Как я все узнал

Эта работа — результат совершенно незапланированного исследования, которым я занимался в течение полутора лет. Все началось в моем родном селе Житное, куда я часто приезжаю повидать родственников и где обычно провожу летние каникулы. Вот и летом 2015 года я был там. 

Природа в тех краях удивительная: живописные степи и поля простираются на многие километры, и мы с друзьями часто отправляемся на велосипедах по прилегающим к селу районам в поисках новых интересных мест. 

Во время одной из таких вылазок мы проезжали мимо казахского кладбища, расположенного на большом бугре, и тогда я впервые обратил внимание на то, что там же, чуть поодаль от мусульманских могил, есть одна с православным крестом. Мне, конечно, стало интересно: откуда на этом кладбище русский православный крест и что за человек там похоронен? 

Когда я спросил об этом у друзей, они рассказали мне историю о советском летчике, самолет которого в годы войны якобы разбился где-то недалеко от того бугра, на котором сейчас стоит кладбище. По их словам, похоронили его там же, на месте крушения самолета. Звучало все это не слишком правдоподобно: до Астраханской области немцы, конечно, дошли, но военных действий здесь, по сути, не было, а значит, вероятность крушения самолета все же достаточно мала. 

Несколько позже мне пришло в голову обратиться к бабушке. Ее зовут Валентина Яковлевна Семигласова, она родилась в селе Житное в 1946 году и провела там всю жизнь. Вот что она рассказала мне: «Разговор в то время в селе шел такой, что Яков Афанасьевич Нюничкин, так его звали, во время войны якобы вел какую-то подрывную деятельность против власти, в поддержку фашистской Германии, то ли власовец, то ли… Ну, в общем, когда это все раскрылось, в его родном селе Чулпан провели суд над ним. Он попал в Староволжский лагерь, где тогда содержались военные преступники и предатели родины. История странная, конечно…

Конечно же, трупа хватились и не нашли, а семья похоронила его там, где русского искать не будут, — на казахском кладбище в селе Житное». 

То, что я услышал от бабушки, звучало, как мне тогда показалось, более правдоподобно, чем история о летчике. Кроме того, информация была весьма ценной: так, в первую очередь стало ясно, что, какие бы события тогда ни происходили, все это имело отношение вовсе не к Житному, а к селу Чулпан. Это и послужило отправной точкой моей работы. 

Больше всего меня тогда занимали не столько обстоятельства смерти некоего Нюничкина, сколько сама его личность. Правда ли, что он был предателем, что перешел на сторону врага? Справедливо ли был осужден? 

Первым делом я решил вернуться на казахское кладбище и найти его могилу. Она выглядела очень опрятно, будто кто-то за ней ухаживал. На памятнике было написано: 

«Нюничкин Яков Афанасьевич 

1.10.1908–19.01.1950» 

Через некоторое время я отправился в архив, ведь если Нюничкина осудили, должно было остаться дело. Такого рода документы хранятся в Архиве новейшей документации Астраханской области. Там мне подсказали, в какой фонд стоит обратиться, и предупредили, что в выдаче документов могут отказать в соответствии с законом о защите персональных данных. 

Дело я нашел в фонде под названием «Обком КПСС Икрянинского района Астраханской области», и в выдаче мне действительно отказали: якобы в документах содержалась личная информация, доступ к которой разрешен только родственникам. Я написал заявление на имя директора архива, но не помогло и это. Зато мне посоветовали обратиться к родственникам Нюничкина и попросить у них доверенность. И тогда я стал их искать. 

За помощью я вновь обратился к бабушке, и она рассказала, что моя подруга Наташа, проживающая в Житном, — оказывается, правнучка того самого Нюничкина. Наташа подтвердила это, но сама о родственнике ничего не знала и предложила мне поговорить с ее матерью, Ольгой Александровной. Как выяснилось, за могилой Нюничкина ухаживала именно она. Чтобы встретиться с матерью Наташи, мне надо было ехать в Житное, но тогда у меня не было такой возможности, и встречу пришлось отложить. Через некоторое время мне позвонила бабушка. Она сказала, что Ольга Александровна умерла от инсульта. Что делать дальше, я не знал. Время шло, а доступа к документам у меня по-прежнему не было. Более того, не стало человека, который мог помочь мне и внести ясность в эту запутанную историю. 

Позже выяснилось, что жив отец Ольги Александровны, Александр Яковлевич Нюничкин, родной сын Якова Афанасьевича, и найти его можно в селе Чулпан. Я узнал даже его адрес, но, к сожалению, снова откладывал поездку, не представляя, чем это потом обернется. В справочной мне дали номер Александра Яковлевича, а когда я позвонил, к телефону подошла женщина, которая представилась его женой. На разговор она настроена не была, сказала лишь, что он серьезно болен и ответить на мои вопросы не в состоянии. От Наташи я узнал, что за несколько дней до моего звонка Александр Яковлевич перенес инсульт и теперь парализован. 

Ситуация казалась безвыходной. 

и зачем вообще нужен был лифт, непонятно. Мне посоветовали вернуться через год, когда, по их словам, лифт уже будет исправен. 

В тот момент я даже решил, что искать уже негде, да и нечего. Однако вскоре все разрешилось самым неожиданным образом: однажды совершенно случайно я вновь услышал фамилию Нюничкин. И услышал, как ни странно, от моей тети, Татьяны Анатольевны Семигласовой. Она живет в Старо-Волжском и работает в местном психоневрологическом интернате, территория которого полвека назад была зоной, где и умер Нюничкин. Впрочем, говорила она не про Якова, а про Михаила. Как выяснилось, сын у Нюничкина был не один, а Михаил приходился ему внуком. Связаться с Михаилом было нетрудно. Я позвонил ему, и мы договорились о встрече. Почти в то же время на очередные мои запросы в обоих архивах ответили согласием, и я получил документы. 

С Михаилом впоследствии я встречался дважды, и один раз — с его отцом, Иваном Яковлевичем. Оба они оказались очень приветливыми, дружелюбными, с готовностью рассказывали о родственнике все, что знали. Якова в семье помнят, говорят о нем с гордостью, вот только далеко не все дошло до наших дней: на многие вопросы ни внук, ни сын Нюничкина ответить не смогли. 

Что я узнал 

Афанасий Петрович Нюничкин с женой Агафьей Григорьевной были крестьянами. Жили они в средней полосе, в деревне Знаменка Тамбовской губернии. В начале XX века семья была вынуждена бежать на юг. Многие тогда бежали, чтобы спастись от голода, найти работу и крышу над головой. 

В Астраханской губернии работу можно было найти всегда: в силу близости к Каспию была развита рыбная промышленность, функционировал завод по производству рыбных консервов, и в основном все население так или иначе трудилось в этой отрасли. Впрочем, в начале века и там люди бедствовали. 

Нюничкины обосновались в селе Чулпан Икрянинской волости Астраханского уезда Астраханской губернии. Там у них был небольшой участок земли и личное подсобное хозяйство. Не сказать, что дела шли хорошо, но еды хватало, было где жить и растить детей. В то время все старались выжить как могли, работали не покладая рук, чтобы прокормить себя и родных; так и Нюничкины — выживали. 

Младший сын, Яков Афанасьевич Нюничкин, родился в 1908 году. Как все дети в селе, он ходил в церковно-приходскую школу при Ильинской церкви, где был обучен грамоте, счету и письму. С юных лет (по документам — с 1922 года) до начала коллективизации работал в хозяйстве у отца. 

Уже тогда в селах Астраханского округа проходило становление новой власти. Это был неспокойный, болезненный, иногда трагичный процесс. 

В архивах сохранилось немало документов, описывающих процесс коллективизации в Астраханском округе. В них содержатся предписания для служащих районных исполнительных комитетов (РИК), а также статистические сводки и отчеты о ходе работы. В информационных сводках читаем следующее: 

«В с. Житное, Седлистое беднота к выселению кулачества относится отрицательно. Были случаи срыва собрания бедноты по вопросам раскулачивания. Отдельные бедняки заявляли: «Довольно говорить о кулаках. Даешь хлеба». 

«Наименьшую активность в работе раскулачивания проявляет беднота и батрачество Харабалинского и Икрянинского районов». 

