Изгнание как колонизация

1.

Во многих публикациях о Рax Britannica — в частности, в нашумевшей книге Ниала Фергюссона «Империя» — содержится парадоксальная мысль о том, что важным элементом распространения английского языка и культуры на остальной мир было изгнание наиболее талантливой и активной части общества — иногда добровольное, иногда принудительное.

Австралия осваивалась британскими заключенными и ссыльными, то есть так называемыми пассионариями, людьми, не слишком законопослушными, но по крайней мере инициативными и изобретательными. В Новый Свет бежали жертвы гонений за веру или те, кого не устраивал политический климат в Британии Тюдоров. Путешествие Байрона в Грецию, на помощь борцам за независимость, было явной формой политической эмиграции. Англичане заселяли мир не только в процессе открытия и освоения новых земель, не только ради торговли чаем и сахаром, но и ради обретения политической или религиозной свободы.

Выходит, одним из существенных факторов колонизации является создание в центре империи сурового морального и политического климата, в котором сколько-нибудь свободный и самостоятельный человек рано или поздно сталкивается с прямой угрозой полицейского преследования. Тогда — при условии открытости границ, каковое условие Британия соблюдала неукоснительно, — 

Ни для кого не тайна, что от колонизатора требуется находчивость, активность, самостоятельность — все качества, не слишком уместные в авторитарном государстве. Колонии служили лучшей школой для тех, кто не вписывался в викторианский социум: надо ли напоминать о том, что опыт пребывания Киплинга в английской закрытой школе стоил ему нескольких лет панических атак и пожизненной бессонницы? Пассионарию нечего делать дома — его надо посылать «на службу к покоренным, угрюмым племенам, на службу к полудетям, а может быть, чертям». «Send forth the best ye breed — Go bind your sons to exile To serve your captives’ need To wait in heavy harness On fluttered folk and wild — Your new-caught, sullen peoples, Half-devil and half-child».

Сознательное (или бессознательное, основанное на слепом имперском инстинкте) вытеснение наиболее активных граждан на фронтиры, то есть передовые рубежи борьбы за новые территории, было существенной частью британской тактики по завоеванию мира: распространять язык должны те, кто достаточно убедительно умеет говорить и писать на нем, а следовательно, представляет опасность для отечественного истеблишмента. Кстати, Оскару Уайльду за день до ареста все друзья (возможно, по совету властей) настойчиво рекомендовали уехать во Францию, и он наверняка не встретил бы никаких препятствий. 

Если взглянуть под этим углом зрения на историю России, выясняются любопытные подробности. С точки зрения стандартной колонизации, то есть насаждения на завоеванных территориях своих ценностей и правил, Россия выглядит своеобразной антиимперией, поскольку весьма трудно определить, каковы, собственно, были эти ценности. Если говорить о православии, то в самой России оно недостаточно укоренено и имеет характер сугубо формальный: Россия во многом остается языческой страной, склонной к суевериям и религиозному эклектизму.

О формальном и поверхностном характере русской веры писали не только западники вроде Белинского, но и славянофилы вроде Хомякова. Римский и британский культ закона в России отсутствует — скорей уж присутствует культ беззакония, искусство хитро и изобретательно обходить любые препятствия, чинимые правопорядком. На всех завоеванных территориях Россия распространяет рабство, а также его непременные следствия — обскурантизм, лицемерие и коррупцию. Она служит идеальным примером для гегелевского тезиса о том, что нации, имеющие плохое понятие о Боге, столь же плохо обустраивают материальную сторону своей жизни. 

Некоторым исключением из правил была Россия советская, где выезд из страны обставлялся огромным количеством трудностей, а с конца двадцатых стал фактически невозможен; это привело к небывалому духовному росту в семидесятые — но тут подоспел закон 1972 года о выезде евреев в Израиль, и утечка мозгов возобновилась. Россия царская и путинская — обе они имеют весьма мало общего с Россией советской, о чем мы поговорим отдельно, — не препятствовала бежать за границу даже тем, кто был объявлен государственным преступником, тому примером почти беспрепятственное бегство Герцена и Засулич (последняя исчезла из России сразу после беспрецедентного оправдательного приговора, который вынес ей суд присяжных).

