«Если человек уходящий, его нужно видеть как можно чаще»

Виталий Сергеевич Петраков, худой 83-летний мужчина со впалыми щеками, лежит на диване с противопролежневым матрасом, накрытый белым одеялом. У дивана стоит столик с медикаментами. Напротив — выключенный телевизор и широкое окно, за ним утреннее октябрьское солнце облизывает московские высотки, которые видно из просторной квартиры на Таганке. Виталий Сергеевич этого не видит, хоть у него и открыты глаза, — чуть меньше года назад он ослеп. В этой светлой спальне с фотографиями нескольких поколений семьи Виталий Сергеевич проводит свои дни с января этого года. С тех самых пор он находится на попечении выездной паллиативной службы — службы, на дому оказывающей помощь умирающим.

Виталий Сергеевич улыбается. «Сегодня у Виталия-старшего хорошее настроение, — говорит жена Виталия Сергеевича Татьяна Константиновна, невысокая 72-летняя женщина в очках. — Потому что пришел Виталий-младший. Для него это праздник».

«Виталием-младшим» Петраковы называют Виталия Александровича Сердюка («Хотя фамилия Добряк ему больше подошла бы»), 28-летнего врача отделения выездной паллиативной помощи «Перово». Всего таких отделений в Москве семь, все они работают как подразделения московского Центра паллиативной помощи наряду с хосписами для взрослых и одним детским хосписом.

Мы сидим вместе с ним, улыбчивым русоволосым парнем в белой футболке с принтом «Keep smilling» («Продолжай улыбаться») и Татьяной Константиновной рядом с кроватью Виталия Сергеевича. У Сердюка сегодня выходной — поэтому он в «гражданке» — он пришел к Петраковым, «чтобы поддержать «поддержать Виталия Сергеевича во время беседы с репортером» и рассказать мне о работе выездной паллиативной службы.

Виталий Сергеевич Петраков прожил насыщенную жизнь. За спиной у него учеба в Финансовом университете (тогда — Московский финансовый институт), работа секретарем комитета комсомола в Минфине СССР и в комиссии при Совете экономической взаимопомощи. В Минфине Виталий Сергеевич и познакомился с Татьяной Константиновной, она работала «в Управлении финансирования местной промышленности и предприятий бытового обслуживания». Поженились в 1971 году. Потом была учеба в Дипломатической академии Министерства иностранных дел и стажировка в США: «На целый год в Америку ездил, Татьяну Константиновну тут бросил, но я там купил себе бинокль сильный и оттуда смотрел», — шутит Петраков.

После возвращения из Швейцарии Петраков работал в Совете министров СССР. О той, прошлой жизни, в квартире Петраковых говорит, кажется, каждая мелочь — и паркетные полы, и огромная хрустальная люстра с висюльками в столовой, и напольные деревянные часы с маятником, и старинный книжный шкаф на ножках с «Дон Кихотом» за помутневшим стеклом, и плетеная корзинка, полная камней, которые Татьяна Константиновна собирала во время поездок на море.

В конце 70-х Виталия Сергеевича «отправили работать в ООН» и супруги на шесть лет переехали из Москвы в Женеву: «У нас уже дети были, дочка и сын, но они еще в школе не учились, — вспоминает Татьяна Константиновна. — И вот представьте, январь, в Москве –28°С, улетаем. Я на них надела валенки, рукавички на резиночках, шубки — у одного кроличья, у другой беличья. Прилетаем туда, а там +17. И этих двух пингвинят за шубки вытаскивают из самолета. Я до сих пор вспоминаю это шоковое состояние: «Смотрите, из Советского Союза прилетели».

— 4 января [2021 года] с ним [Виталием Сергеевичем] за городом произошел несчастный случай, — рассказывает Татьяна Константиновна. По ее просьбе мы не можем опубликовать эту историю целиком — не можем мы и назвать диагноз Виталия Сергеевича. — С тех пор он лежит. После того случая его увезли в больницу. Когда мне его через две недели вернули, у него до колен эластичным бинтом были забинтованы ноги. Я их разбинтовала — у него на ногах, на пятках, черные пролежни были. Помню, как после выписки я звонила участковому врачу в поликлинику в Грохольском переулке (речь идет о «Поликлинике № 3» Управления делами президента РФ. — А. Р.), в которой он 25 лет обслуживался: «Может, вы приедете, посмотрите?» Приехала дежурный врач. Крайне внимательный и доброжелательный человек. Она все посмотрела и сказала: «Ноги надо срочно лечить. Вы не хотите обратиться в Центр паллиативной помощи?» И в этот же день прислала его контакты.

По словам супруги Виталия Сергеевича, о «существовании Центра она даже не догадывалась».

— Я быстро собрала все документы, — продолжает Татьяна Константиновна. — Съездила в Грохольский, мне дали направление, рекомендацию для Центра. Выездная служба подключилась сразу — буквально в течение двух-трех дней после того, как я послала им документы. Мне предлагали в паллиативной службе госпитализировать мужа. Но из-за ковида я приняла решение, что мы будем дома.

Я спрашиваю Татьяну Константиновну о конкретной помощи, которую выездная паллиативная служба оказывает Виталию Сергеевичу, и она начинает подробно рассказывать.

— Галина Петровна Петяйкина, патронажная сестра, — наш ангел-хранитель. Она полгода лечила его пролежни. На пятках они очень тяжело ведь лечатся, потому что там жесткая кожа. Она приходила раз в три-четыре дня — обрезала, вычищала все, все это было очень болезненно, мы ждали, пока подживет, и она вновь приходила.

Когда мы залечили [пролежни], она начала его поднимать. Это может сделать только очень опытный патронажный специалист. Вот Галина Петровна его поднимает — и он стоит. У нас был момент, когда она говорит: «Так, в следующий раз приеду, будем танцевать до двери». Счастье было такое — ведь он даже сесть не может сам, а тут она его подняла! Это огромная помощь. Даже психологическая — я не чувствую себя брошенной.

Вот сзади вас стоят медикаменты, — Татьяна Константиновна показывает рукой на столик со спреями и мазями рядом с кроватью Виталия Сергеевича. — Это все от паллиативной службы, все спреи, мази для обработки бесплатно привозят, я только лекарства ему покупаю. Причем сами специалисты паллиативной помощи — все бессребреники. Никто не берет деньги. Я предлагала — привыкла, что за все надо платить.

Пенсионерам никакой пенсии не хватит, чтобы все это купить. И потом — я не знаю, что нужно покупать. А они привезут, покажут, как и что обрабатывать. Там даже есть шампунь, который не надо смывать водой — лежачего больного ведь очень сложно мыть. Вот противопролежневый матрас немецкий — его я уже сама покупала, а первый матрас отечественный мне предоставил бесплатно паллиативный центр. Матрас работает круглосуточно, хоть я мужу и массаж делаю, и протираю горячим полотенцем каждый день. Но достаточно буквально суток, когда в таком состоянии, и уже [могут образоваться] опрелости и пролежни. Галина Петровна его настраивает, каждый раз проверяет, чтобы он бесперебойно функционировал.

Сейчас [сотрудники выездной паллиативной службы] приезжают раз в две-три недели. Медсестра приезжает отдельно, отдельно приезжает врач и отдельно санитар Олег, очень заботливый и опытный специалист, который помогает мыть Виталия Сергеевича. Я понимаю, какая это тяжелая работа, поэтому там, где могу, делаю сама, а при необходимости по телефону с Виталием Александровичем [Сердюком] консультируюсь.

— Врач и медсестра вместе не приезжают по простой причине — у каждого свои полномочия, — подключается Сердюк. — Медсестра обработкой занимается, осуществляет уход за пациентом, оценивает боль. Есть еще и младшие медсестры, младшие медбратья, которые помогают выполнять гигиенические процедуры — стригут ногти, например. А врач принимает решение о назначении препаратов. Хотя врачи тоже перевязывают пролежни, тоже выполняют медсестринские манипуляции при необходимости. Если, допустим, пациент лежит в моче, ты же не можешь просто сделать назначение и уйти. Ты надеваешь перчатки, помогаешь поменять белье, показываешь родственникам, как обрабатывать кожные покровы. Но все равно мы ездим отдельно [с медсестрами] и стараемся, чтобы визиты не пересекались, потому что так мы успеем помочь большему количеству пациентов. Более того, врачи тоже обычно приезжают разные — пациентам не назначают конкретного врача. Важно, чтобы было как можно больше мнений относительно пациента. Сегодня посмотрит один доктор, а другой посмотрит завтра свежим взглядом. Конечно, пациенты привыкают к докторам, у них появляется привязанность. Ну и иногда, если пациент просит, чтобы кто-то конкретный приезжал, мы все-таки выполняем просьбу.

Мы прощаемся с Виталием Сергеевичем и идем с Сердюком в столовую — я прошу его подробнее рассказать о работе выездной паллиативной помощи и о себе. Все-таки не каждый день встретишь 28-летнего парня, сознательно выбравшего такую работу.

У Сердюка интересная история. Он из Москвы, из семьи военных, и родители «всегда видели его либо военным, либо полицейским». А он выбрал медицину и поступил в Сеченовский университет. Три года назад он закончил «ординатуру по урологии» в Московском областном научно-исследовательском клиническом институте имени М.Ф. Владимирского, поработал в Красногорской городской больнице и уехал на Северный Кавказ. «У меня все родственники военные, и я смог по знакомству в Железноводске в санатории найти работу урологом. Получил там огромный опыт, потому что там ты единственный врач на 50 километров», — говорит Виталий. А потом началась пандемия: «Нас всех переучили в ковидологов. В первую волну коронавируса я попал в Москву, работал ковидологом в Федеральном центре мозга и нейротехнологий, затем в Пятигорске в Ставропольском краевом госпитале ветеранов войн. А потом понял, что нужно расти куда-то дальше — может, даже не в той сфере, в которой работал. И увидел в интернете вакансию Центра паллиативной помощи. Отправил отклик — мне сказали, что устроиться можно только через личное присутствие. Взял отпуск и поехал в Москву. Я в общем-то еще в ординатуре начал видеть, что у меня гораздо лучше получается не столько урология, сколько работа с пациентами неизлечимыми», — рассказывает врач. Впрочем, устроиться в Центр паллиативной помощи было нелегко. «Тут очень высокий порог вхождения, — объясняет Виталий Александрович. — Учитывается даже то, как ты общаешься с сотрудниками отдела кадров, и они имеют право голоса. Еще на стадии собеседования кандидат, грубо говоря, отсеивается по человеческим факторам. Потом нужно пройти как минимум несколько дней волонтерства, в которые ты смотришь, из чего складывается работа врача по паллиативной помощи, общаешься с коллегами. Работаешь либо в хосписе, либо в отделении. На этом этапе анализируется поведение врача, взаимоотношения с коллегами, отзывы пациентов. После волонтерства — стажировка. Обычно она длится три месяца. Если тебя берут именно в выездную службу, то тебе назначается доктор-наставник, ты ездишь с ним, смотришь, как он работает, учишься, читаешь литературу, задаешь вопросы. Когда заведующий считает врача уже готовым — дают самостоятельные визиты. У меня испытательный срок быстрее прошел в связи с началом пандемии. Буквально пару недель прошло, я приехал в [отделение выездной паллиативной помощи] «Перово», мне положили карты в руки, сказали: «Вот водитель, вот твои карты, изучай, езжай».

Сейчас на попечении отделения выездной паллиативной помощи «Перово» находятся 600 пациентов. У каждого доктора семь-восемь вызовов в день. Работаем мы 2/2.

— На первичного пациента нам отведено минимум полтора часа, — объясняет Сердюк механизм работы выездной паллиативной помощи. — На повторного — час. За это время ты успеваешь достичь полного взаимопонимания, контакта и помочь, самое главное.

Мы выписываем лекарства сразу, звоним в определенные аптеки, чтобы они отложили препараты, рассказываем родственникам, в какую аптеку ехать. Утром обязательно созваниваемся. Через несколько дней приезжаем, чтобы все проконтролировать.

Но страдания — это не только боль. Кто-то не может проглотить еду. Такую проблему можно решить не только радикальными мерами, типа зонда, можно просто, например, пересмотреть характер пищи, назначить загустители, научить пациента, как принимать эту пищу, — и все, сразу тягостные симптомы уходят. Конечно, никакой речи не идет о лечении основного заболевания — это не наши полномочия.

Если пациент уходящий — это обычно видно сразу, — его нужно видеть как можно чаще. С целью контроля и обезболивания, то есть назначения серьезных препаратов или, наоборот, отмены всех препаратов и отмены приема пищи, чтобы он не захлебнулся. Потому что не каждый пациент уходит, как в голливудских фильмах — закрывает глаза, слеза капает по изможденному лицу — и все, дыхание прекращается. Очень часто люди уходят тяжело, и я думаю, что никто не заслуживает умирать в одиночку. Мы стараемся, чтобы пациент хотя бы на последнем этапе своей жизни мог получить качественную помощь. И еще одна наша задача — психотерапевтическая помощь, которую оказывают не только штатные психотерапевты и психиатры, но и все медработники. Чтобы даже если не получается достичь клинического результата, пациент чувствовал заботу, чувствовал, что он не один на один со своей бедой. И чтобы родственники пациента это чувствовали. Потому что, когда врач заходит в дом к паллиативному больному, он обычно видит, что болезнь распространилась на всю семью, она гнетет всех.

Я очень люблю моменты, когда в летнее время ты приезжаешь к пациенту на прием, набираешь домофон — не отвечает. Звонишь соседям, они открывают тебе подъезд. Доходишь до дверей, стучишься — тишина. Ты уже в холодном поту, а пациент, оказывается, на улице тебя ждет, потому что у него прошли боли, ему стало легче, он поел, у него появились силы, и он уже гуляет.

И когда меня спрашивают, тяжело работать или нет, я обычно отвечаю, что хорошего больше. Я часто ловлю себя на мысли, что к некоторым [пациентам] захожу в дом как родственник. Эта работа — и для врача психотерапия тоже. Ты вырабатываешь комплекс стратегий не только для пациента, ты вырабатываешь стратегию и для себя, как помочь справиться с горем, как принять чужое горе.

Мне бы очень хотелось, чтобы паллиативная медицина была местом, куда бы стремились специалисты. Очень часто сталкиваешься с каким-то пренебрежительным отношением со стороны коллег, особенно в стационарах. Говорят: «Вы же только обезболиваете». Но вы попробуйте сами обезболить. Это на самом деле непросто.