«В селе Житном 200 человек колхозников покинули общее собрание с возгласами: «Нечего голову морочить, раз не дают увеличенную норму хлеба».

По данным на 10 марта 1930 года, в Икрянинском районе было раскулачено 553 хозяйства. Семью Нюничкиных ужасы коллективизации обошли стороной: все члены семьи остались живы, у них по-прежнему был дом и кое-что из нажитого имущества. Однако жизнь изменилась раз и навсегда. 

В 1930 году Яков был вынужден вступить в колхоз: теперь он работал не для своей семьи, а для государства. На смену спокойной жизни в селе и размеренному труду в личном хозяйстве пришли трудодни и жесткие графики. До 1934 года он числился звеньевым рыбной ловли при колхозе «Красный чулпановец», затем работал в Рыбпотребсоюзе, а в 1935 году был назначен бригадиром рыбной ловли. Уже в 1938 году Яков, тогда еще беспартийный, стал председателем Чулпанского сельсовета. Трудно судить о его отношении к колхозному строю — был ли он его поборником или просто пытался выжить в этих условиях? 

Тогда же, в конце 30-х, произошла одна история, о которой родственники Якова говорить не любят. Во время интервью, когда об этом зашла речь, диктофон просили выключить. Нюничкин на тот момент уже являлся председателем сельсовета, и сверху поступил приказ — уничтожить Ильинскую церковь, единственную в селе. Для жителей села это было потрясением: не просто церковь была бы стерта с лица земли, но и воскресно-приходская школа окончательно перестала бы работать. 

Яков долго не мог на это решиться, но выбора у него не было. Можно себе представить, чем мог бы обернуться его отказ выполнить поручение начальства. В итоге церковь была снесена. 

Позже по инициативе Якова Нюничкина на месте этой церкви из оставшихся от нее материалов был построен дом-интернат со школой, где учились и дети из соседних сел. Казалось бы, Нюничкин свою вину искупил, вот только историю эту в селе не забыли до сих пор и часто припоминают его потомкам. 

В 1941 году началась война, и Якова призвали на фронт в Севастополь, где он служил командиром взвода. В 1943 году он был ранен и вернулся в Чулпан — вернулся героем, с военными наградами, и занял свою прежнюю должность председателя сельсовета. По воспоминаниям родственников, отношение местных жителей к Якову в целом было хорошим: семьянин, отец четверых детей, участник Великой Отечественной войны, он был, ко всему прочему, очень отзывчивым человеком. 

Трагические события, которые перевернули жизнь Якова Нюничкина и его семьи, произошли двумя годами позже, в 1946 году. 

Все началось в селе Коклюй Чулпанского сельсовета. Там жила женщина, муж которой умер, оставив ее с маленькими детьми без средств к существованию. Яков не смог закрыть глаза на ее горе — он дал ей лишний участок земли, совсем небольшой, около квадратного метра. Тогда и это могло спасти целую семью. По разным сведениям, было еще несколько подобных случаев. Но как и почему доброе дело Якова обернулось для него приговором, никому наверняка не известно. Поговаривают, что кто-то узнал о «щедрости» Нюничкина и стал уже не просить, а требовать лишнюю землю, причем не особенно в ней нуждаясь. А когда получил отказ, пошел и написал донос. И на Якова завели дело. С должности председателя сельсовета сняли сразу, а вслед за ним уволили почти весь штат сотрудников. 

Первое судебное заседание состоялось 6 и 7 декабря 1946 года. Вместе с Нюничкиным по делу проходил Михаил Павлович Резцов 1915 года рождения. Резцов этот приходился Нюничкину дальним родственником и работал председателем колхоза «Красный чулпановец». По рассказам, мужчины состояли в дружеских отношениях. Вот только дружба эта сыграла с Яковом злую шутку. 

Михаил Резцов был обвинен в злоупотреблении служебным положением (ст. 109 УК): «…подсудимый Резцов Михаил Павлович работая в к/зе «красный Чулпановец» в должности председателя к/за, в период своей работы злоупотреблял своим служебным положением, а именно допускал нарушения устава с/х артели в к/зе заключающее в разбазаривании земли в к/зе в результате чего 32 хозяйства имели земли вверх нормы <…> В допущении содержанного излишка скота у колхозников 39 хозяйств 119 голов скота, <…> нарушил финансовую дисциплину в колхозе, задерживал в подотчетные суммы денег от 2500 до 6726 руб. Производил производственные расходы на покупку материалов, зерна и другие материалы в результате чего перерасходовал сверх смет 37 930 руб.». 

