Июль 1943, Курская дуга. Поэт Константин Симонов читает бойцам Красной армии свои стихи. Фотохроника ТАСС
В Литинституте в Москве есть замечательный преподаватель. Он ведет курс по современной русской литературе — и начинает всегда с военной поэзии.
Когда мы, тогда еще первокурсники, впервые пришли к нему, то были страшно разочарованы. Мы ждали Михаила Елизарова и Евгению Некрасову, Алексея Сальникова. А тут — сороковые годы и вопрос: «Каких вы знаете военных поэтов?»
А вы, дорогой читатель?
Каких?
Твардовского? Константина Симонова?
Но ведь стихотворение «Жди меня» не говорит о войне — это агитационное произведение. Оно должно было поддержать солдата, помочь ему в госпитале, в бою, перед смертью.
А «Я убит подо Ржевом» Твардовский написал в 1946-м.
Главным летописцам войны (в поэзии; о прозе сейчас речи не идет) было к 1941 году по двадцать лет. Многие из них окончили легендарный институт МИФЛИ, но большинство не дослужились даже до чина лейтенанта. Половина из них полегли прямо там, в окопах, другая хоть и дожила до победы — но судьба их сложилась не менее трагично.
Я убежден: если бы старшеклассники читали Когана и Кульчицкого, Майорова и Левитанского, — не оказались бы мы в том болоте, в котором барахтаемся последние годы.
В 1931 году советская власть решила, что университеты отжили свое (зачем экономисту Лев Толстой, а писателю — Адам Смит?) и экстренным порядком отделила многие факультеты от университетов, превратив их в специализированные институты. В частности, от МГУ отделился МИФЛИ — московский институт философии, литературы и истории. Он просуществовал совсем недолго — всего десять лет, — но успел выпустить феноменальное количество талантов: в диапазоне от Солженицына до Твардовского (включая Давида Самойлова, Павла Когана, Семена Гудзенко, Раису Орлову, Николая Майорова и многих-многих других). Абитуриенты вынуждены были проходить сложнейший отбор, чтобы встретиться с лучшими преподавателями со всего Союза. Среди них были Дмитрий Ушаков (редактор словаря), Николай Гудзий (исследователь древнерусской литературы, первый декан филфака МГУ), Михаил Алпатов (легендарный искусствовед), Павел Новицкий (ректор ВХУТЕМАСа), etc., etc…
Студенты считали себя преемниками Пушкина, а МИФЛИ — Царскосельским лицеем. Они писали стихи, спорили друг с другом об искусстве, влюблялись (до того часто, что аббревиатуру ИФЛИ стали расшифровывать, как институт флирта и любовных интриг), а больше ни на что времени не оставалось — разве что на дешевое пиво.
Кроме того, они упорно учились.
Данте на итальянском, Мольер на французском, Гомер на древнегреческом — сиди и читай. Так и куется новая интеллигенция — поколение self-made с дырявыми штанами.
Их стихи того времени до скрипа в зубах романтические. Все про молодость и веру в себя — большинству на тот момент нет и девятнадцати. В стихотворении «Лирическое отступление» Павла Когана будет замечательная строфа:
Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков.
Вот я пишу эту статью и думаю — бывает у вас так, что вы вскакиваете ночью и плачете о времени большевиков? Нет? Не хочется назад в 1937 год?
Но ведь какая романтика! Это еще заметнее в песне «Бригантина», тоже когановской:
Вьется по ветру веселый Роджер,
Люди Флинта песенку поют,
И, звеня бокалами, мы тоже
Запеваем песенку свою.
Хочется человеку выговориться, как он любит все вокруг. И выговаривается. Заметьте, ничего личного, сплошная поколенщина. Апогей — стихотворение «Письмо»:
Мое поколение —
это зубы сожми и работай,
Мое поколение —
это пулю прими и рухни.
Если соли не хватит —
хлеб намочи потом,
Если марли не хватит —
портянкой замотай тухлой.
Сколько мощи, энергии! И какая уверенность в себе! Такая романтическая нота будет свойственна не только Когану, но большинству его однокурсников и друзей.
Пока не начнется война.
Она изменит все. Их поэзию. Их темы.
Изменит их самих — до неузнаваемости.
Сталинградская область, 1942 г. На пепелище. Точная дата съемки не установлена. Фото: Эммануил Евзерихин / ТАСС
При этом они все еще очень молоды.