Приходится признать, что самым востребованным русским экспортным товаром — наряду с нефтью и прочим сырьем — всегда был русский эмигрант, который за границей становился или успешным изобретателем, или знаменитым литератором, или предпринимателем-миллиардером вроде Сергея Брина.

Всякую империю в силу ее авторитарной власти или по крайней мере жесткого внутреннего распорядка (это непременная составляющая имперской нации, начиная с Рима и кончая инками) можно сравнить с огромной маткой, исторгающей младенца, как только он перерастает некий стандарт. Тогда его выталкивают во внешний мир, который он и начинает осваивать, распространяя по нему свой язык, культуру и традиции.

Особенность путинской России долгое время была в том, 

Именно такое состояние общества после двух колонизаций — сначала инкской, а потом испанской — установилось в большей части государств Латинской Америки, что отметил в своей работе «Социализм в истории человечества» еще в 1972 году советский математик Игорь Шафаревич. Тем не менее события февраля 2022 года заставили несколько миллионов россиян (по последним данным, около трех) стремительно покинуть Россию, спасаясь от внутренних репрессий или мобилизации. Так лишний раз подтвердилось наблюдение автора этих строк о том, что в мировой культуре наиболее прочно утвердился образ русского эмигранта или красавицы в изгнании: это такой же национальный герой, как британский полковник, французский любовник или немецкий философ.

2.

Политический режим в России — чаще всего абсурдно жестокий и вызывающе непрагматичный — легко объясним, если иметь в виду именно этот рефлекс вытеснения активных и талантливых граждан, то есть именно имперский инстинкт завоевания мира. Почти в любой империи действует принцип, нагляднее всего сформулированный Сталиным применительно к Мандельштаму: «Изолировать, но сохранить». Ссылки Пушкина на Юг и в Михайловское, Бродского в Коношу, Мандельштама в Воронеж — все та же колонизация, поскольку, согласно революционной и фундаментальной книге Александра Эткинда «Внутренняя колонизация», Россия занимается главным образом освоением собственных территорий и угнетением собственного народа.

Воронеж на литературной карте мира известен прежде всего тем, что там написаны «Воронежские тетради», — точно так же, как Томы в Молдавии известны прежде всего тем, что Овидий, сосланный Августом по неизвестной причине, писал там «Tristia» (Мандельштам, давая такое название одному из лучших своих стихотворений, явно предчувствовал ту же участь). Декабристы в Сибири спроектировали и построили Читу — город, рациональная планировка которого заставляет вспомнить о Петербурге. Невозможно переоценить роль польских и русских ссыльных в освоении и просвещении Сибири — достаточно вспомнить, что великий географ Черский открыл хребет Черского не по доброй воле. Казахский просветитель Чокан Валиханов тоже изучал географию Сибири не по личной инициативе. 

С развитием политической эмиграции она перешла к фактическому завоеванию мира — тем более эффективному, что завоевывать его военной силой в силу коррумпированности и бездарности армейского начальства у нее получалось не очень хорошо: после 1812 года успешных войн на чужой территории Россия почти не вела. Зато с духовной властью все обстояло превосходно, и сегодня путинская Россия выходит на прежние рубежи.

Достаточно вспомнить о влиянии, которое русская эмиграция оказала сначала на Европу, а затем на Америку. Эта культурная экспансия стала едва ли не единственным внешнеполитическим успехом России, чья дипломатия всегда отличалась грацией медведя в посудной лавке. Зато культурное освоение мира шло опережающими темпами: Тургенев после ареста старался проводить в России главным образом свои юбилеи, жил же «на краю чужого гнезда», в Париже, что, если вдуматься, было весьма комфортно. Сравните французский роман до Тургенева — и после его благородного аристократического влияния: российская политическая цензура заставила Тургенева широко пользоваться контекстом — и французский роман превратился в тонкую игру лейтмотивов и умолчаний, в произведение практически без фабулы, без внятно прописанной авторской позиции, но с множеством тонких психологических намеков на подлинную позицию автора.

Auto-fiction во всем мире развивается под огромным влиянием Герцена, сочетающего небывалую интимную откровенность с убедительной политической риторикой: трудно сказать, кто больше повлиял на автобиографическую прозу Европы — «Исповедь» Руссо с ее тяжеловесными самооправданиями или горячая исповедь Герцена. Влияние русского авангарда на мировую живопись, музыку и балет в начале ХХ века было доминирующим, почти гипнотическим, 

Голливуд создан выходцами из России вроде Селзника и школой актерской игры, которую преподавал в Америке Михаил Чехов, театральный реформатор, сравнимый со Станиславским, Вахтанговым и Таировым. Проза Селина и французский сатирический роман в целом не могли бы состояться без Эренбурга (радикально повлиявшего, впрочем, на гораздо более поздние сочинения Джонатана Литтелла — тоже, кстати, выходца из России в третьем поколении). Влияние Набокова на американскую прозу признано Апдайком и, несомненно, у Пинчона (прежде всего на уровне фабул). Бродский во многом определил лицо американской эссеистики в семидесятые. Добавим, что так называемый социалистический лагерь тоже делал все возможное для выталкивания своих творцов за рубеж — и роль Поланского и Формана в колонизации американского кинематографа европейскими ценностями и роковыми вопросами вполне сравнима с ролью Колумба.

Трагизм эмигрантской участи вообще несколько переоценен: Набоков первым научился выстраивать свое поведение так, чтобы эмигранту не сострадали, а завидовали. Он принц в изгнании, носитель тайного знания, аристократ, путешествующий инкогнито. Мне довелось путешествовать по Америке с другими политическими беженцами, нашедшими приют в корнелльском Asylum. Один молодой нигериец в своем выступлении перед американскими студентами заметил: вы сочувствуете мне, но я решительно не знаю, чему тут сочувствовать.

Я живу в Америке, преподаю, наслаждаюсь всеми благами цивилизации, и все эти преимущества купил своим инакомыслием. Но мои сверстники, оставшиеся в Нигерии, страдают не только от диктатуры, но и от крайней бедности, а также грязи. В Нигерии очень много слоновьего дерьма, которое слоны производят в поистине титанических количествах. Стоит ли жалеть человека, который выбрался из слоновьего дерьма? Эмигрант, добавим от себя, не только беглец, но и посланец, такой же конкистадор, как Ермак в Сибири или Кортес в Мексике. Назвать эту участь жалкой не сможет и самый сентиментальный биограф.

3.

Советская империя на этом фоне выглядит некоторым исключением, поскольку она старалась не отпускать своих лучших физиков (по военным соображениям) и литераторов (из чистой вредности) даже в ближайшие социалистические страны вроде Болгарии. Узенькая щелочка, приоткрытая в 1972 году, отчасти разрядила невыносимую духоту застоя, но не сумела отсрочить социальный взрыв 1985 года, когда российская культура бесповоротно обогнала российскую политику и экономику. Произошла катастрофа, предсказанная русским новеллистом Всеволодом Гаршиным еще в 1879 году: пальма, растущая в теплице, пробила ее крышу и погибла на морозе.

Советская культура росла в огромной, тесной и душной теплице, перегретой абсолютной герметичностью советского социума. В результате империя не смогла совладать с собственной интеллигенцией, которая эту империю разрушила — и немедленно погибла в холоде рынка (этой катастрофой воспользовались самые деструктивные криминальные элементы, выдавая ее, разумеется, за торжество свободной экономики).

Если бы советская империя, подобно российской, не создавала препятствий для своих наиболее активных жителей при выезде за границу и освоении сопредельных территорий, можно лишь гадать об истинных масштабах влияния советских ценностей, который наблюдался бы во всем мире: 

Этот феномен подробно описан в повести Леонида Филатова «Свобода или смерть», где главный герой, оказавшись в свободном мире, немедленно воспроизводит там конфликт художника и общества — и, подобно тургеневскому Рудину, гибнет на французских баррикадах.

Постсоветская империя уступает и российской, и советской — прежде всего по интеллектуальному уровню; для нее характерно полное отсутствие советского культа просвещения, она отказалась даже от тех лицемерных призывов к миру, которыми вошел в анекдоты поздний СССР. 