Нюничкин, проходивший по той же статье, был обвинен в том, что «работая председателем Чулпанского с/совета в период своей работы злоупотреблял своим служебным положением, а именно не принял мер к нарушениям устава рыболовецкой артели в деле самовольной прирезке колхозниками, а также увеличения поголовья скота…» 

Сами же «преступления» последнего, а вернее, их детали, указанные в тексте приговора, вызывают сомнения. Так, например, там написано, что 32 хозяйства Чулпанского сельсовета имели в общей сложности чуть больше 19 километров лишней земли, что сравнимо с площадью самого сельсовета, если не превышает ее. Но самое поразительное — это суммы денег, которыми якобы оперировал Резцов. Перерасход составил немыслимые 37 тысяч 930 рублей. Может, это не чей-то злой умысел, что вполне возможно, а просто грубая ошибка, вот только можно ли допускать подобные ошибки, когда речь идет о судьбе человека? 

Если обвинение Резцова ограничивалось одной статьей, Нюничкин был также привлечен по ст. 117 УК (получение должностным лицом лично или через посредников в каком бы то ни было виде взятки за выполнение или невыполнение в интересах дающего какого-либо действия, которое должностное лицо могло или должно было совершить исключительно вследствие своего служебного положения, — лишение свободы на срок до двух лет). 

По итогам первого слушания Резцов был приговорен к лишению свободы на 3 года, Нюничкин — на 5 лет с конфискацией принадлежащего ему имущества. Приговор был обжалован, и следующее заседание суда состоялось 28 декабря 1946 года. 

В судебном определении указаны обвинение Резцова по ст. 109 УК, которое осталось неизменным с момента первого заседания, и абсолютно идентичное обвинение Нюничкина, с той только разницей, что теперь преследование Якова по ст. 117 УК обросло некоторыми подробностями: «путем вымогательства получил взятку с Долиной 1000 рублей за выданную справку на продажу коровы и Литвинова Фрола 100 рублей за скрытие от учета козы». 

Откуда такие деньги могли взяться в послевоенные годы у голодающих жителей села, которые пытались продать корову или скрыть наличие в хозяйстве одной козы, — большой вопрос. По итогам этого слушания срок заключения Нюничкина сократился с 5 до 3 лет в соответствии с актом об амнистии от 7 июля 1945 г. («Об амнистии в связи с победой над гитлеровской Германией»). 

Яков был исключен из партии; все семейное имущество, включая дом, было конфисковано. Забрали даже военные награды. И самого Нюничкина забрали. Забрали без предупреждения, не дав времени попрощаться с родными. Говорят, он только успел поцеловать младшую дочь, а потом его увели.

Яков Нюничкин оказался на зоне, где ему предстояло провести долгие три года. Наталья Михайловна, жена Якова, осталась с четырьмя детьми, младшей дочери тогда было всего два года. Они лишились буквально всего. В первую очередь, конечно, мужа и отца, кормильца семьи. Им было негде жить, но, говорят, им помогали родственники и знакомые. Наталья устроилась работать в школу, получала в месяц 21 рубль, детям тоже приходилось работать. Все, что у них оставалось, — надежда на скорое возвращение Якова. Никто не знал, что ему уже не суждено живым покинуть территорию лагеря. 

Лагерь, в котором оказался Яков Нюничкин, был расположен в поселке Старо-Волжский. Собственно, сам поселок образовался вокруг лагеря, изначально жителями были только его работники. 

Стоит ли говорить, какими тяжелыми были условия жизни в лагере? Михаил, внук Якова, рассказывает следующее: «Условия жизни в лагере были ужасными. <…> Спали они на досках, кормили их через раз. Зимой было страшно холодно, люди иногда замерзали насмерть, а летом убивала астраханская жара до 40 градусов, особенно когда работаешь под знойным солнцем». 

