— Мое мнение по данному ходатайству простое. Я считаю, что продление и пребывание меня под стражей несправедливо, неправильно и не должно происходить… Ваша честь, поскольку я занимаюсь театром, у нас принято репетировать. Я репетировала легкую, остроумную речь долго, но посмотрела на свою семью в первый раз за два месяца и поняла, что ничего легкого и остроумного здесь не происходит. Буду говорить эмоционально, но зато коротко…
Мы находимся на этапе предварительного следствия. Что такое расследование? Было, вероятно, совершено какое-то преступление. Есть что-то таинственное и неустановленное. Я, убей бог, за два месяца так и не поняла, что в этом невероятном деле такого таинственного и неустановленного. Не говоря о том, что я абсолютно уверена, что никакого преступления не было.
Неустановленное лицо написало пьесу. Шекспир написал много пьес и тоже есть разногласия. Здесь у нас установленное лицо — Светлана Петрийчук написала пьесу на невероятно актуальную тему. В 2016‒2017 годах снимали сериалы о женщинах, которых вербуют в ИГИЛ* в РФ. Об этом говорили на федеральных каналах про борьбу и профилактику с терроризмом. Это одна из главных тем как для государственных органов, так и для простых граждан. Я слышу эту тему последние 20 лет… У меня две дочери — одной 17, другой — 19 лет. Мне не все равно <…>
В этом спектакле [«Финист Ясный Сокол»] ясна, понятна и важна одна мысль, что существует однозначное зло. Этот самый терроризм. Есть реальные женщины, очень разные, которые уезжают в Сирию по разным причинам. Либо там погибают, иногда успевают еще кого-то убить, иногда нет. Либо возвращаются сюда и садятся в тюрьму. С одной стороны, справедливо, но с другой — с ними не ведется профилактическая работа. Нужно ли сажать этих женщин? Да, часто нужно. Есть ли у нас гарантии, что они выйдут и не продолжат? Нет такой гарантии. Судьбы этих женщин показаны в спектакле не очень симпатично. <…>
Зло происходит, преступление происходит, участие в преступлении тоже происходит. Невозможно об этом не говорить и не показывать завербованных женщин, многие из которых действительно никуда не уехали. При этом их не показывают. <…>
В нашем деле, кроме экспертизы и допрошенных двух свидетелей, которые говорят, что это был прекрасный спектакль, больше вообще ничего.
В этой самой «замечательной» экспертизе нам вменяется жест, который используют боевики ИГИЛ*. Второе — инструкция по ношению хиджаба. С таким объемом расследования мы столкнулись и с тех пор сидим в тюрьме. Мы говорим СИЗО, что это что-то такое. Это тюрьма! Нам дежурный вчера сказал, не превращайте тюрьму в детский сад… За два месяца не произошло ни-че-го. В этом деле не появилось ни одного нового документа, с которым как-то могли ознакомиться, ни одной новой бумажки. <…>
Я всегда полагала, что следователь занимается расследованием. В чем заключается расследование и преступление — я не понимаю.
Тем временем два месяца, что мы находимся в тюрьме, на воле находятся двое моих детей — одна из которых несовершеннолетняя, вторая — совершеннолетняя с довольно серьезными ментальными особенностями.
Они обе были удочерены. Я очень прошу, ваша честь, ознакомиться с экспертизой, которую мы положили. Это очень важно…
Я, конечно, бы хотела, чтобы меня полностью освободили. Но честно сказать… Если надо, я буду сидеть дома. За два месяца, господин следователь, можно было бы придумать хоть одно, хотя бы для вида, основание для меры пресечения.
Просто дайте мне возможность обнять моих детей, которые сходят с ума без меня.
Мы четыре года работали над тем, чтобы они не кричали по ночам и не рыдали. Они знают, что такое «мама в тюрьме». Они большую часть жизни провели в детдоме, и они знают, если мама в тюрьме, значит, она не вернется. Так не должно быть!
Полную версию речи Евгении Беркович смотрите в нашем репортаже: