Опека часто действует, мягко говоря, странно. Например, в начале ноября в Сергиевом Посаде в приют (а сначала — на карантин) прямо из школы забрали 14-летнюю девочку из благополучной семьи. Причиной стало то, что она послала мальчику селфи, где позирует, завернутая в полотенце. Мальчик выложил фото в соцсети, классный руководитель пожаловалась в опеку. Девочку вернули матери только через неделю — после вмешательства прессы и общественности.

Вот другой случай, рассказанный Светланой Строгановой, руководителем клуба приемных семей фонда «Арифметика добра»: опека дала отказ кандидату в усыновители: «Человек выучился в ШПР (школе приемных родителей), у него есть доход, есть где жить, здоровье в порядке, не судим, не лишался, не привлекался, все хорошо. Знаете, почему опека считает, что человек не может взять приемного ребенка? Потому что у него нет опыта воспитания приемного ребенка!»

«Житейская мудрость»

Решения, которые приходится принимать сотрудникам опеки практически в одиночку, навсегда меняют судьбы детей и их семей. А принимаются эти решения обычно, исходя из банальных «житейских» соображений. Нет, профессиональный стандарт, конечно, есть, но пока что он описывает некую идеальную реальность.

Людмила Петрановская, основатель Института развития семейного устройства (ИРСУ), говорит: «Представьте себе, что по всей стране работают детские инфекционные больницы, где никто не знает, что такое инфекция, бактерия, вирус, иммунитет. Так обстоят дела в системе, которая занимается детьми-сиротами. Мы сталкиваемся с тем, что люди, от которых зависит судьба ребенка, не знакомы с базовой теорией привязанности, не понимают, что недостаточно накормить ребенка и отвести его в кружок, не понимают, почему он убегает к маме из прекрасных условий. 

Нет профессиональных требований к сотрудникам опеки, нет концепции, нет методологической базы, нет профессиональной оптики — а когда ее нет, решения принимают исходя из стереотипов — как в голову придет. В результате одни выгорают и увольняются, а другие ожесточаются».

В Федеральном банке данных на 1 декабря 2021 года насчитывалось около 40 тысяч сирот, ожидающих устройства в семьи. Чтобы сирот было меньше, надо не только обучать приемных родителей и помогать приемным семьям: надо помогать и родным семьям, помогать, а не только мучить проверками. Для этого и необходимо учить специалистов органов опеки.

Системно обучать надо не только специалистов органов опеки, но и всех тех, с кем они контактируют, решая судьбу ребенка: сотрудников детских комнат полиции, детских домов и центров реабилитации. А чтобы обучать — нужны методики, специалисты, финансирование. И если методики есть, да и специалисты есть (хотя их мало в масштабах страны), то с финансированием не все просто: как ни объясняют НКО, работающие с сиротами, что подарки детям на Новый год и мастер-классы по мыловарению проблему сиротства не решают, людям все равно хочется «помочь конкретному ребенку» и «зажечь радость в детских глазенках». «А вот что кто-то в удмуртском селе Малая Пурга обучает тетенек, как работать с сиротами, — это неочевидное вложение средств, хотя от него зависят человеческие судьбы», — замечает Людмила Петрановская.

Всех собрать и выучить

Наконец, и финансирование, и методики, и специалисты сошлись в проекте «Всеобуч». Его создали вместе ИРСУ (Институт развития семейного устройства) и фонд Amway «В ответе за будущее». «Всеобуч» потому так и называется, что в каждом регионе, где работает, собирает и обучает одновременно специалистов разных ведомств, работающих с кризисными семьями и социальными сиротами. Все специалисты вместе проходят 72-часовой курс профессионального обучения (он называется «Основы работы по реализации права ребенка жить и воспитываться в семье» и разработан Людмилой Петрановской). Учатся все вместе не только для того, чтобы перезнакомиться, но и чтобы вместе принимать решения, исходя из реального представления о благе ребенка. Для этого всем рассказывают, как ребенок переживает травму расставания с кровной семьей, как ему помочь ее пережить. Как общаться с кризисной семьей. Как получать поддержку коллег, как предотвратить профессиональное выгорание.

