«У нас в доме есть свое бомбоубежище, и это все меняет»

Каждый день с начала войны наш город подвергался ракетным обстрелам. Один или два раза в день мы с соседями дружно выбегали в подъезд под звуки сирены. Впрочем, прилетов не было — «Купол» справлялся. Безусловно, это не шло ни в какое сравнение с тем, через что ежедневно проходили жители городов, расположенных недалеко от границы с сектором. Наши один-два раза в день для них показались бы желанной передышкой. Тем не менее ни я, ни условные «местные» (те, кто прожил в Израиле дольше меня) не привыкли к такой частоте обстрелов. Впрочем, в какой-то момент общее волнение первых дней начало отступать.

Но не полностью.

В какой-то момент я собрался за продуктами и был застигнут ракетной тревогой между первым и вторым этажами. Переждав необходимое время, я собрался уже выходить на улицу, но прочитал в Телеграме, что у нас в городе «прилет». Что называется, с почином. Учитывая обстоятельства, поход в магазин пришлось перенести.

На следующий день, из-за обстрела накануне, я решил не идти в большой магазин, расположенный на цокольном этаже ТЦ, а выбрал ближайший к дому супермаркет. 

Мой план был довольно прост: в случае необходимости забежать в ближайший дом и переждать тревогу на одном из этажей. Задача усложнялась тем, что далеко не все двери были открыты, поэтому при определенных обстоятельствах до укрытия придется бежать достаточно далеко и долго. Это было не так страшно само по себе, но на обратном пути, с полными сумками, могло доставить определенные неудобства. Да и в целом услышать сирену посреди улицы — удовольствие крайне сомнительное.

В магазине было не протолкнуться — такого количества покупателей здесь я не видел никогда. Обстановку сложно было назвать расслабленной. Кто-то суетливо, насколько это возможно в переполненном помещении, перемещался между стеллажами, кто-то сосредоточенно выискивал на полках что-то из своего списка, а сотрудники старались не сойти с ума посреди всего этого перформанса. Только пышная и очень громкая израильтянка (то ли старшая в магазине, то ли его хозяйка) не изменяла себе и так же, как и всегда, на весь торговый зал рассказывала подчиненным, как им стоит делать свою работу. Она выглядела, как стереотипная тетя Сара из еврейского фольклора: заботливая, но властная глава семьи. Такая, от которой невозможно уйти не накормленным досыта, но и пылесосят у нее дома строго по расписанию и без опозданий. Совсем не удивлюсь, если окажется, что весь магазин — это на самом деле семейное предприятие. Впрочем, я не знаю иврита, поэтому все это лишь мои домыслы.

«Местные» закупались практически всем, отдавая особенное предпочтение консервам, питам (куда же без пит!) и воде. На полках заканчивались продукты, а перед кассами выстроились очереди. «Это не выглядит безопасным», — подумал я, но потом вспомнил, что если магазину позволено работать во время войны, значит, где-то рядом есть убежище.

Из сообщений Службы тыла я знал, что нужно собрать еды на 72 часа автономного существования. 

По классике я последовал правилу follow the locals, подсмотрел, что покупают «местные» и собрал похожий набор из того, что еще было в наличии, заменяя недостающее консервированным тунцом. У меня этого тунца теперь вагон — хоть соседей угощай.

Пока я был в магазине, мне позвонили из Министерства алии. Это такая государственная структура, которая занимается интеграцией новых граждан наподобие меня. Девушка на чистом русском поинтересовалась, все ли у меня хорошо, не нужна ли мне помощь, купил ли я продуктов и знаю ли я, где ближайшее бомбоубежище («настоящее» бомбоубежище, а не подъезд).

Я ответил, что мне не нужна помощь, все беседер, и про ближайшее бомбоубежище я в курсе. Мы с девушкой пожелали друг другу хорошего дня и распрощались. Это очень полезная практика, что Израиль так работает с репатриантами и заботится об их благополучии в военное время, но именно этот звонок впервые за несколько дней заставил меня вновь по-взрослому начать волноваться.