Спали на гнилых досках, а порой на голом полу. Потому и болели много, а болезни добивали заключенных окончательно. 

Нелегко пришлось и Якову Нюничкину. Казалось бы, дом был рядом, расстояние между селом Чулпан и Старо-Волжским — около 3 километров. Но видеть родных не разрешали. Изредка, раз в полгода, удавалось договориться о коротком свидании. 

Тянулись бесконечные для Якова недели и месяцы, не вдали от семьи — но без семьи. И так минуло почти три года. Срок заключения подходил к концу. Началась зима. Холодная, суровая зима, которую Яков так и не смог пережить. От постоянного переохлаждения у него развилось воспаление легких, от которого он предположительно и умер в ночь на 19 января 1950 года. 

Что же произошло дальше? Как Яков Нюничкин был похоронен на житнинском кладбище? Никто не знает этого наверняка. Отдавать родственникам тела умерших заключенных было запрещено. И конечно, истории о том, как жена Якова выкрала его тело и тайно похоронила в месте, где его никто не смог бы найти, — это вымысел. Существуют две более правдоподобные версии, одну из них мне рассказал сын Якова, а вторую, как ни странно, внук. Первая версия заключается в том, что тело пусть жене и не выдали, но похоронить разрешили. Под строгим надзором, под конвоем, но жена смогла достойно проститься с мужем. Вторая же версия гласит, что жена Якова через знакомых узнала, где и когда хоронят заключенных. В указанное время пришла туда и издалека проследила. Запомнила то место, где был похоронен ее муж, и уже позже установила там крест и надгробие. 

Почему все это было на казахском кладбище? Потому что тогда вообще не было никакого кладбища. Там была разве что братская могила. 

Что знали все 

Уже зная историю Якова Нюничкина, пообщавшись с его родственниками и ознакомившись с материалами дела, я подумал: а что если есть какая-то третья точка зрения? Не то, что написано в официальных документах, и не то, что помнят родные. И тогда я пошел в библиотеку. 

В архивах Областной научной библиотеки им. Крупской я нашел то, что никак не ожидал увидеть: в местном периодическом издании («Северо-Каспийской правде»), которое, кстати, существует и по сей день, в течение всего 1946 года освещались события, происходившие в Чулпане. В том числе неоднократно упоминалось имя Якова Нюничкина. Также я нашел тексты статей и заметок, имеющих прямое отношение к событиям, происходившим в селе Чулпан. 

В одном из имеющихся у меня выпусков местной «Правды» нашлась сводка о выполнении плана первого квартала колхозами района на 1 апреля 1946 года. Из нее следует, что колхоз «Красный чулпановец» находится на втором месте в районе по выполнению плана. Похожие показатели «успеваемости» можно встретить практически в каждом выпуске газеты, и везде колхоз села Чулпан показывает себя хорошо. В сводке за 1 апреля выполнение плана колхозом составляет 193,3%. Для того времени это очень высокий результат, и достичь его стоило немалых усилий. По рассказам моего деда, который в 60-е годы работал заместителем председателя колхоза «Красная звезда» соседнего села Житное, таких показателей в послевоенное время было добиться практически нереально. 

В следующих выпусках газеты, от 8 марта и от 11 апреля, появились еще две статьи об успешной работе ловцов колхоза «Красный чулпановец». Один только человек, Ш. Утюшев, выловил 74 центнера рыбы. Результат впечатляющий. Другое звено добыло 86 центнеров рыбы за 10 дней. Это почти половина квартального плана. В целом можно заметить, что все статьи о колхозе носили хвалебный характер. Впервые мы наблюдаем изменения в их тоне в выпуске «Северо-Каспийской правды» от 6 июня. 

В одной из статей Нюничкин подвергается критике со стороны медработника села Чулпан. Он недоволен работой председателя сельсовета, который разместил прибывшую в село акушерку Л.В. Кабанову с семьей в амбулатории. Им обещали выделить комнату, но шли месяцы, а семья так и жила в амбулатории. Медработник, автор статьи, обвиняет Нюничкина в том, что по его халатности амбулатория превращается в общежитие. 