Сейчас «Всеобуч» работает в трех регионах: в Архангельской области, в Приморье и в Республике Удмуртия. Для того чтобы он появился в регионе, нужна прежде всего поддержка местных властей: обучать людей работе по-новому в системе, которая не собирается меняться, бессмысленно и неэтично. Проект, кстати, и начинается с того, что руководство профильных ведомств региона собирают вместе и объясняют смысл проекта.

На федеральном уровне система социальной помощи устроена довольно жестко: пришел заявитель с собранными документами, доказал, что он имеет право на льготы, получил их. С кризисными семьями это не работает: чтобы им помочь, нужна индивидуальная работа с каждым случаем и гибкое финансирование. И пока на федеральном уровне изменений нет, регионы могут сами ввести собственную систему комплексной помощи.

Обо всем этом шла речь на конференции «Всеобуча», которая прошла в конце ноября в Ижевске. В министерстве труда и социального развития Республики Удмуртия участники программы обсуждали итоги ее первой части в регионе. Для этого из разных районов республики съехались те самые сотрудники органов опеки, полиции, детдомов и реабилитационных центров.

Это — одни женщины, больше всего похожие на усталых учительниц, — да они чаще всего и приходят в эту сферу из школ. И усталость легко объяснима: им постоянно приходится иметь дело с бедностью, алкоголизмом, социальным неблагополучием. К сожалению, в России именно семьи с детьми больше других рискуют обеднеть — а за бедностью уже тянется все остальное.

Мягко к человеку, жестко к проблеме

Отношения с кризисными семьями — один из самых больных вопросов. Семьи не идут на контакт. Специалисты не очень умеют с ними общаться: стыдят, ругают, виноватят, пытаются решать проблемы семьи за нее — и надрываются.

Ольга Пчельникова, супервизор и тренер удмуртского «Всеобуча», рассказывает, что самые частые причины, по которым сотрудники органов опеки увольняются, — это «не могу все время быть рядом с детским горем» и «ничего не получается, мне кажется, я пытаюсь вычерпать море чайной ложкой, я больше не могу».

На встрече участников спрашивали, что им дает силы, помогает восстановиться.

Но в целом — если в начале проекта самым частым ответом было «семья», то в конце — «коллеги». А это значит, что специалисты, работающие с сиротами, перестают тащить домой свои рабочие проблемы и вываливать их на головы домашних, а начинают больше доверять коллегам и профессионально обсуждать сложные случаи с ними.

«Парадокс социальной работы в том, что мы хотим, чтобы дети росли в семьях, но привести в порядок жизнь семьи мы не можем сами, это должны сделать родители детей: встать на ноги, прекратить пить… — говорит Ольга Пчельникова. — И для специалистов очень важно, что с семьями можно выстраивать контакт — и делать это по принципу «жестко к проблеме и мягко к человеку». Для них это бывает открытием: они ведь часто просто взваливают на себя эту семью, чуть ли не полы там моют, тянут ее — и при этом злятся. Им кажется, что они мало делают — и в то же время — что на них все паразитируют.

А теперь они понимают: можно ценить результат своей работы, даже если он далек от идеального. Никто не ждет, что мама, страдающая алкоголизмом, защитит диссертацию и отдаст ребенка в музыкальную школу. Но вот

Она три дня пропьется и детей заберет. И специалист видит, что благодаря ему семья не разрушается. И время работает на него: когда ребенок станет постарше, он уже сам сможет уйти к бабушке. И дети растут в семье и не попадают в детдом.

Сотрудник начинает понимать ценность своей работы и ее перспективность. Осознает, что можно занять новую позицию: не патерналистскую, сверху, а сотрудничающую, партнерскую. Для них это такое открытие! Они говорят: я и со своими детьми это пробую, и работает, оказывается! Я перестаю командовать всем и вся… А когда они понимают, что надо заботиться о себе, — тут их прямо пробивает, им плакать хочется: мало кто о них заботится. А мы на тренингах относимся к ним с заботой — так, как мы хотим, чтоб они относились к своим семьям, а семьи относились к детям».

