У каждого зрителя свой Театр.doc. Для меня «Док» это не просто «охота за реальностью», это — прежде всего, политический театр. Я стала ходить на спектакли «Дока» и познакомилась с его сооснователями — Михаилом Угаровым и Еленой Греминой в 2010 году, когда они собирали материал для спектакля о Сергее Магнитском «Час 18». Этот спектакль стал переломным в жизни «Дока». Именно после него там родился политический театр. 

Угаров и Гремина умерли весной 2018 года с разницей в 45 дней. 

И казалось, что вместе с ними умрет и исчезнет «Док». Об этом в журнале «Театр», который вышел весной 2018 года, уже после ухода Греминой написала Елена Ковальская , близкий друг Греминой и Угарова, директор Центра им. Мейерхольда : «Доброжелатели сейчас взывают: «Не дадим погибнуть «Доку», «Любой ценой мы должны сохранить «Док». Но само слово «сохранить» дико звучит по отношению к «Доку», название которого синоним развития. «Сохранить».

Лучше театра не будет, а если хуже, то почему он должен называться «Доком»?

История театра разделилась на «до» и «после». 

О том, как родился театр, мне рассказала Лена, когда я брала у нее интервью в 2017 году на пятнадцатилетие театра. Она говорила, что делая ремонт в маленьком подвале на Трехпрудном переулке для первого помещения театра, никто не предполагал, что это будет такое длительное путешествие, что им удастся создать настоящую театральную институцию, площадку, где будет идти до 70 спектаклей в год. «Док», по словам Лены, родился из «сообщества невостребованных драматургов», из знаменитого фестиваля пьес «Любимовка». Многие пьесы этого фестиваля позднее вошли в репертуар театра. Со временем драматурги и режиссеры, которые за эти годы писали пьесы и ставили спектакли в «Доке», разбрелись по разным театральным площадкам. Некоторые из единомышленников превратились в страстных противников и их уже невозможно представить сидящими на одной сцене: на фестивале, на совместной читке пьесы или обсуждении какого-то спектакля. 

Театр. doc изначально не задумывался как театр политический. Угаров говорил в одном из поздних интервью, что первую задачу они выполнили. Они ввели документалистику как общую театральную эстетику. Теперь же они вынуждены заниматься протестным искусством. Знаменитая угаровская «ноль -позиция» — основа его театральной философии, со временем превратилась в свою противоположность. И Угаров, и Гремина были людьми редкого гражданского темперамента, который не позволял им сохранять эту «ноль-позицию», когда события в стране вынуждали их реагировать, когда невозможно было оставаться равнодушным и не участвовать в реальности.

После спектакля «Час 18», где судили тюремных врачей, судей, следователя, медсестру — людей, предположительно причастных к гибели Сергея Магнитского (юрист Hermitage Capital Сергей Магнитскмй умер 16 ноября 2009 года в тюрьме «Матросская тишина» при невыясненных обстоятельствах — Ред.), как говорила Гремина, «жизнь уже никогда не будет прежней». Работая над этим спектаклем, разговаривая с правозащитниками, с семьей Магнитского Гремина поняла, что существует параллельный мир, «где пытают арестованных, где за то, чтобы тебе дали кипяток, ты должен дать взятку, мир, где судьи берут флешку с обвинительным заключением и переписывают его содержание в приговор». 

А потом наступил 2012 год. Гремину уволили из экспертного совета Минкульта. «Док» попал в «черный список». Владельцы зданий расторгали с театром договоры аренды, сначала на Трехпрудном, а потом и на Разгуляе (из-за спектакля «Болотное дело» и других «острых» спектаклей, которые раньше не замечали). На спектакль про Pussy Riot и на показ фильма про Украину приходили погромщики вместе с камерами НТВ.

И, если первыми слоганами «Дока» были «Театр, в котором не играют», «Театр dос. — театр для каждого», то в последние годы Гремина придумала новые: «Театр, который не боится», «Театр, который переезжает». 

Накануне 16-летия театра, за несколько месяцев до своей смерти Угаров написал в своем ЖЖ: «Для независимого театра — очень много, но вообще -то 16 лет это пубертат и, конечно, Театр. doc— тоже подросток. Требует невозможного, запрещает запрещать— в общем, остается идеалистом в мире , где панические атаки общества становятся нормой».

Свидетельские и политические спектакли. После ее ухода эти спектакли из репертуара «Дока» исчезли. 

С чем «Док» пришел к своему двадцатилетию? 

У театра две площадки, одна — на Павелецкой — «Док. на острове», вторая — на Авиамоторной, это «Док. индустриал».

Ученики и коллеги Угарова и Греминой продолжают «доковское» направление: идет спектакль по пьесе Виктора Шендеровича (признан Минюстом «иностранным агентом»), ожидается премьера по пьесе Артура Соломонова «Как мы хоронили Иосифа Виссарионовича».

