбюро ЦК ВКП (б).

Разговор зашел о будущем социалистического строительства в СССР.

«Вам нужна техника, нужен капитал, — объяснял Кейнс. — Вы можете получить необходимые средства для развития хозяйства, например, путем займов. Но вряд ли кто-нибудь сейчас вам даст заем. Второй путь — концессии. Но… дело с концессиями очень рискованное. Не для вас, а для капиталистов, рискующих своими деньгами…»

«Мы свои гарантии по концессиям выполняем исправно», — огрызнулся Зиновьев.

«Охотно верю, — усмехнулся Кейнс. — Но в этом случае русские рабочие на иностранных концессиях в России будут иметь большую зарплату и лучшие условия труда, чем русские рабочие на русских предприятиях. Что же ваши рабочие скажут, когда увидят, что у русских рабочих на иностранных концессиях условия работы лучше, чем у рабочих советских предприятий? Или вы не будете защищать интересы ваших рабочих от иностранных капиталистов?»

Зиновьев не нашелся, что ответить, и перевел разговор на преимущества планового ведения хозяйства — у нас, мол, «не будет конкуренции в производстве, не будет кризисов и скачков в производстве, не будет падения производства, а лишь один ровный и постепенный подъем».

«Вы можете составить любые планы, — пожал плечами Кейнс, — но как вам выполнить их, когда ваши жители не имеют никаких гарантий ни для своих прав, ни для своего имущества? Они не могут говорить свободно, не могут критиковать. Они не уверены в том, будут ли иметь завтра то, что имеют сегодня, не будет ли их имущество завтра конфисковано. При таких условиях нельзя строить длительные планы развития».

«А потом, — продолжил Кейнс, —

«Вы считаете, что мы будем зависеть от мирового хозяйства, — удивился Зиновьев. — Но как и в чем именно?»

Кейнсу пришлось прочесть лекцию по основам экономики:

«Вы не можете создать совершенно изолированное от остального мира хозяйство. Россия связана с мировым хозяйством посредством торговли.

Вы можете получить необходимые для экономического развития вашей страны средства лишь при условии, что ваш экспорт будет превышать ваш импорт.

Если этого не будет, то у вас не хватит средств на покрытие расходов даже по обычным статьям бюджета.

Если же доход от вашего экспорта будет ниже ваших расходов на импорт, вам придется внутри России прибегнуть к печатанию денег, червонец обесценится».

Зиновьев обиделся: «Вы рисуете чересчур мрачные картины. Мы, думаю, справимся и не дойдем до краха».

«Только в том случае, если у вас в стране рабочие будут получать за труд значительно меньше, чем получают рабочие за границей, — отрезал Кейнс. — Или если у вас будет почти бесплатный и принудительный труд».

На этом, как писал экономист Николай Полетика, присутствовавший на встрече Кейнса и Зиновьева, разговор и закончился.

Не (бесплатный) труд

Спустя полвека после выхода «Архипелага» на русском языке современному читателю может быть не вполне понятно, почему эта книга вызвала такую ярость у руководства СССР — за найденный при обыске том «Архипелага» сажали в тюрьму.

В то же время — и это важно — прошло всего 17 лет со времени проведения ХХ съезда КПСС, на котором был осужден «культ личности», в 1961 году были снесены памятники вождю народов, практика репрессий 1937–1938 годов осуждалась, Сталин упоминался в более-менее положительном ключе исключительно как Верховный главнокомандующий, да и то — с большими оговорками. При этом всего за 11 лет до «Архипелага» был опубликован легендарный «Один день Ивана Денисовича».

Чем же так возмутил начальство «Архипелаг»?

Должно быть тем, что

И великие каналы, и лесоповальные лагеря, и «номерные» стройки, и воркутинские угольные шахты, и рудники Главного управления Северо-Восточных исправительно-трудовых лагерей, и «Трест строительства Дальнего Севера», и железные дороги, и стройки городов — Норильска, Магадана и других, и еще множество «лагерных командировок», цехов, «хозяйственных дворов», «шарашек» образовывали если не фундамент «социалистической экономики», то ее «рабочий механизм».