Во-первых, это все равно что зайти в комнату и сказать: «Вы только не волнуйтесь, все хорошо! Не стоит переживать!» Акции защитного потенциала подъезда резко упали в моих глазах. А во-вторых, про ближайшее бомбоубежище я соврал. Около года назад, когда я с еще одним своим товарищем только приехал в Израиль и въехал в свою нынешнюю квартиру, я нашел на карте расположение ближайших общественных бомбоубежищ. Я знал, что в ближайших дворах их целых два, и даже мог показать пальцем, в каком направлении надо бежать, но, боюсь, этого было бы недостаточно в ситуации, когда на все про все у тебя не более 90 секунд. Поэтому я занес продукты домой и пошел по карте до ближайшего укрытия.

Не без труда я смог его отыскать (сходить сначала на разведку было очень хорошей идеей).

Впрочем, вновь два обстоятельства не давали мне покоя. Во-первых, расстояние до убежища оказалось гораздо больше, чем я ожидал. Задача добраться до него за плюс-минус полторы минуты не выглядела легкой прогулкой: придется натурально бежать, но и то не факт, что успеешь. Когда тебе всего лишь нужно оказаться на ближайшей лестничной клетке, главная твоя проблема — найти разбросанные по квартире вещи, чтобы не встретить соседей в трусах. Ну и не оказаться в ванной, конечно же, что тоже может добавить ситуации некоторой пикантности. Однако здесь все иначе. Если ситуация обяжет бежать в подземное укрытие, то нормы приличия будут отброшены в сторону — побежим в чем придется. Возможно, даже и из ванной.

А во-вторых, я не понимал, в какой именно ситуации стоит забыть про подъезд и побежать со всех ног до «настоящего» бомбоубежища. Конечно, можно, как и в магазине, пойти за «местными», но что если все «местные» будут на работе, а я один на удаленке? Перспектива выйти в подъезд под звуки сирены и остаться в гордом одиночестве по-настоящему меня напугала. Представьте, все уже успели убежать в «подземку», а вы — нет. И все из-за того, что долго не могли найти шорты и футболку. Из-за такого даже как-то неудобно умирать. Но, в конце концов, не ходить же дома полностью одетым. Израиль, знаете ли. Жарко.

(в Израиле все недалеко), и я не мог упустить такую возможность потешить свой интерес. В конце концов, учитывая появившиеся вопросы к эффективности подъезда, был и определенный практический смысл в том, чтобы посмотреть на последствия ракетных ударов.

Улицы уже не были так пугающе пусты, как в первый день, но все же большая часть горожан отсиживалась дома или, видимо, закупалась продуктами. Где-то с полчаса я шел по улицам, продолжая вглядываться в двери домов. Как и в случае с бомбоубежищем, я лишь примерно представлял локацию падения. Да и источник был не самый надежный — я буквально узнал о месте прилета из комментариев в интернете, потому боялся пропустить искомое. Если бы при такой неудаче еще и начался обстрел — было бы совсем неприятно.

Само место попадания ракеты выглядело не так страшно: неровный прямоугольник в асфальте где-то три на полтора метра плюс те же полтора в глубину. В соседних домах и стоявших рядом машинах побило стекла, а у авто, которое было ближе всех к месту падения, сильно помяло кузов. Но в целом — это не то, что ожидаешь увидеть, когда слышишь словосочетание «попадание ракеты». Впрочем, не то чтобы я жаловался. Конечно, не хотелось бы, чтобы такая штука прилетела в дом или рядом, но почему мы прячемся от них в подъездах, я понял. Куда страшнее показались мне осколки, а вернее, следы от них в стенах домов.

Я — человек совершенно не военный и, представляя «осколок», думаю о чем-то небольшом. Поэтому я далеко не сразу осознал, что вмятины в стенах — это как раз следы от них. Судя по отверстиям и их глубине, некоторыми осколками можно легко снести человеку полголовы, а то и голову. И они были кругом — куда бы я ни посмотрел на этом перекрестке, в каждом здании можно было увидеть следы вчерашнего прилета. Это произвело на меня гнетущее впечатление.

