Как подумаешь о том, что Левада-центр кое-кто (Министерство юстиции РФ. — Ред.) считает иностранным агентом, просится на язык что-то непечатное, матерное. Да, мат — простейшее средство выразить любые эмоции от гнева до восхищения. А почему?
Как подумаешь о том, что Левада-центр кое-кто (Министерство юстиции РФ. — Ред.) считает иностранным агентом, просится на язык что-то непечатное, матерное. Да, мат — простейшее средство выразить любые эмоции от гнева до восхищения. А почему?
Причин по крайней мере две. Одна — все русские нецензурные выражения так или иначе отсылают мысль и произносящего их, и слушающего/слышащего к одному из главных актов в жизни людей как живых существ. Этот акт занимает столь важное место потому, что мы смертны, а он исходно связан с продолжением жизни после нас.
Ясно, что сейчас соитие чаще всего не связано с деторождением, ясно, что, проборматывая матерные словечки, стершиеся до едва различимых условных звуков, мы не думаем о том их священном смысле. Но косвенно об этом смысле напоминает другое. Сколь легко и свободно бы мы ни матерились, где-то у нас остается память о том, что произнесение этих слов все-таки запрещено. Запрет рождался в древности, чтобы все ощущали священность действия, которое предназначено для продолжения рода. Недаром венчание и брак, институционально оформляющие этот акт, в нашей традиции зовутся таинством. Акт должен быть укрыт от других; слова, к нему относящиеся, тоже в своем роде тайные, потому запретные.
Женщинам было запрещено их знать (и уж во всяком случае произносить), а для мужчин они были частью особого мужского тайного языка. По разделению функций в том древнем обществе, о котором пока идет речь, за женщинами было охранительное начало, за мужчинами — агрессивное. И этот тайный язык был языком мужской (словесной) агрессии. В этом качестве он переворачивал значения, акт продолжения рода превращался в акт насилия, священное становилось позорным. Состязание и насилие, борьба за первенство и доминирование — часть этой мужской культуры. Мат обслуживал такие отношения.
По мере роста цивилизованности он все более играл роль словесного заместителя физического насилия, и надо быть ему благодарным за это.
Затем мат ушел в мужскую повседневность, стал в том числе языком шутки и насмешки, «соленым словцом». Гоголь воздавал хвалу тому, как «выражается русский народ», Достоевский тоже изумлялся семантической универсальности русского мата. Для целого класса бытовых и рутинных состояний и действий было достаточно глаголов и существительных, образованных от четырех корневых (некогда, повторим, тайных и священных) слов. Но это был мужской язык.
В наши дни мужская и женская роли все дальше уходят от своих традиционных определений и границ. Задолго до появления нынешнего феминистического движения началась борьба за «равноправие женщин». Мы не будем говорить о первостепенных моментах этой борьбы за равноправие в юридических и политических аспектах и пр. Борьба шла и в сфере символической, в сфере знаков, отмечающих и закрепляющих гендерные роли. Тяжело было первым героиням, надевшим брюки или севшим на велосипед, начавшим курить… Но то были женщины из высших классов. У женщин из низших были истории куда серьезнее. В войну, начавшуюся в 1914 году, российские женщины, оставшиеся в деревнях без мужиков, остались и без денег, потому что мужики зимой отправлялись в «отход» в города и зарабатывали там деньги для своих тогда еще натуральных крестьянских хозяйств. В войну в России был введен сухой закон. В деревнях оставшиеся без мужиков бабы начали гнать самогон на продажу. Как говорят историки, тогда впервые женщины стали не только изготавливать, но и пить мужской напиток. Говорят, тогда же женщины стали осваивать и мужской язык. Прошла революция и Гражданская война, в ней участвовали и женщины-комиссары, женщины-атаманши. На каком языке они говорили с врагами, можно только догадываться.
Гражданская прошла. Победившие в ней коммунисты были воспитаны на идеях женского равноправия и действительно много сделали для него. Но когда был взят курс на индустриализацию, понадобились рабочие на заводы. Миллионы крестьянских семей были перемещены в города и рабочие поселки. Была поставлена задач «вырвать женщину из оков быта», т.е. использовать женщин как рабочую силу для «общественно полезного труда». Появились лозунги «Женщину к станку», «Женщину на трактор» и пр. Процесс маскулинизации осуществлялся государством.
Появился тип женщины-партработника в почти мужском пиджаке, с мужской папиросой, с мужской твердостью в голосе, с мужским словарем.