Проще сказать, чем заключенные никогда не занимались — производством колбасы и кондитерских изделий, пишет Солженицын.

Не отдельные черты, но весь главный смысл существования крепостного права и Архипелага один и тот же: это общественные устройства для принудительного и безжалостного использования дарового труда миллионов рабов, продолжает свою мысль писатель.

Шесть дней в неделю, а часто и семь туземцы Архипелага выходили на изнурительную барщину, не приносящую им лично никакого прибытка. Им не оставляли ни пятого, ни седьмого дня работать на себя, потому что содержание выдавали «месячиною» — лагерным пайком.

Так же точно были они разделены на барщинных (группа «А») и дворовых (группа «Б»), обслуживающих непосредственно помещика (начальника лагпункта) и поместье (зону). Хворыми (группа «В») признавались только те, кто уже совсем не мог слезть с печи (с нар). Также существовали и наказания для провинившихся (группа «Г»), только тут была та разница, что помещик, действуя в собственных интересах, наказывал с меньшей потерей рабочих дней…

Энциклопедия менеджмента

Перечитывая сегодня «Архипелаг», нельзя не заметить, в какой колоссальной степени практики управления экономикой сталинских лагерей оказали влияние на управление экономикой РФ сегодня. Ну откуда, например, взялась идея о «закрытой экономике, производящей все с опорой на внутренние ресурсы»? Так Солженицын подробно пишет — откуда. С лагерных «хозяйственных дворов».

Сословная структура

Вот это распределение: «проголодаешься — догадаешься» и о том, что работа «за зоной» и «в зоне» — это очень сильный рычаг управления, — мы видим и сегодня.

• На самой вершине этой иерархии располагалось начальство, которое было двух сортов — «начальство лагерное» и «начальство производственное». Лагерное начальство выглядело более важным. Однако лагеря создавались для выполнения государственного плана, и вот тут уже «производственные начальники» оказывались незаменимы. Ступенью ниже стояла ВОХРА — лагерная охрана.
• Далее начинались сословия собственно заключенных, со ступенями «придурков» — производственных и лагерных, и отдельной кастой «бригадиров». Бригадиры — начальники из заключенных, обеспечивавшие выполнение плана бригадой или производственным участком и «выбивавшие» из работяг «кубики грунта». С «придурками» же ситуация обстояла интереснее.
• «Производственные придурки» — это заключенные, профессиональные знания и опыт которых были таковы, что для выполнения «плана» начальству было выгоднее использовать их по специальности, а не отправлять на «общие работы».
• «Придурки лагерные» — заключенные, работа которых заключалась в обслуживании начальства и заодно — в обеспечении бытовой части жизни лагеря. Кто-то должен был быть клоуном или поваром у начальника лагеря, кто-то портным, а кто-то служил в хлеборезке.
• И наконец, оставались «общие работы», на которых была занята основная масса заключенных и где условия были особенно тяжелы.

Аналоги этих сословий мы без труда найдем в современной нам действительности. Начальство производственное и лагерное, так же, как и ВОХРА, даже комментариев не требует, сходство здесь очевидное. Некоторые начальственные династии, основанные еще при Сталине, благополучно прошли и борьбу с «культом личности», и эпоху застоя, и распад СССР и процветают в наши дни.

Патриарх такого клана бывал, допустим, начальником режима на строительстве какого-нибудь горно-обогатительного комбината. Его сын занимал партийный пост при Хрущеве, внук при Брежневе работал в системе Внешторга. А правнук уже при новой власти получил в собственность тот самый горно-обогатительный комбинат, на котором его прадед когда-то «послал под сопку» тысячи «работяг».