Мои ровесники.
Судите сами. Это — отрывок из послевоенного стихотворения Александра Межирова, учившегося, правда, не в МИФЛИ, а в Литинституте:
Мы под Колпином скопом стоим,
Артиллерия бьет по своим.
Это наша разведка, наверно,
Ориентир указала неверно.
Недолет. Перелет. Недолет.
По своим артиллерия бьет.
Поэзия, абсолютно лишенная поэтических средств. Только этот страшный повтор: «артиллерия бьет по своим». Всё. До войны такой прозрачности не мог добиться никто.
Ужас мировой бойни прорывается сквозь романтическую веру в свое поколение, наивную любовь, дружбу.
Вот стихотворение «Перед атакой» Семена Гудзенко:
Будь проклят
сорок первый год —
ты, вмерзшая в снега пехота.
Мне кажется, что я магнит,
что я притягиваю мины.
Разрыв —
и лейтенант хрипит.
И смерть опять проходит мимо.
Стихотворение, за которое нельзя зацепиться. Его невозможно анализировать. Только опять рефрены — повторяемость войны, мерзкое одно и то же. И страшнейшие сцены:
Бой был короткий.
А потом
глушили водку ледяную,
и выковыривал ножом
из-под ногтей
я кровь чужую.
Словно это писала сама война.
В 1945 году, через три года после смерти Когана, Семен Гудзенко полемически откликнется на его «Письмо» стихотворением «Мое поколение». Вам оно хорошо знакомо в исполнении Владимира Высоцкого. Все идеалы попраны, каждая романтическая черточка согнулась от времени — сломанное, которое уже по счету потерянное поколение:
Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого б не жалели.
Мы пред нашим комбатом, как пред господом богом, чисты.
На живых порыжели от крови и глины шинели,
на могилах у мертвых расцвели голубые цветы.
Расцвели и опали… Проходит четвертая осень.
Наши матери плачут, и ровесницы молча грустят.
Мы не знали любви, не изведали счастья ремесел,
нам досталась на долю нелегкая участь солдат.
А самое страшное ведь было впереди. Гудзенко пишет: 1945 год уже не 1942-й, мы все-таки вернемся домой, хоть и сломленные, но вернемся.
Не вернулись.
Семен Гудзенко. Фотоархив Wikimedia
Почему эти стихи не публиковали во время войны — понятно. Печатать нужно было «Убей врага!». Но война закончилась — и вроде сейчас все должны опубликовать, а чудесных, гениальных поэтов, погибших на фронте, наконец, узнать.
Не опубликуют никого.
Первый год власть еще колебалась. В 1946 году выходит «В окопах Сталинграда», повесть суровой окопной правды. И в том же году — постановление оргбюро ЦК ВКП (б) «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Врагами объявлены не только Зощенко и Ахматова («…взбесившаяся барынька, мечущаяся между будуаром и молельней…») — закрывают всех.
Наступает очередное мрачное семилетие.
А потом будет оттепель (зачем читать Кульчицкого, когда есть Вознесенский?), застой, перестройка и девяностые с перенасыщенностью запрещенной литературой.
В XXI веке никто уже не помнит о гениальном поколении военных поэтов.
Напоследок процитирую еще одно стихотворение — на этот раз замечательного Николая Майорова. Деревенский парень, ставший студентом в 1937 году, призванный на службу в 1941-м и погибший в 1942-м. Это стихотворение «Мы». Вроде все как у Когана — романтика, вера в себя, сталь в голосе; но еще и удивительное предвидение. За наивной бравадой — готовность пожертвовать собой:
Есть в голосе моем звучание металла.
Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.
Не все умрет. Не все войдет в каталог.
Но только пусть под именем моим
Потомок различит в архивном хламе
Кусок горячей, верной нам земли,
Где мы прошли с обугленными ртами
И мужество, как знамя, пронесли.
Сейчас, когда память о войне стремительно превращается в набор вульгарных клише, читать эту поэзию особенно важно. Чтобы видеть победу непосредственно, без фильтра в виде чудовищного tour de force ежегодных парадов на девятое мая.
Чтобы никакие выспренние лозунги не звучали громче, чем правда Павла Когана. И, конечно, чтобы события сегодняшнего дня не казались нормой.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}