Дети дома

Людмила Петрановская рассказывает: «Многие специалисты после тренинга говорят: «Наконец-то я понял, что я не сумасшедший». Они что-то делали интуитивно, а все удивлялись. А когда они поняли, что так действительно правильно, то почувствовали огромное облегчение. А для других это оказалось столкновением с новой реальностью. Например, люди, которые работают в опеке много лет, не вполне понимают, что происходит с ребенком после того, как его отобрали. Они забрали ребенка, вшивого и грязного, из квартиры, в которой невозможно жить, увезли его в чистенький и уютный детский дом, и они не задумываются, что ребенок переживает горе, что для него потеря родителей — катастрофа. И когда они потом слышат об этом от своих коллег из реабилитационного центра, с которыми находятся в одной группе, для многих это оказывается открытием. Часто основной сложностью в социальной работе бывают немотивированные люди: мы хотим для них что-то сделать, а они не хотят. И мы работаем с чувствами по этому поводу: обидой, злостью, разочарованием, беспомощностью. У этих специалистов обычно нет никакой подготовки, поддержки, супервизии. Их просто бросают туда — и работайте, как хотите. «Всеобуч» оказывается для них за десять или двадцать лет его работы первым опытом, когда его спрашивают: а с тобой-то что происходит?»

Сотрудники органов опеки и социально-реабилитационных центров много говорили на конференции о том, как радикально поменялись их взгляды на работу с кровной семьей, на причины взрослого и детского асоциального поведения. Но главные результаты обучения — это истории реальных детей, оставшихся в кровных семьях.

Наталья Черемушкина, заведующая Воткинским филиалом республиканского социально-реабилитационного центра (так в республике теперь называются бывшие детдома), рассказала о мальчике, который постоянно убегал из центра домой, а его возвращали обратно, — пока, наконец, сотрудники центра вместе с другими службами не решили, что так продолжаться не может: взяли кровную семью в работу, нашли ресурсы помощи — и ребенка вернули домой.

Татьяна Поспелова, заведующая филиалом республиканского СРЦН «Веста», говорила о воспитателях, с которыми тоже пришлось проводить работу: 

когда все в коллективе говорят на одном языке и понимают, что воспитатель — не мама и маму не заменит, всем становится легче.

Светлана Михалюкова, психолог из Архангельска и тренер «Всеобуча» в этом регионе, говорит: «У нас сейчас в работе есть семья, где мальчишка-подросток под опекой у бабушки. У него есть сложности в учебе. Школа очень сильно жалуется: он не только не учится, он срывает уроки, он плохо себя ведет, школе и учителям мешает, бабушка не справляется, пусть отказывается от опеки. Теперь, когда «Всеобуч» пройден и все специалисты — и психологи, и органы опеки, и специалист социальной службы — владеют базовыми принципами работы с такой семьей, это объединяет и помогает. Когда мы обсуждаем, что делать, специалист опеки говорит: нет, ребенок будет жить в семье, давайте искать другие способы решить проблему. У ребенка крепкая привязанность к бабушке, мы не разрушаем семью. И вот в этом я вижу результат обучения».

Сейчас «Всеобуч» обучил 600 специалистов в трех субъектах Федерации из 85.

А остальные работают по-прежнему.

«Тратим 500 тысяч в месяц, хотя нужно было просто починить печку»

Какие изменения в законодательстве нужны, чтобы помогать кризисным семьям

Сейчас на федеральном уровне рассматривается несколько законопроектов, регулирующих социальную сферу. Какие изменения нужны, чтобы решить проблему сиротства и помочь кризисным семьям, рассказывает Елена Альшанская, президент фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам», член Совета при Правительстве РФ по вопросам попечительства в социальной сфере. 

— Сейчас основная задача для того, чтобы любые изменения в законодательстве были приняты, — это убедить Минфин, что они не потребуют никаких дополнительных финансов. Но в данном случае нужно совершенно противоположное: понимание того, что социальная сфера потребует вложений и что эти вложения того стоят.

Во-первых, в законодательстве у нас нет понятия сопровождения семьи или человека в трудной жизненной ситуации. В Федеральном законе 442 «Об основах социального обслуживания граждан» есть понятие «сопровождение», но оно означает на практике, по сути, физическое сопровождение: вы помогаете человеку получить услуги, которые не являются социальными, — например, доводите его за ручку до наркодиспансера.

Но должна появиться концепция индивидуального ведения случая — со всеми теми параметрами, которые обычно существуют в мире. Это касается не только семей, но и любого человека в трудной жизненной ситуации — просто человека с инвалидностью, например.