Конечно, сказать наверняка, правда это или нет, мы не можем. Более того, нам неизвестны обстоятельства, при которых сложилась эта ситуация. Можно, конечно, поверить в реальность описанных событий, но с уже сложившимся у меня образом Якова Нюничкина это совсем не совпадает.

Выпуск газеты датируется 3 октября — вероятно, это самый важный номер из имеющихся у меня, потому что практически половина его посвящена нарушениям устава колхоза. И это неспроста. Пишут о серьезных нарушениях устава, причем нам сразу говорят, кем именно — колхозниками из «Красного чулпановца». 

На нарушителей разом обрушивается поток резкой критики, безосновательных обвинений и едких замечаний, а в конце статьи их «призывают к порядку» всеми доступными средствами. 

Эта статья вышла под заголовком «Прихлебатели». Теперь мы видим, что тон газеты резко изменился на противоположный: тех, кого называли передовиками, в разы перевыполнявшими план, теперь назвали прихлебателями. 

И председатель сельсовета Нюничкин, и председатель колхоза Резцов, оказывается, не справлялись со своими обязанностями и «нисколько не заботились об укреплении колхоза». Допустили, что некто Кузыченко и Воробьев «обнаглели» и захватили более 1 тыс. метров колхозной земли (более того, последний с супругой посадили картофель в огороде соседей). Снова, как в деле Нюничкина, фигурируют поразительные цифры. 

Но верится во все это с трудом. Как так вышло, что «Красный чулпановец», практически передовик труда, вдруг взял и «забыл об уставе колхоза»? Зачем этим людям лишняя земля и лишний скот, ведь дела в колхозе, как писалось раньше, шли хорошо, значит, и земли должно было хватать всем, и пищи. Только, судя по всему, не хватало, и те, кто в одиночку вылавливал по 74 центнера рыбы, то есть 7,4 тонны, домой не приносили ни килограмма. Люди если что-то и скрывали, то не какие-то богатства, а, например, козу или масло. И уж вряд ли это могло свидетельствовать об их злых намерениях. 

Последнее упоминание колхоза «Красный чулпановец» — в номере от 10 октября. Пишут, что правление колхоза не выполняет зоотехнические правила, что срывается график. Больше в 1946 году про Чулпан ничего написано не было. 

Именно в то время над председателем чулпанского сельсовета велось следствие. 

Это создает яркий контраст: заметки о колхозниках, где одних и тех же людей в течение года трижды хвалят, дважды ругают, а потом навсегда забывают о них, перемежаются портретами Иосифа Сталина и коммунистическими лозунгами. 

Что я об этом думаю 

Полтора года назад, когда я только начинал это исследование, я преследовал две цели. Первая — узнать правдивую историю могилы Якова Нюничкина. Вторая — ответить самому себе на вопрос: Яков был хорошим человеком или же плохим? Теперь, по прошествии времени, хочу заметить, что ни то, ни другое сделать мне не удалось. 

Историю могилы Якова, как оказалось, не знают даже ближайшие его родственники. А вот вопрос, который я задал себе еще летом 2015 года (злодей Нюничкин или герой?), теперь и вовсе кажется мне неактуальным. 

Я узнал об этом человеке немало противоречивой информации: не раз он попадал в неоднозначные ситуации, в одно и то же время о нем говорили и писали абсолютно противоположные вещи. Но наиболее важным мне показалось не его обвинение и заключение, не то, что писали о нем в газетах, не воспоминания родных, а история о церкви, которую Яков снес. Это действительно наглядный пример того, как жили люди. Как они, сами того не желая, под влиянием властей или просто тяжелых обстоятельств оказывались на распутье. Перед ними вставал выбор, который человеку сделать в принципе не под силу. Семья или гражданский долг? Христианская мораль или колхозный устав? 

Но в целом я считаю, что за всю свою жизнь Яков Нюничкин не сделал никому зла. Напротив, пытался помочь людям, быть может, даже понимая, что рано или поздно за свои благородные поступки и добрые дела ему придется дорого поплатиться. 

И вот я, проведя это исследование, пусть и не ответил на поставленный мной же в самом начале вопрос, но узнал, что жил на свете такой человек —Яков Афанасьевич Нюничкин. И хочу, чтобы знали другие. 

Данил Симонов