Покупая чай в небольшом кафе в центре Махачкалы, я заметил на руке бариста, молодой девушки, татуировку «Кровосток». Стало любопытно, ведь в мусульманском обществе татуировки запрещены. Мы разговорились. Оказалось, что девушка — табасаранка, родом из Дагестанских Огней, а зовут ее Диной. Меня впечатлила ее смелость, и мы договорились, что встретимся еще.

Через два месяца я вернулся в Дагестан, чтобы поговорить с молодыми женщинами разных взглядов и судеб. Меня интересовало многое: как они выглядят, чем занимаются, как относятся к религии и насколько комфортно себя в ней чувствуют, что думают о замужестве. И хотя вести переговоры с девушками мне помогала местная женщина Амина, все оказалось непросто. Некоторые двери открывались легко, а перед другими приходилось долго топтаться в ожидании.

Одной из героинь отец и брат не разрешили проводить съемки дома, но когда поняли, что она все равно намерена это сделать, но в другом месте, — уступили.

К другой девушке я должен был приехать на вторую съемку, но ее отец повторный визит не разрешил.

Третья забыла или не захотела предупредить мужа о съемках, и я, войдя в дом, наткнулся на заканчивающего намаз мужчину — тот очень удивился; пришлось вступить с ним в долгую объяснительную беседу.

Несмотря на различия в судьбах, порой кардинальные, позиции моих героинь не противоречат, а скорее дополняют друг друга. Все они так или иначе говорят о том, что если дагестанская женщина хочет быть хозяйкой своей судьбы, ей приходится по-настоящему бороться за это право. Монологи дагестанок собраны для проекта «Разные».

«Даже в замужестве хочется заниматься делом»

Зухра, 21 год, студентка.

— В детстве я любила срисовывать из книг всякое, рисование было моим хобби. А серьезно, профессионально я занималась художественной гимнастикой и танцами, но отец был против, так как это шло вразрез с исламом. Особенно против гимнастики, где девушки выступают в бикини. У меня были достижения, выступления на соревнованиях. Когда я ушла, мне постоянно звонила преподавательница и спрашивала, приду ли я на тренировку, но, увы, пришлось гимнастику оставить. Немного жалею об этом, но зато появилось время для рисования. Мне это дело по душе.

У меня уже есть клиентская база, делаю росписи на заказ. Это может быть все что угодно: фасады, интерьеры. Я даже создала страничку в инстаграме, куда выкладываю работы. Больше всего люблю писать пейзажи и кошек. Отец был удивлен, что появляются клиенты, и даже поехал однажды со мной на заказ в Хасавюрт. Это в двух часах езды от дома — очень далеко. Думала, он вообще будет против того, чтобы я брала этот заказ: квадратура большая, работы было на неделю, то есть там по-хорошему надо было ночевать. Но отец согласился, каждый день сам возил меня на машине до места работы и ждал там весь день, когда я закончу. Все-таки вокруг было много молодых парней — все происходило на небольшой фабрике. Наверное, это была какая-то ревность отца в совокупности с его гиперопекой.

Я очень хотела бы поступить в Суриковское училище в Москве — это было бы прекрасно. Но все-таки думаю, что останусь здесь: там суета, а в Махачкале поспокойнее. Да и по семейным причинам тоже: вряд ли отец и брат это поддержат. Моя работа и так противоречит нашим стереотипам — для них этого достаточно.

С одной стороны, мужчины в семье не против образования и понимают его ценность, но с другой — «девочка должна выйти замуж, ведь ей уже 21 год». Иногда и мама мне говорит, что пора замуж. В принципе я не против, если будет нормальный, адекватный мужчина. И даже не исключаю варианта согласованной родителями свадьбы — когда жених приходит свататься к ним, а потом принимается решение. Но выдать себя замуж насильно я не позволю, то есть тоже буду участвовать в принятии окончательного решения.

Дело в том, что у меня очень традиционная семья — все должно быть в соответствии с обычаями, отсюда и все вышесказанное. Но даже в замужестве хочется заниматься делом. Мне сложно представить себя в ситуации полных запретов. Если женщина сидит дома, а муж ее обеспечивает — ок, но и сидя дома, можно чем-то заниматься. К слову, попасть под запреты в Дагестане легко даже сейчас. Непонятно же, как мужчина будет себя вести после свадьбы.

В моей семье все довольно строго. Думаю, если сделаю тату — меня просто побьют. Я постоянно ношу платок, папа дал такое воспитание. Брат мой хочет, чтобы я закрылась, но мне не хочется закрываться против своей воли. Если будет желание — сама надену хиджаб. Я все же пытаюсь разговаривать с родителями, пытаюсь искать консенсус, когда наши мнения не совпадают.

«Каждая татушка делает меня сильнее»

Дина, 19 лет, бариста.