Конечно, права Елена Ковальская, «Док» «невозможно ни продлить, ни воспроизвести — для этого нужно быть Греминой и Угаровым»…

Тем удивительнее, когда в новых спектаклях, которые идут под брендом «Дока», вдруг обнаруживаешь генетическое сходство, преемственность. 

В Центре Мейерхольда премьера — спектакль режиссера «Дока» Анастасии Патлай «Мемориа». Это спектакль о любимой артистке Бертольда Брехта Кароле Неер, погибшей в ГУЛАГе, и о ликвидации Международного «Мемориала» (признан Минюстом иностранным агентом).

В день юбилея в «Доке» на острове (Павелецкая) покажут отрывки из самых первых спектаклей театра. А драматурги Андрей Родионов и Екатерина Троепольская прочтут пьесу «Троекурово». По сюжету пьесы, Капиталина, директор фонда помощи пожилым артистам попадает в клинику «Троекурово» с диагнозом «выгорание». В клинике делают операции, которые позволяют общаться с мертвыми. Так героиня оказывается на кладбище и слышит разговоры похороненных там Елены Греминой, Михаила Угарова и Дмитрия Брусникина ( художественный руководитель театра «Практика» умер в августе 2018 года — Ред.). В последней сцене пьесы три культовых театральных режиссера спорят о документальном театре и рассказывают анекдоты про Вовочку. Вполне себе фантасмагорическая пьеса заканчивается трогательно и вполне в духе «Дока». Мы слышим Гремину, Угарова и примкнувшего к ним Брусникина. И уже не так важно, что они говорят, как важны их интонации, ирония, шутки. И то, что они пусть не физически, но виртуально, участвуют в праздновании юбилея Театра.doc.

Алла Терехова: «Я хотела вытащить мужа из пасти Левиафана»

Жена «госизменнника», автор пьесы «Моя война» о том, почему она ее написала и как важен Театр. dос

«Моя война» — история обычной семьи, в которую в одночасье пришла беда. Геннадия Кравцова, мужа Аллы, бывшего сотрудника ГРУ в 2014 году арестовали за госизмену. Адвокат Иван Павлов (в 2021 году признан Минюстом «иностранным агентом»), защищавший Кравцова, объяснял журналистам, что доказательств вины Кравцова в деле нет. Жена всячески пыталась его спасти. Режиссер по образованию, предприниматель в сфере туризма Алла Терехова рассказывает, что ей пришлось пережить за шесть лет: адвокаты, передачи, свидания, отвернувшиеся друзья, следователи, суды, психиатры, тюрьма «Лефортово». 

Алла Терехова написала пьесу «Моя война», чтобы заново пережить то, что казалось, пережить невозможно. Но ей удалось не просто рассказать о своей личной истории, но рассказать и о времени и о нас всех. В пьесе — узнаваемые персонажи — адвокат Иван Павлов, правозащитники, журналисты. 

— Как вы впервые оказались в Театре. doc.?

— Это был 2016 год. Мой муж Гена уже два года сидел в тюрьме. Приговор Мосгорсуда —14 лет строгого режима, потом Верховный суд снизил его до шести лет. Я пришла на спектакль «Для танго двое не нужны». Это свидетельский спектакль Марины Клещевой (актриса «Дока», была ранее осуждена за разбой. В колонии играла в театре. В колонию приезжала режиссер «Дока» Варвара Фаэр. Так Клещева узнала о Театре. doc. Через несколько лет после освобождения она пришла познакомиться с Греминой. Стала играть в театре, снималась у Кирилла Серебренникова и Сергея Лозницы. — ред.)

Тогда я и познакомилась с Леной Греминой. Спектакль Клещевой меня поразил. Полтора часа она держала зал в напряжении, рассказывала о своей жизни: дворовое детство, нелюбовь родителей, интернат, потом тюрьма. Я написала пост о спектакле в Facebook. Гремина меня поблагодарила, мы стали переписываться. Она предложила мне написать о нашей истории. «Мы поставим ее в «Доке», — писала Гремина. 

О пьесе я не думала, думала о книге. 

начала записывать все, что происходит на каких-то листочках и думала, что получится книга. 

— А как получилась пьеса?

— В пьесу вошло двадцать процентов от того, что с нами происходило. Гена должен был вернуться из колонии в мае 2020 года. Я тогда прошла такую мощную психотерапию по методу Мюррей. Я понимала, что Гена вернется и надо будет начинать жизнь сначала. Так мне говорила та самая женщина- психиатр из института Сербского, которую я потом описала в пьесе. Она меня пугала: «Он выйдет и окажется неадекватным». Когда я приезжала к нему в колонию, мне он и правда, казался каким- то странным. К тому времени мы подружились с Мариной Клещевой и она меня торопила: «Напиши пьесу, ваша история с Геной — очень доковская». Я писала пьесу все лето, дописывала, переделывала. Отправила Марине. А она говорит: «Что ты повесть прислала, давай мне пьесу!» А сама , не сказавши мне, отправила текст артистке Юлии Ауг. И Юлии пьеса очень понравилась. Она потом участвовала в первых спектаклях. А Марина Клещева стала режиссером спектакля «Моя война».