Шанс быть убитым взрывом от попадания такой ракеты на самом деле невелик, даже если она приземлится относительно рядом (проверять, однако, не будем). А вот поймать осколок можно очень далеко от места прилета.

Уже дома меня застала ракетная тревога, и я привычно вышел в подъезд. Там потихоньку собирались соседи, и мы поприветствовали друг друга. Когда сирена смолкла, а хлопки раздались где-то вдали, мы выдохнули и уже начали расходиться по квартирам, но я услышал разговор между чернокожей соседкой с верхнего этажа и веселым мужчиной, который обычно развлекал детей во время тревог. Диалог шел на смеси иврита и английского. Соседи как раз обсуждали интересующий меня вопрос: в какой момент нужно забыть про подъезд и бежать в «настоящее» убежище. Видимо, соседка, как и я, была из новых репатриантов. Я подключился к беседе.

Эяль, так зовут мужчину, рассказал нам, что бежать в «подвал» нужно в том случае, если к обстрелам ХАМАС с юга из сектора Газа подключится «Хезболла» на севере (о чем можно будет узнать из новостей). Связано это с тем, что 

Еще Эяль сказал, что если наступит время бежать в «настоящее» убежище, надо будет обязательно взять с собой тревожный рюкзак с продуктами. А то мало ли что. Война все-таки.

Соседка уточнила у Эяла, где находится убежище, и он пообещал ей показать на следующий день. Вообще, стоит отметить, что в мирное время у израильтян на двоих три мнения, и потому они большие любители поспорить и поругаться, но с началом войны ситуация резко изменилась, и появилось сильнейшее чувство общности и сопричастности. Наши различия перестали иметь какое-либо значение. Теперь мы все были заодно. Это — вместе с пониманием «регламента убежища» — вселяло относительную уверенность. Чтобы окончательно почувствовать себя хозяином момента, осталось научиться добегать с рюкзаком до укрытия за полторы минуты. Ну и сам рюкзак было бы неплохо собрать.

Ближе к девяти вечера в дверь постучали. На пороге стояла соседка снизу (как позже выяснится, женя Эяла). Она была местной активисткой, аналогом старшей по подъезду. Возможно, она сама себя таковой и назначила. Так или иначе, но за прошедший год она время от времени появлялась на пороге квартиры и на ломаном английском пыталась объяснить, что собирает деньги на какие-то общедомовые нужды. Но ввиду языкового барьера после нескольких минут наших безуспешных попыток понять друг друга, она, как правило, прощалась и уходила. В этот раз, однако, она пришла с подкреплением — каким-то мужчиной, которого я раньше не видел. Соседка гордо показала на меня рукой и что-то сказала мужчине. Из общего набора слов я понял только «русит» (что значит «русский»). Мужчина посмотрел на меня:

— Вы говорите по-русски?

— Вы тоже? — я протянул ему руку. — Владимир.

— Андрей.

Соседка начала быстро рассказывать, Андрей переводил. На этот раз она собирала по 200 шекелей с каждой квартиры, чтобы привести в порядок бомбоубежище и вынести из него весь хлам.

— Постойте-постойте! О каком бомбоубежище мы говорим? — спросил я.

— О нашем. В подвале.

Я уставился на Андрея:

— У нас есть свое бомбоубежище? Прямо в доме?

— Да конечно. — Андрей был невозмутим. — Так вот, там сейчас не убрано и…

Я не стал дослушивать, а просто достал из кошелька деньги. Мне показалось, что они оба были обескуражены той легкостью, с которой им удалось достичь цели. Очевидно, что соседка уже была готова завалить меня аргументами. Но я сдался без боя. Мы с Андреем обменялись номерами, я попрощался с гостями, закрыл дверь и застыл посреди комнаты глупо улыбаясь.

У нас в доме есть свое бомбоубежище, и это все меняет.

Никаких забегов наперегонки со смертью в соседний двор. Еще никогда в жизни я с такой радостью не расставался с двумя сотнями шекелей.

Владимир Обренович