Кладбища нет и нет. Мы если и не заблудились в трех соснах, то едем явно не туда. Останавливаю машину, но не глушу, в ней остается Алексей Бабий, председатель красноярского «Мемориала» (это общество — один из учредителей Международного «Мемориала», признанного государством «иноагентом» и ликвидированного). «Я осмотреться», — и иду через стену бурьяна к лесу.
Лес оказывается на удивление чистый, светлый, одноярусный — сосны и березы, не тайга. Поют птицы, совокупляются жучки — несмотря на наступившую осень, по смятой мной траве текут солнечные пятна. И вдруг пространство начинает плыть, как если бы был жаркий день, и ты гнал по раскаленному шоссе, в пустынных ландшафтах, в мареве, однако — прохладно, Сибирь, родные березы и осины.
Это не в реальности, а в твоей голове, говорю себе: просто ты хочешь верить, что они есть — пробелы, паузы, можно уместиться в них, перейти, и система не наведет резкость на тебя, твоих близких, можно стать сложнее, чтобы троиться в ее зрачках, чтоб они не могли сфокусироваться, чтобы выпасть из ее логики, картины мира, хотя бы протянуть время, и так обвести ее, она не всемогуща. Она корява и дырява, как все у них. Возвращаюсь к машине и Бабию: «Кладбища нет». Трогаемся, едем вперед, но метров через двести лес справа вдруг закругляется, и мы видим справа же, в траве, почти незаметную — но она есть — дорогу, поворачиваем, едем, и вскоре видим среди деревьев, остающихся справа, и их теней кресты. Выходим.