— Когда ваш муж Гена освободился из колонии, он прочитал пьесу? 

— Нет. Он ее не стал читать. Он увидел ее первый раз в театре. Он вообще человек непубличный, интраверт. Ему было страшно выносить все это на публику. Я думаю, что он просто не хотел туда возвращаться.

— Кажется, что для вас пьеса стала как бы продолжением психотерапии. Это так? 

— Да, когда я писала, естественно, было тяжело. Временами накатывало. Тяжело было слушать первые читки, еще когда Юлия Ауг читала за героиню, то есть, за меня. А вот, когда я сама стала играть себя, полегчало. Я как бы отстранилась. 

— Почему вы назвали пьесу: «Моя война». Война с кем? 

— Когда Гену арестовали, у меня было такое ощущение, что я осталась совсем одна на каком- то острове. Гена тоже где-то есть, и наверное, у нас с ним схожие интересы, но он далеко. Его нет ни на земле, ни в земле. Это была война со всем миром, мне кажется, даже с потусторонним миром. 

— Кто победил? 

— Я боролась с Левиафаном, с государством. Государство отняло у меня мужа. Как раз тогда и фильм «Левиафан» Звягинцева появился. Я думала, что это фильм про нас. В фильме ведь герой тоже — невинно осужденный. Мне кажется, что моя война закончилась только недавно. И все- таки, я победила. 

— Кто главный герой в пьесе? 

— Есть две героини. Это я, но в двух ипостасях. Одна — реальная женщина, действующий герой. А вторая — ее внутренний голос, ее душа. Действующий герой идет ва- банк, как таран, она ведет войну. А вторая женщина — рефлексирует, анализирует, порой боится.

— На один из спектаклей пришли родственники тех, кто также были осуждены за госизмену. Правда, им не так «повезло», как вам. Ведь ваш муж, хоть и отсидел ни за что, все-таки вернулся через шесть лет. А вот Виктор Кудрявцев, 75-летний ученый, отсидев больше года, был освобожден по болезни и довольно быстро умер. Пришла на спектакль и жена Алексея Воробьева, его на 20 лет осудили. Как они восприняли спектакль?

— Вот что мне написала Ольга Кудрявцева, вдова Виктора Кудрявцева: «За девять месяцев после его смерти , это был первый день, когда я не плакала. Думала, будет наоборот, но видимо, общее горе объединяет и придает сил. Не надо никому ничего объяснять и оправдываться. Вокруг родные люди. Все на сцене. Спасибо!»

— Что из этого спектакля поймет обычный зритель? Это история любви? 

— Конечно, и история любви. И история прозрении, ведь арест мужа меня как-то встряхнул ото сна. До ареста Гены я никакой политикой не интересовалась. Я ничего не знала ни о судебной системе, ни о том, что творит наше государство, ни о политических заключенных. Когда все это случилось, я как будто пробудилась. Я уже не могу, жить, как я жила прежде. Я стала переписываться с разными политзаключенными: Алексеем Пичугиным, Петром Парпуловым, Валерием Селяниным. Жизнь изменилась кардинально. 

Я не знаю, стоит ли говорить об этом людям, чтобы их жизнь тоже изменилась. Может проще и счастливее жить, когда всего этого не видишь? С другой стороны, и это звучит в спектакле: может, мне было бы гораздо легче пережить весь этот ужас, если бы я хотя бы знала о том, что такое бывает, и была хоть как-то готова. А то человек спит, приходит к нему смерть и говорит: «Все, вставай, тебе пора собираться». 

И ты, получается, тоже враг. 

— То же самое говорили и невесте Ивана Сафронова: забудь его. 

— Это была и война с друзьями. Говорили: «Не защищай его, не трать на него деньги. Занимайся детьми». 

— Был момент, когда вы колебались: начинать эту войну или нет? 

— У меня не было сомнений, что надо вытаскивать Гену любыми путями. У меня не было страха за себя. Я боялась за него. Когда я поняла, сколько лет ему грозит, то подумала: хуже я ему уже не сделаю, надо спасать.

— Какая ваша любимая сцена в спектакле? 

— В бюро передач СИЗО «Лефортово» я познакомилась с Розой, мамой девушки, осужденной якобы за финансирование терроризма. Она жила у меня дома. Ее ночью будила молитва муллы (будильник на телефоне). И я тоже начинала молиться. У нас разные боги, но мы — едины в своем горе и в своей надежде.