Масштабы эмиграции в последние два года превысили все показатели последних пятидесяти лет и сопоставимы с массовым бегством из большевистской России. Идеи Владимира Путина и его ближайшего круга, главным образом позаимствованные у Ивана Ильина, геополитиков позапрошлого века, конспирологов и <…>, — не представляют никакого интереса, и их влияние пренебрежимо мало даже в самой России. Завоевать или даже удивить мир с помощью такого барахла не представляется возможным. Но Россия распространяет русский язык, русскую актерскую школу и, увы, типичные русские конфликты по всему миру, где, несмотря на попытки Запада отгородиться от русских изгнанников, начинают не только говорить по-русски, но и думать в русском стиле.

Российская культура до сих пор продолжает блуждать в кругу устаревших проблем и конфликтов, относящихся еще к эпохе классицизма, — и нельзя не признать, что огромная поддержка Трампа со стороны русской эмиграции, традиционно крайне правой, сыграла свою роль в его победе. Более того: архаизация американской общественной жизни в последние десять лет, фактический отказ от многих идеалов модерна, элементы политической цензуры — все это может объясняться непосредственным российским влиянием, 

О разлагающем влиянии русской эмиграции в политической жизни Германии говорят все чаще — здесь русские поддерживают наиболее ксенофобские силы вроде «Альтернативы для Германии».

Чем меньше влияет на мир русская метрополия, тем больший вес — и удельный, и политический — приобретает в западном обществе эмиграция, но увы — эти влияния идут по одной линии: Россия распространяет не только свою исключительную духовность, но и все болезни, присущие этой замкнутой, садистской и мазохистской культуре. К борьбе со многими из российских национальных инфекций Запад попросту не готов. Напомню, что во время завоевания Латинской Америки индейцы гибли не столько от испанского оружия, сколько от оспы. Россия широко распространяет по миру оспу нетерпимости, взаимной вражды и того особенного ресентимента, который Достоевский назвал «подпольем». Не зря именно Достоевский оказал роковое влияние на Ницше, а довершила дело русская эмигрантка Лу Андреас Саломе, которой Ницше в значительной степени обязан именно безумием на почве сложного садомазохистского комплекса.

Имперскость — этот новый термин появился именно в последние годы, и именно в связи с российской агрессией на пространстве бывшего СССР — выражается не только в захватническом инстинкте: борьба с властью, загнанная в подполье, приобрела в России столь же болезненный характер, что и поддержка этой власти. Мафия, с одной стороны, и секта — с другой — так выглядит сегодня практически любой конфликт, и тотальное влияние России в этом плане трудно переоценить.

Мне могут возразить, что и итальянская мафия внесла существенный вклад в криминализацию американской жизни, и беглые нацистские преступники серьезно исказили политический пейзаж Латинской Америки, — и все это будет правдой. Но лишь экспансия российских национальных болезней, в диапазоне от ксенофобии и антисемитизма до хронического правового нигилизма — осуществлялась в такой убедительной и привлекательной форме: Россию покидают в первую очередь не международные преступники и не финансисты, а деятели культуры. Этот вампир обезболивает место укуса.

В условиях решительного раскола человечества на модернизм и архаику, сравнимого по масштабам с духовной революцией христианства, именно российский вклад в архаизацию человечества может оказаться решающим — и тогда я не поручусь за будущее человечества. Парадокс нашей эпохи состоит в том, что, глухо отгораживаясь от остального мира, Россия тем самым все стремительнее выталкивает в него зараженную ткань. Отгораживаясь от любых зарубежных влияний, она все больше влияет на мир сама — в отличие, скажем, от Китая, который транслирует человечеству главным образом безобидную адаптивность и конфуцианскую дисциплину.

Остается утешаться лишь тем, что в ближайшее время Америка имеет все шансы начать новую волну экспансии в Европу — а если повезет, то и в Россию. Несмотря на предъявленные Трампу уголовные обвинения, он имеет все шансы вернуться во власть — а уж тогда его противникам не поздоровится: как известно, воскресший вампир гораздо агрессивней того персонажа, каким он был при жизни. Массовая эмиграция из США, многократно превышающая весьма умеренный отъезд левых в эпоху маккартизма, поможет распространить в мире американские ценности: культ закона, гуманизм, предприимчивость. Чем больше из страны бегут, тем активней превращают остальной мир в подобие родной империи. Остается только порадоваться тому, что Америка наконец подтвердит в мире свой имперский статус, создавая невыносимые условия для уроженцев и выпуская на мировой просмотр наиболее талантливых нонконформистов.