• Бригадиры, «бугры» — это универсальные менеджеры, унтер-офицеры бизнеса и бюрократии, востребованные любой компанией или госструктурой, люди, способные расписать план работ «от забора и до обеда», раздать линейному персоналу задачи и проверить их выполнение.
• «Производственные придурки» — люди, профессия и знания которых позволяют им управлять своей занятостью самостоятельно. Это разного рода высококвалифицированные специалисты, иногда высокооплачиваемые, однако в сословной иерархии стоящие значительно ниже любого мелкого начальника.

Что же касается современных «общих работ», то к ним можно отнести всех, кто должен присутствовать на рабочем месте с 8.00 и не имеет шансов сменить судьбу.

Без туфты и аммонала — не построили б канала

Самое же главное открытие Солженицына с точки зрения экономики — это его описание поразительной неэффективности «лагерной производственной машины».

Вот как Солженицын объяснял это на примере одной «лесоповальной командировки» Устьвымлага.

Выжить на этой «командировке» можно было, только получая «стахановскую» норму хлеба, полагавшуюся за полуторную выработку. За простое же выполнение плана давали паек, на котором оставалось только умереть. А из-за холодов не могли заключенные на том лесоповале выполнить и половину нормы, однако приписывал такой же заключенный-нормировщик недостающие «кубики» леса, за которые полагались и дополнительные полбуханки хлеба. Не внакладе оставалось и начальство, за перевыполнение плана выписывавшее себе многотысячные премии.

Но поваленный лес надо вывозить. И к весне выяснилось, что разница между «записанным» и «вывезенным» лесом уже достигла восьми тысяч «кубов», и дальше будет только расти. Начальство встревожилось, но нормировщик (инженер, которому расстрел заменили на 20 лет лагерей) успокоил начальников. Подождем, пока дороги развезет.

В апреле лесная командировка утонула в непролазном болоте. И тогда нормировщик принес записку с объяснением. Дескать, из-за ударного повала леса минувшей зимой восемь тысяч кубометров не поспели вывезти по санному пути, по болоту же вывезти их невозможно. Можно вывезти по лежневой дороге, но постройка такой дороги будет стоить дороже этих «кубов». А если дождаться морозов, то, пролежав лето-осень в болоте, «кубы» будут уже некондиционные и заказчик примет их только на дрова. Управление лагерей согласилось с грамотными доводами и списало «восемь тысяч кубов».

Так «стволы эти были свалены, съедены, списаны — и снова гордо стояли, зеленея хвоей». Впрочем, резюмирует Солженицын, «недорого заплатило и государство за эти мертвые кубометры: несколько сот лишних буханок черного, слипшегося, водою налитого хлеба».

«И все это — затея как прожить, а вовсе не нажиться, и вовсе не ограбить государство». Сохраненная сотня жизней, добавляет Солженицын, «в прибыль не шла — этого добра на Архипелаге никогда не считали».

«Нельзя государству быть таким слишком лютым — и толкать подданных на обман».

Но это финал «счастливой» истории. А сколько было несчастных?

Об одном из таких финалов Солженицын вспоминает, рассказывая о Беломорско-Балтийском канале — через 30 лет после завершения его ударного строительства.

Изображенный на всех папиросных пачках, так позарез необходимый нашей стране — почему ж ты молчишь, Великий Канал? — спрашивает писатель?

Впрочем, тут же находится и ответ, который дает начальник охраны шлюза: «…Идут. Но мало. Видишь, мелкий он, пять метров. Хотели реконструировать, но, наверно, будут рядом другой строить, сразу хороший».

…

Через сорок лет после выхода из печати «Архипелага» исследователь советской экономики, профессор Российской экономической школы Андрей Маркевич, скажет в интервью «Российской газете» об итогах сталинской индустриализации: «Экономика просто вернулась к той траектории, которая была до революции… Оценка сталинской индустриализации зависит от того, хотите ли вы отделить Сталина от того, что случилось в 1917 году… если мы успехи первых пятилеток рассматриваем не просто как достижения сами по себе, а сравниваем с другими странами, находящимися на схожей стадии развития, … то ничего такого сверхъестественного сталинский период не показывает. А дальше немедленно встает вопрос о цене. И в первую очередь — о человеческих потерях…»