Реабилитация Колобка

Представьте себе четырехлетнего малыша Серегу, у него дома все: и папа, и мама, они живы и здоровы. И вроде бы все хорошо. Но Серега совсем один, потому что родители спят беспробудно. Они пьющие.

И тогда ребенок выбил окно и ушел один к реке.

Склонность к бродяжничеству была с ним всегда. С младших классов прогуливал уроки, слонялся по коридорам школы-интерната, порой доводя свою первую учительницу до истошного крика. Потом стал уходить «за», как детдомовцы кратко звали всё за пределами интернатского забора: сначала бегал в ларек за дошиками для старшаков, потом как-то на несколько дней пропал — позже рассказал, что нашел приют у взрослого алкоголика, жившего по соседству.

В 14 лет он мог уйти из своего интерната и всю ночь топать пешком к моей съемной полуторке — из Восточной Сибири в Западную, с правого берега Енисея на левый — по далеко не самому короткому маршруту автобуса № 85. В общей сложности — около 30 километров. А потом, понимая, что, попадись он мне на глаза, я верну его обратно, несколько суток жил в нашем подъезде, побираясь и подрабатывая на заправке, шокируя в свободное время соседку-пенсионерку Светлану Гавриловну на лавочке у подъезда рассказами о своем желании стать бомжом.

Рано пристрастился к алкоголю. Лечили его и в психушке, но два с половиной месяца госпитализации результата не дали. Лет с четырнадцати его стали запирать в интернатском медблоке — рекорд сидения там составил 50 с чем-то дней. От скуки он там выжег себе ложкой, раскаляя ее пламенем зажигалки, небольшой прямоугольник на предплечье.

Рыжий, веснушчатый, с узкими косыми глазами на круглой монголоидной мордашке, артистичный и общительный, он в свои 10 лет, когда я пришел работать в их интернат, ростом был с хилого пятилетку.

Из его личного дела я узнал, что в детдом он попал как раз в пять лет — забрали от пьющей матери, когда она до полусмерти его избила. Отец к тому времени погиб в пьяной драке, вскоре умерла мать — и Серега стал круглым сиротой. Из приюта его перевели в детдом в райцентре, оттуда через год — в интернат в Красноярске, где мы и познакомились.

и как они ютились с семьей не то в коровнике, не то в свинарнике, где с ним возился какой-то живший тут же «нерусский дедушка», и как в четыре года Серега выбил окно в доме, где беспробудно спали родители, и один пошел на речку.

Тесть мой, живший в 10 км от Серегиной Знаменки, возил нас потом туда на своей красной «Ниве» на кладбище, но могил родителей мы так и не нашли — зато видели много покосившихся или рухнувших уже деревянных крестов без табличек, но с номерами — «социальные» захоронения.

Поскольку Серега привязался ко мне сразу и навсегда, мы с женой, как могли, опекали его, брали домой на выходные и каникулы, устраивали ему дни рождения и даже возили один раз за 400 км в его деревню.

После его выпуска из интерната в 16 лет пути наши сходились и расходились, но связи мы надолго не теряли. Перед совершеннолетием он около года был под опекой странноватой женщины в деревне под Канском, получил образование штукатура, в 18 лет купил на накопившиеся на счете пенсии по потере кормильца старую машину, которую вскоре разбил вместе со своими опекунами — обошлось, к счастью, без жертв, хоть и с травмами.

После этого Серега года два обретался в Красноярске, пьянствуя и перебиваясь случайными заработками, между делом подворовывая у своих работодателей инструменты. Потом, как водится, сел, месяцев восемь провел в двух тюрьмах — в Красноярске и на Ангаре в селе Тагара, откуда вернулся в декабрьскую стужу худой, но интересный.

Вскоре, поработав немного в Красноярске, Серега автостопом добрался до своей Знаменки, нашел там разную родню и какое-то время жил у них. Там он и узнал, что в детстве прозвище его в деревне было Колобок.

В 2012 году, когда мы возили Серегу в Знаменку и искали там могилы его родителей, на студии «Пилот» имени Александра Татарского сделали мультфильм «Колобок». О нем и поговорим. Пересказывать его нет смысла, лучше увидеть всё самим.

Как видите, выполнен мультфильм роскошно и смотрится на одном дыхании.

Но при всем своем техническом совершенстве, при всей своей некоторой даже сусальности он оставляет в душе зрителя некое тягостное чувство, исполненное тревоги, грусти и протеста, что и побудило меня как детского психолога высказаться.