— Меня заставили надеть хиджаб в восемь лет, когда я ходила во второй класс. У меня очень религиозные родители. Тогда мне было без разницы: я была маленькая, мне сказали — я и надела. Еще проверяли, чтобы я не забывала делать намаз.

В шестнадцать лет отец забрал меня в Москву. Там он узнал, что я лесбиянка: увидел переписку в моем телефоне. Избил меня, а потом, примерно через неделю, нашел жениха на одиннадцать лет старше меня, которого я видела всего раз в жизни. 

Муж угрожал по телефону, что увезет меня в горы и убьет, но в итоге оставил в покое. По исламу в такой ситуации я должна была выйти замуж через три месяца. Мать тоже нашла кандидата — друг семьи, ровесник отца. Я собралась и уехала на время в Дербент к подруге.

Тогда же набила первые тату на руке: надпись «Целуй» и лесбийский знак с двумя девчонками. Было страшно — я понимала, что мать, когда я вернусь, все это увидит. Так и произошло, и она предложила мне выжечь тату марганцовкой. Когда я отказалась, мать выгнала меня из дома.

Приютила подруга. Живя у нее, 

Все-таки я его девять лет носила. Мне казалось, что все-все на меня смотрят. Но помогли социальные сети. Я веду тик-ток, куда выложила видео, как я снимаю хиджаб. Было много ненависти. Мне писали, что найдут меня, что на меня объявили охоту. Тогда же начали писать разные девчата с просьбой помочь им. Были страшные истории. Но у меня не было ни возможности, ни ресурсов что-то сделать для них, да и возраст их не позволял ничего сделать — они все были несовершеннолетние.

Некоторое время возле нашего дома днем и ночью стояла машина. Два парня поджидали, когда мы выйдем. Они мне сказали, что если хоть одно видео еще выложу, затащат меня в машину и вывезут в лес, ударили меня по лицу. Я одному из них сказала спокойно: «Не хочешь — не смотри». Среди религиозных есть адекватные люди: такие как, например, Марьям Алиева. Разве это по исламу — бить женщину?

С работой тоже были проблемы. Я устроилась бариста в одну из сетей кофеен. Владелец из-за внешности поставил меня на точку, где проходимость меньше. Забавно, да? А потом вообще уволил меня, сказав, что моя активность в соцсетях идет вразрез с его принципами. Хотя я делала все круто, и мне нравилось там работать.

Со временем у меня появилось много новых тату и пирсинг — у меня проколоты даже соски. В каждую из татушек я что-то вкладываю, каждая делает меня сильнее. 

Но меня все это только закаляет. Ну и мне нравится, когда люди смотрят, нравится, что им интересно.

Моя любимая тату — самая первая, которую мне набила подруга после того, как я убежала от мужа. Хочу полностью забить рукава, на ногах хочу побольше тату, по телу. Буду сама себя забивать и с помощью друзей: мы делаем друг другу тату прямо дома. Своей родной сестре я тоже помогаю: ей пятнадцать, и я сделала так, чтобы ей разрешили снять платок, проколола ей язык, набила две татушки. Если у нее возникнут проблемы — я ее заберу. Мама плохо воспринимает инаковость и до сих пор говорит мне: приезжай, выходи замуж, будем общаться. А принять меня такой, какая я есть, не хочет.

«Хадижа родилась, когда мне было 17, и я была счастлива»

Амина, 25 лет, домохозяйка, предпринимательница.

— Родилась я в Хасавюрте, а после смерти папы мы с мамой переехали в Махачкалу. После 8-го класса поступила в Исламский университет. Братьев у меня нет, и мама боялась, что я попаду не в ту компанию. Тогда в моде были субкультуры вроде эмо и готов, и она решила отдать меня учиться исламу как можно раньше, чтобы оградить от всего этого. Тогда же я и покрылась.

В Дагестане это абсолютно нормально. У нас покрытая девушка — ничего необычного, как в России непокрытая. Да и все родственники у меня соблюдали порядки. Мама со мной поговорила, сказала, что надо, мы пошли и приобрели нужную одежду. У меня сначала были сомнения, надевать или нет. Все-таки я считала себя очень модной, крутой девочкой. Надела платок, посмотрела на себя в зеркало и больше с тех пор не снимала. Мне понравилось.

Через пару недель меня увидел мой будущий муж. Мне было 13, ему 19. Я ему понравилась, он пошел к моей маме, к дядям и сказал им об этом. Мама мне сказала, что я засватана. Нас познакомили, мы начали общаться. Общались два года. 

Муж приходил на праздники, приносил подарки: сладости, деньги, украшения. Тогда я еще не понимала, что значит быть замужем.