Великая Отечественная наложила на женскую долю невероятный груз. Одинокие женщины делали всё. Постепенно уходило понятие «мужская работа». О том, уделом скольких женщин были лом и лопата, заговорили не скоро — к концу века. А какие слова вылетают изо рта у долбящих ломом или кидающих лопатой работников, будь они мужчинами или женщинами?
Уже в 1970-е начали проступать первые признаки кризиса «развитого социализма». Они проявились в том числе в кризисе гендерных ролей, и первыми жертвами этого процесса оказались на этот раз мужчины. Точнее, дело было так, что женщины как матери растили таких сыновей, которые женщинам как женам все меньше годились. Началась эпоха разводов, термин «мать-одиночка» снова был в ходу, но это была уже не военная вдова, а та, от которой ушел муж или которого и не было или которого она сама выгнала. Не сказать, что наступил расцвет женской роли, но увядание мужской было видно и широко обсуждалось.
Знаменитая фраза «В СССР секса не было» может быть названа верной еще и в том смысле, что его не было для множества одиноких женщин и для множества слабоватых, себя потерявших мужчин. Таким сальности и мат заменяли секс.
Обновление жизни, пришедшее с пертурбациями 1990-х, коснулось всех, вызвало много революций, в том числе — сексуальную. По нашим исследованиям тех лет было видно, что люди терялись: то ли она еще не начиналась, то ли уже прошла? Вероятно, она у нас очень затянулась. Эта революция во всем мире значила снятие очень многих запретов, окружавших сферу интимных отношений, в том числе запретов на их обсуждение.
Тут все, кто говорят на русском языке, обнаружили, что для обсуждения этих отношений подходящих слов нет. Матерные — грубы, их заменители неудачны.
Глагол «трахать», означающий разрушать с большим шумом, — пример неудачного эвфемизма. То, что он вошел в оборот, — свидетельство неготовности языка, а значит, социума обсуждать материи секса как таковые.
А обсуждать надо. Наше общество, не найдя другого пути, пошло по пути растабуирования мата. В самом деле, если растабуирована визуальная сторона секса и на экране можно увидеть что угодно, то же будет и со словесной стороной. Но выпущенный на свободу мат пошел вразнос. Мужская тайная речь перестала быть тайной. Материться в публичных местах стало можно. Стало можно материться при женщинах. Ну и женщины приняли новую свободу с энтузиазмом. Девчонки в своей среде сыплют матом так же, как мальчишки. Мат стал языком детей. Воспитателям впору негодовать, ветеранам немного жаль: дело идет к еще большей десемантизации матерных слов. Девочки не понимают, что они говорят, произнося эти глаголы от их первого женского лица. Удалившись от своих исторических корней еще на целую эпоху, матерные слова сохраняют свою форму частей речи, сохраняют остаточную функцию экспрессивов, средств агрессии и разрядки в ходе коммуникации внутри группы.
Впрочем, вполне слышны голоса тех, кто хочет сделать мат снова тайным языком. Серьезные господа — депутаты нашего парламента — принимают серьезные законы. Закон 530-ФЗ перечисляет «нецензурную брань» в одном ряду с «публичными призывами к террористической деятельности», «разглашением государственной тайны» и т.д. И в публике многие против публичности мата. Вот ответы на вопрос Левада-центра: «Как вы считаете, нужно ли запрещать выступления артистов, которые используют в своих произведениях нецензурную лексику?»
В целом 40% респондентов говорят «определенно да», а 18% — «определенно нет». (Мы не будем рассматривать ответы «скорее да» и «скорее нет», без них четче видны позиции разных групп.)
В каком направлении распространяется тренд на либерализацию употребления этих слов в публичной ситуации, понятно из того, что среди людей 65 лет и старше определенно за запрет стоят 60% и почти вчетверо меньше тех, которые определенно высказались против запрета. А в группе самых молодых (18 лет — 24 года) все наоборот: 35% твердо против запрета и втрое меньше тех, кто определенно за. Среди молодежи более старшего возраста (25 лет — 34 года) также перевес в пользу свободы выражения хотя бы в искусстве, но небольшой (27% — твердо против запретов, 23% — твердо за запреты).
Возраст — главный фактор, но некоторую роль играет и гендер. Среди женщин за свободу в языке 14%, среди мужчин — 22%.
В двух главных группах работающего населения (специалисты и рабочие) против запретов одинаковая доля — 18%. Но в среде специалистов, хотя это в большинстве женщины, ярых сторонников запрета мата менее 30%, а среди рабочих, которые у нас сейчас в основном мужчины, почти 40%. Видимо, они считают, что тот язык, которым они пользуются на рабочем месте, не должен звучать со сцены и экрана. Их право! Но кажется, что им предстоит менять свое мнение в сторону смягчения.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}