Сначала обратим взор в недавнее прошлое, частью которого был и замечательный мультипликатор Татарский, имя которого носит студия, сотворившая этот мульт.

60–80-е годы. Это — по каким-то неведомым мне причинам — кажется, самое «пассионарное» время в советском искусстве. В смысле утверждения ценностей гуманизма, свободы и достоинства — как в произведениях для детей, так и в искусстве в целом. (На ум сразу приходят Галич, Высоцкий, Любимов, Элем Климов, Шукшин, Тарковский, Айтматов, Стругацкие, Абуладзе, Рязанов, Гр. Горин, Марк Захаров, Людмила Петрушевская и многие-многие другие, творившие «вопреки» для взрослых. И Виктор Драгунский, Леонид Нечаев, Ролан Быков, Владислав Крапивин, Гарри Бардин, Юрий Норштейн, упомянутая уже Петрушевская и опять же — многие и многие другие талантливые люди, творившие для детей и подростков.)

Детям в те далекие уже времена словно бы ненавязчиво давали понять: пробуй, рискуй, не бойся ошибаться, никогда не отчаивайся! «Драться надо — так дерись!» — поет загрустившему Буратино Черепаха Тортилла (боюсь, сейчас за такие слова поэту Энтину пришили бы подстрекательство к чему-нибудь не тому.) А в «Бременских музыкантах» проблематизируется, а где-то и профанируется широко известная отечественная колыбельная с базовой для российского коллективного бессознательного идеей края, на который, как известно, не следует ложиться, так как это чревато появлением Серенького Волчка, который укусит нарушителя за бочок и утащит его подальше от привычного дома — в полный загадок и опасностей лесок. (Подробный анализ этой колыбельной есть в книге психолога Марии Осориной «Секретный мир детей в пространстве мира взрослых», глава — «Картина мира в колыбельных и рисунках маленьких детей».

Более того, Серенький Волчок в «Сказке сказок» Петрушевской и Норштейна и вовсе занимается убаюкиванием, а потом и спасением младенца — и таки спасает его: в финале мы видим довольного ребенка, играющего в обществе Волчка и двух ворон — как, собственно, и заповедовал Гребенщиков*.

Позднесоветский кинематограф для детей словно бы весело подмигивает подрастающему человеку: ну давай же! Пробуй, борись, рискуй — это классно! «Никогда не знай покоя», «ты взрослеть не торопись»… (Современный бард Уриевский, даром что фрик, выразил это послание емкой формулой: «Живи, не ссы!»)

И почему-то именно в 70-е годы московский психолог Вадим Петровский формулирует и экспериментально проверяет свою концепцию неадаптивной активности.

Суть ее в том, что природа человека, вопреки разным психологическим парадигмам (конечно же, буржуазным — в то время иначе быть не могло), в значительной степени неадаптивна. Иначе говоря, активность наша направляется, в том числе, и на то, что Петровский, выявив в своих замечательных экспериментах, назвал потом бескорыстным риском (в качестве иллюстрации вспоминается песня на слова Эльдара Рязанова из его же фильма 1982 года «Вокзал для двоих», которая призывает слушателей не бояться «бросить все на карту» и «переломить» свою жизнь, обосновывая это, в частности, тем, что «ведь не уехать дальше смерти»).

Помните мультфильм «Просто так» 1976 года, где звери дарят друг другу букет цветов?

Неадаптивная активность — это в том числе и об этом! 

И вот спустя полвека нынешним детям при поддержке российского Минкульта пытаются скормить нового «Колобка», выполненного с технической точки зрения безупречно. С замечательными — роскошными даже! — рисовками, озвучкой и музыкой.

Но при этом все техническое великолепие словно бы направляется на то, чтобы внедрить в детское сознание идеи, полностью противные всему, о чем шла речь выше, к чему призывали ребенка позднесоветские предшественники авторов этого мульта (страшно представить, как отнесся бы к нему сам великий Татарский).

Современному ребенку словно бы назидательно внушается: 

которым, как оказывается в финале мультфильма, она и рассказывает подробнейшим образом всю историю жизни и смерти Колобка, завершая этот свой рассказ словами: «Вот что бывает с детьми, которые из дома убегают. Так-то!»

Будь Колобок небритым лысым персонажем с взрослым голосом какого-нибудь Галустяна — и никаких претензий к мультфильму у меня как детского психолога не возникло бы: мало ли кого кое-где у нас порой едят злые лисы! Такой Колобок не стал бы для ребенка персонажем для идентификации, да и сочувствия к нему у зрителей было бы минимум.

