Обратная сторона смуты

Владимир Путин, начинавший в 2000 году с предвыборных обещаний «диктатуры закона», за годы пребывания у власти постепенно терял интерес к закону и праву — в конце концов осталась только «диктатура». Теперь он видит «настоящую силу в справедливости и правде» (из обращения к россиянам 24 февраля 2022 года). А на встрече с «военкорами» 13 июня, когда кто-то из участников предложил передавать расследования в отношении «антироссийской деятельности» бывшим участникам СВО, Путин, согласившись, воззвал к «революционному правосознанию»: «Надо искать таких людей с их сознанием и с их пониманием справедливости, и им поручать расследования в отношении тех негодяев, о которых вы сказали» (а там и других «негодяев» по выбору. — Л. Н.).

Изначально Путин, имея перед глазами образец ГДР, устройством которой он, по словам знавших его там людей, восхищался, строил полицейское государство. Не худший вариант: это — половина правового государства за вычетом прав человека, которые не признаются самостоятельной ценностью. 

Такая схема в РФ раз за разом давала трещины в результате избирательного правоприменения (и неприменения), но законодатель формально ориентировался на Конституцию, а судьи, чья последняя подпись стояла под всяким актом государственной репрессии, придерживались линии юридического позитивизма или легизма, обосновывая свои решения формальным следованием нормам позитивного права. Это служило правоприменителям и оправданием в собственных глазах: Dura lex sed lex (закон суров, но это закон).

Конституционные поправки 2020 года обнулили не только сроки президентства Путина, но и правовые ограничения для законодателя. 

После начала СВО набравшие размах репрессии за «дискредитацию вооруженных сил», когда речь лишь о призывах к миру, и за «фейки о вооруженных силах», когда «заведомо ложными» признаются, напротив, заведомо — в том числе для судей и следователей — соответствующие фактам высказывания, вывели правоприменение за грань «легизма». 

Начавшись в сердцевине «политического» новый виток произвола неизбежно раскрутится в сторону отношений собственности, что уже создает угрозу и для экономического истеблишмента. Не стоит думать, что судьи и следователи — не люди: тяжкий грех такого решения, как оставление под стражей Беркович и Петрийчук, явно не представляющих собой никакой общественной опасности, система должны будет оплатить своеобразной индульгенцией — таковая будет предоставлена за счет бизнеса, который, несмотря на заверения власти о его ограждении от произвола, будет отдан «правоохранительным органам» на «поток и разграбление» (вид наказания по «Русской правде» в редакции 1026 года).

Следует говорить о двух принципиально разных вариантах тоталитаризма — условно «западном» и «восточном». Так, Ханна Арендт, анализируя режим гитлеровской Германии, указывала, что он основывался на порядке в смысле немецкого «орднунга», то есть на норме, пусть и чудовищной с моральной точки зрения: скрупулезное высчитывание восьмушек еврейской крови для решения вопроса, кому остаться жить, а кому задохнуться в газовой камере — ярчайший тому пример.

Опричнина выстраивается «опричь», то есть вне всякого регулирования. Петр, брея бороды боярам, нарушал все нормы и традиции. Всевластие Сталина основывалось на абсолютной непредсказуемости репрессий.

К «восточному тоталитаризму» надо подойти также с обратного конца. Знаменитая «авторитарная личность» Теодора Адорно описывает психотип тех, кто с готовностью принимает тиранию. В числе характеристик «авторитарной личности», исторически распространенных в России, приспособленчество (конформизм), захребетничество (иждивенчество) и неистребимая вера в эффективность простых решений, самым простым из которых является смертная казнь.

Всякий бежит от свободы (формула Эриха Фромма) своим маршрутом, и россиянам здесь, видимо, тоже предначертан свой «особый путь». 

К трем лозунгам из романа Джорджа Оруэлла — «Война — это мир», «Свобода — это рабство», «Незнание — сила» — русский опыт добавляет еще один: «Произвол — это порядок». Вечно возвращающееся по кругу после всплесков «воли» упование на «твердую руку» ощущается здесь как слабость кнута, «нехватка Сталина» — а иных средств наведения порядка масса россиян себе просто не представляет.

Владимир Путин неоднократно обновлял формулу своей легитимности, но всякий раз для этого переходя на следующую ступень произвола: так было в 2004 году после Беслана, в 2012-м после Болотной, в 2020-м в результате «обнуления». 

В резерве остается еще смертная казнь, но, придавая важное значение символическому, Путин, судя по всему, не хочет остаться в истории как правитель, вернувший смертную казнь в легальное поле.

В этот момент с «маршем справедливости» (той самой) и с кувалдой в загашнике является Евгений Пригожин и еще более взвинчивает ставки произвола. Своим демаршем он, среди прочего, продемонстрировал: есть куда дальше! А больше произвола — значит «больше порядка». Поддержку Пригожина социологически едва ли можно оценить, но в первую очередь он мог бы опереться на самый что ни на есть ядерный электорат Путина. 

Мы, «гнилые интеллигенты» и либералы, — конечно, смутьяны, что тут скрывать, но настоящая смута может прийти только совсем с другой стороны: ее посеет тот, кто пообещает следующую ступень произвола и насилия, если в глазах россиян предложение будет выглядеть реальным. Не декабристы, предполагавшие ограничить произвол самодержца конституцией, и не кадеты с их блеянием получили в России поддержку широких народных масс, а большевики, сразу заявившие и продемонстрировавшие готовность к тотальному террору.

И здесь, на пределе, открывается некое окно возможностей. С точки зрения «масс», произвола все еще недостаточно для «порядка», но с точки зрения элит, дальнейшая его эскалация создает слишком серьезные и плохо прогнозируемые угрозы для остальных — тех, кто не на троне. Пригожинский мятеж, вроде бы ничем не кончившись, показал элитам реальность таких угроз.

Смута обычно кровопролитна, но из нее, как из всякого хаоса, всегда есть не единственный выход, и эскалация произвола даже в России, имеющей в этом богатый исторический опыт, — только один из них. «Произвол — это порядок» — лозунг, привлекательный для «народа», но не устраивающий конкурирующие между собой элиты. После смерти Сталина в 1953 году фигуры его окружения из-за страха друг перед другом выстроили динамическую систему норм и институтов, которая рухнула лишь спустя еще почти 40 лет под воздействием в первую очередь экономических причин, а не политической неустойчивости.

Либеральной интеллигенции, остающейся в России или временно покинувшей ее, в этих обстоятельствах надо продолжать настаивать на лозунгах правового государства, начиная хотя бы с его первой половины — государства полицейского. 

«просвещение внедрять с умеренностью, по возможности избегая кровопролития» (М. Салтыков-Щедрин). Не имея реального представительства и даже шансов на него в структурах власти, либералы сегодня могут «продать» вариант порядка, опирающегося на нормативную основу, в первую очередь — перепуганным бизнес-элитам. Это очередной исторический шанс слезть с «особого пути» в цивилизационный тупик.