На самом деле, даже человек с «Мерседесом» под кроватью — к примеру, жена, которую оставил муж-олигарх с одним этим несчастным «Мерседесом» и который пытается отсудить у нее детей, может оказаться в ситуации, когда она нуждается в посторонней социальной помощи. В этом нет ничего страшного и стыдного.

Во-вторых, у нас нет возможности гибкого перераспределения бюджетных средств. Необходимый объем помощи зависит в первую очередь от реальной ситуации и потребности человека. И анализ проблемы должен делаться вместе с самим человеком, а не помимо него на основании каких-то собранных документов.

После этого нужно планирование индивидуальной работы. Кому-то не нужно ничего, кроме психологической помощи. Кто-то живет на улице, и у них нет возможности жить с ребенком. Помощь должна быть гибкой с точки зрения финансирования, поиска ресурсов, подбора нужных человеку услуг. Она не может зависеть от того, какие услуги есть в социальном центре, куда он пришел. Во всем мире это так и называется — курирование, сопровождение, кейс-менеджмент.

Самое главное здесь — это цель. Если мы посмотрим на то, как у нас оценивается результат деятельности социальных учреждений — то он считается по количеству оказанных услуг. То есть логика процесса важнее логики результата: если мы оцениваем количество услуг, то чем больше мы их оказали, тем лучше. Это значит, что чем больше семей и чем дольше они будут пребывать в трудной жизненной ситуации, тем лучше, — иначе им услуги не нужны. При этом не стоит задача изменить ситуацию для конкретного человека, для конкретной семьи, для конкретного ребенка.

Ориентация на результат не означает, что мы должны быстрее отчитаться: вот, мы человека нормализовали и отпустили в свободное плавание. Есть категории людей, которым это сопровождение будет нужно всю жизнь — например, людям с психическими или с интеллектуальными нарушениями.

Индивидуальная оценка позволяет нам рассчитать, кому, что, в какой момент времени на самом деле нужно. Это не зависит от его статуса, категории, документов — это зависит от его реальной жизненной ситуации, от его внутренних и внешних ресурсов. Это тонкий вопрос. Именно поэтому должна появиться профессиональная среда — а у нас страшная кадровая недоукомплектованность и необученность.

Словом, нам не хватает на федеральном уровне сопровождения и гибкости бюджета. Кажется, что это немножко, но это совершенно революционные вещи. То и другое — требует другого подхода. Сейчас подход очень простой: если ты треугольник — значит, тебе квадратик. Так проще для отчета, для оценки результата: скольким треугольникам дали сколько квадратиков.

Если мы переходим к системе индивидуального сопровождения, это в тысячи раз сложнее. Это значит, что государство должно научиться доверять своим специалистам. А оно боится коррупции. И есть у начальства ощущение, что дай сейчас директору социального центра свободу распоряжения деньгами, гибкость бюджета, — он сейчас же наворует. Но это совершенная глупость: ничто ему и сейчас не мешает наворовать.

Сейчас все сделано максимально негибким, потому что так лучше считать и контролировать — и всяким контрольно-ревизионным управлениям очень удобно. 

Но у них-то все в порядке, помощь нужна не им. Так что нужно, чтобы это они подстраивались под реальные потребности тех, кому нужна помощь, а не наоборот.

Нужно уже понять: идея сделать все максимально неудобным, чтобы никто не украл копейку — не работает. Все, кто хочет украсть копейку, ее и в этой системе крадут. А переложить одну копейку из графы в графу, чтобы оказать помощь тому, кому она нужна, — нельзя. Требуется принципиально другая система оказания помощи, ее бюджетирования и контроля. Нужно, чтобы государство поняло: надо давать свободу принятия решения на местах, по-другому подходить к вопросу контроля расходования средств. В одном из регионов, где мы были, в частном секторе, в глубинке, в Сибири, дети попали в детский дом, потому что у мамы была сломана печка и не было дров. У социальной защиты огромные бюджеты — но она их не может потратить на ремонт печки, потому что нет такой статьи! А статья на размещение в стационар — есть, и размещение там одного ребенка на месяц стоит 100 тысяч. У семьи было пятеро детей. И мы тратим 500 тысяч государственных денег вместо того, чтобы сделать человеку печку. Вот так сейчас устроена система социальной помощи. Она должна быть изменена.