Но нет же — ничего плохого главный герой в мультфильме не делает, смотрит на мир широко распахнутыми детскими глазами и поет забавные песенки нежным голосом младшего дошкольника. Вполне себе хороший, симпатичный, по-детски наивный Колобок.

Мультфильм делает его максимально привлекательным персонажем (с его детскими мордашкой, голосом, песенкой и т.п.), с которым маленькому ребенку трудно не идентифицироваться. Заманив юного зрителя столь нехитрым способом, ему демонстрируют сначала эмоциональное насилие над любимым героем (это бы и ладно — Бармалей тоже много чего себе позволял в отношении Тани, Вани и пытавшегося помочь им Айболита. Правда, там все это ребенок воспринимает только «на слух», без зрелищного видеоряда), а потом и его, Колобка, уничтожение, аннигиляцию (посмотрев этот мульт, один ребенок двух лет до слез расстроился, а другой, трех лет, со слов его родителей, заставлял их потом какое-то время проигрывать вместе с ним на игрушках драматическое поедание Колобка Лисой — по всей видимости, чтобы таким образом справиться с возникшими в результате восприятия мульта противоречивыми чувствами).

Дошкольники по природе своей чужды всякой «достоевщины» — для них с их наглядным и конкретным, предельно «мифологическим» мышлением добро должно во что бы то ни стало победить зло. Маршак, убивший было Глупого Мышонка, был вынужден писать продолжение, в котором тот чудесным образом спасался. Чуковский, любивший пролить кровь своих героев в «Мухе-Цокотухе», «Бармалее» и т.д., всегда позволял добру выжить (да и кровожадный Бармалей в финале ведь выжил, «переродившись» в доброго торговца бубликами после его назидательного поедания приведенным Гориллой Крокодилом).

Скажут: а как быть с реальным Колобком в народной сказке? Лиса ведь его там тоже съедает, факт. Но, во-первых, одно дело устная сказка, и совсем другое — зрелищный, яркий мультфильм. 

В мультфильме же этом «зло» (Лиса) не просто уничтожает «добро» (причем, как пишут в криминальных сводках, с особым цинизмом), но и выступает, судя по финалу, в роли «учителя жизни» — и для своих глотающих слюну лисят, и, надо думать, для всей современной детворы.

«Надо сидеть — слышите вы! — Тише воды, ниже травы!» — пела Мама-Коза в мультфильме «Волк и семеро козлят на новый лад» 1975 года.

В его финале Волк не только не ест козлят, но и становится членом их творческого коллектива, радующего своим выступлением лесных обитателей (вообще этот мульт, надо думать, — еще и насмешка над обывательскими страхами, а также искусное издевательство над протокольным полицейским волапюком: «Не послушали голос матери — видно, бдительность вы утратили… Допустили вы упущение — видно, волк проник в помещение», — Коза (которая вообще-то мать!) хнычет этими кондовыми фразами, которыми современные полицейские да прислуживающие им педагоги изъясняются в своих казенных бумажках: «приискал элементы для изготовления самодельного взрывного устройства», «реализуя преступный умысел на осуществление деятельности террористической направленности», «вместе с другими обвиняемыми несовершеннолетними», «взорвал его в заброшенном здании, при этом тщательно уничтожив улики». 

Но то в веселом старом советском мультфильме. В новом же «Колобке» эта охранительная «полицейская» идеология со всей своей убогой серьезностью выступает на первый план и словно бы стремится заблокировать познавательную, да и всякую другую активность ребенка-Колобка, в конце концов одерживая над ней сокрушительную победу.

Причем ребенок-зритель в финале не только лишается Колобка, но и в придачу ко всему остается исключительно в гнусном обществе Лисы и ее прожорливого выводка. Для фанфика для подростков и взрослых, думаю, этот ход вполне себе приемлем — и в Беларуси, откуда родом режиссер мультфильма, и в современной России, по сути, так оно и есть, особенно после принятия «ковидной» Конституции 2020 года, в одном из вариантов которой дети открыто признавались «достоянием России». 

В 90-е годы популярны были сказки для детей, написанные специальными людьми для ранней профилактики нарко- и алкогольной зависимостей. Они образно повествовали о том, как довольно симпатичные персонажи, пристрастившись к чему-нибудь не тому, приходили к разным трагическим финалам, — тем самым маленькие слушатели получали своеобразную «психологическую прививку», поселяющую в их душе страх перед сомнительными удовольствиями. Складывается впечатление (особенно после финальной реплики Лисы), что и этот мультфильм создавался с целью отвратить детей от побегов из родного дома и от общения с незнакомцами.

И всё бы хорошо: допустим, у этого мульта действительно есть задача профилактировать непослушание и побеги из дома в детском возрасте. Тогда вопрос: помог бы он Сереге-Колобку из Знаменки? Который в четыре года уходил из дома с дрыхнущими родителями, выбивая окно, а в 10 лет сказал мне, глядя куда-то в сторону, 

Скажу больше. Мультфильм этот, как по мне, — это еще одно воплощение новейшего времени. «Глубинная», коллективно-бессознательная подоплека его, похоже, той же природы, что и попытка кого-то не по адресу возбудившегося приписать «нетрадицонные ценности» пьесе для детей «Душа подушки», после чего целый взвод из докторов наук и деятелей искусства в своей многостраничной экспертизе доказывал ему и суду обратное, и недавняя атака депутатов Госдумы на любимых детьми всего мира монстров Хагги-Вагги и Кисси-Миссии , а также не вполне здоровые попытки российских властей контролировать «идеологическую выверенность» детских игрушек силами психиатров Центра им. Сербского. Специалисты там вообще-то занимаются совсем другими вещами: проводят экспертизы для судов, и в бывшем НИИ психиатрии — исследования и разработку методов диагностики, лечения и реабилитации больных. 

Можно констатировать, что постсоветский человек, перепуганный самим собой и предшествующим столетием, добровольно выбрал забиться поглубже в свои «психические убежища» (термин Дж. Стайнера), и основным смыслом его существования стала унылая безопасность ради нее же самой, безопасность ради безопасности («Я устал, я хочу чаю с пирожком!» — Д. Драгунский, с отсылкой к Достоевскому), с сопутствующей ностальгией по разным советским и псевдосоветским химерам. То есть, в терминах Эрика Эриксона, вместо производительности наш человек выбрал погрузиться в лишающий его всякой идентичности застой и стагнацию.

Стоит ли удивляться, что рядом с ним вскоре появился пастух-«доппельгангер» — всё больше в военной форме и с погонами. И вот в одной красноярской школе, где на стенах нет ни одного детского рисунка (как и велят свято соблюдаемые ее администрацией санитарные нормы), разнимать двух дерущихся шестиклассников учителя вызывают отряд ОМОНа, а в школе на другом конце России росгвардейцы прилюдно, при детях, укладывают «мордой в пол» отца первоклассника, который по старой памяти пошел после уроков за ребенком прямо в класс, проигнорировав требование охранника остаться ждать у входа…

Психолог Вадим Петровский впоследствии сокрушался, что его юношеское открытие — 

Скорее всего — также по причине их чрезмерной озабоченности собственной безопасностью, в отличие от не забытых эффекта Зейгарник, установки Узнадзе и тому подобных явлений, служащих «консервации», сохранению деятельности в неизменном состоянии, тогда как выявленный Петровским «неадаптивный риск», напротив, способствует ее изменению и развитию.

Вряд ли Серега смотрел этот мульт. Тем не менее, освободившись после второй отсидки (дали ему два года и два месяца — снова за мелкие кражи; пока сидел, зэков активно вербовали в «вагнера» — увезли на фронт как минимум три большие партии, — но Серёга не купился), он сразу поехал в свою Знаменку, к родне. Нашел там работу («колым»), арендовал дом, оплатил адвоката, чтобы выбить положенное ему жилье — после 23 лет государство перестает оказывать сиротам безвозмездную юридическую помощь в таких вопросах, а Сереге на тот момент стукнуло уже 25.

С осенними холодами он снова подался в Красноярск — сказал, что в деревне и окрестностях кончилась работа. Пару недель жил тут, ночуя то на вокзалах, то в хостеле, перебиваясь случайными заработками, и ждал, когда одноклассник устроит его разнорабочим на стройку. Потом пошел в центр занятости, откуда его отправили в военкомат — якобы нужно встать на учет. Буквально за несколько дней до этого я узнал про детдомовца Диму из Ачинска, которого «взяли на понт» местные военком с участковым: припугнули условным сроком и вынудили подписать контракт, в результате чего ни дня не служивший, имеющий «белый билет» 19-летний парень оказался в Бахмуте. Серега выслушал мои напутствия не подписывать никаких контрактов — и снова пропал, уже несколько дней с ним нет связи. Но я все равно надеюсь.

* Признан Минюстом иноагентом.