Мы полюбили друг друга, и в 15 лет я уже вышла за него. Пришлось прервать учебу в Исламском университете. На свадьбу съехалось человек двести. Обычно у нас девочек готовят к семейной жизни. Мои двоюродные сестры уже с 12–13 лет умели готовить, а я росла одна в семье, и мне не приходилось этим заниматься. Но пришлось научиться, что получилось довольно быстро. Я брала на Восточном рынке журналы с рецептами, искала их в «Одноклассниках» и так далее. Дочка Хадижа родилась, когда мне было 17, и я была счастлива, ведь за год до этого у меня случился выкидыш, и потом мне все время снился ребенок, которого я не могу догнать. А в 19 лет появился сын Гусейн.

Свободного времени было совсем мало, но хотелось как-то реализовать себя, и я начала делать искусственные «тортики» из неизрасходованных подгузников. Начала этим заниматься втайне от мужа, пока он был на работе. Поделки увидели знакомые, и через сарафанное радио ко мне стали приходить заказы — так у меня получилось открыть свой онлайн-магазин подарков, который работает уже семь лет. Муж поддерживает меня и даже подталкивает вперед: дети видят, как оба родителя работают, откуда берутся деньги. 

Доверяет, зная, что у меня везде женский коллектив. Понятно, что он никогда мне не позволит работать в компании мужчин. А еще я должна ему всегда сообщать о том, куда иду и с кем. Может запретить. В плане одежды тоже бывают запреты. Если что-то просвечивает, может сказать: «Это некрасиво, иди поменяй».

Когда моей дочке будет тринадцать и на горизонте появится жених, я попытаюсь ей объяснить, что спешить не нужно. Вспоминаю себя: в 15 лет я была наивным ребенком, хотела играть, шутить, а взрослые воспринимали меня как женщину. Будущий муж покупал мне игрушки, светящиеся безделушки, когда мы гуляли по парку. У меня есть опыт раннего замужества, и я могу сказать, что оптимальный возраст для начала семейной жизни — лет девятнадцать. Но зарекаться сложно: а вдруг она вообще не захочет замуж? Я-то любила своего будущего мужа и хотела стать его женой. Единственное, о чем я жалею, — что недоучилась.

«Они постоянно говорят про замужество»

Гульжана, 17 лет, школьница.

— Я из Махачкалы, тут родилась и выросла. Закончила лицей по физико-математическому профилю, поступила в Московский инженерно-физический институт. Буду изучать способы лечения болезней с помощью нанотехнологий. Все-таки хочется жить в Москве, потому что там больше возможностей. Я читала, что биомедицина хорошо развита в Германии. Может быть, получится попасть туда на стажировку.

В Дагестане я не смогу устроиться на работу по своей специальности, да и особого желания оставаться тут нет. Дело в том, что я довольно вспыльчивая, открытая, общительная, хочу совершать какие-то безбашенные поступки: путешествовать, брать от жизни все. 

К нам с подругой однажды пристали, потому что у нее был яркий макияж. Подошли парни какие-то и не отставали от нас довольно долго. Мы старались с ними мягко говорить, но было страшновато. В Дагестане женщин сдерживают, навязывают им с детства определенные модели поведения, говорят: не делай того, не делай этого. У мальчиков намного больше свободы. Я еду в Москву, а мне родственники говорят: не разговаривай с парнями, будь осторожна, у тебя есть только учеба.

А еще они постоянно говорят про замужество. Заканчиваешь школу, наступает определенный возраст — и начинаются все эти беседы. Кстати, до 5-го класса я так и планировала. Думала, отучусь, выберу специальность, где более-менее зарплата, и буду дома сидеть, муж мне все принесет. Но тетя и мама рассказали, что все может быть и по-другому, и меня эти темы про замужество сейчас вообще не интересуют. Когда собираемся за столом с родней и я говорю, что хочу замуж только по любви, они саркастически отвечают: «Ну да, позволит тебе отец».

Так же я отношусь и к религиозным вещам. В вечном конфликте науки и религии я на стороне науки. К слову, ислам немного исковеркали, ведь, по сути, там сказано, что женщина вообще ничего не должна делать: ни убирать, ни стирать. То есть по исламу женщина — это не домохозяйка, как кажется многим нашим мужчинам. Если честно, я ничего из религиозных обрядов не соблюдаю и не собираюсь соблюдать. Хиджаб не ношу. Молитв не знаю. Считаю себя агностиком. В школе одноклассники более-менее нормально относятся ко мне и к моим принципам. Хотя иногда в шутку дразнят меня «особь женского пола», зная, что я на это остро реагирую. Мне кажется, в плане прав и свобод женщин в республике есть некоторое движение вперед. Небольшое.

«Я не собираюсь снимать хиджаб — надела и ношу исключительно для себя»

Аза, 29 лет.

— Я выросла в типичной дагестанской семье, в селе недалеко от Хасавюрта. Отец с нами практически не жил, ушел от мамы к другой женщине. Меня это сильно травмировало, потому что я помню все бессонные ночи, которые мама провела в слезах. Слышала ее плач по ночам на кухне, но помочь никак не могла. Для нее эта ситуация была большим шоком, ведь мама выросла в большой и счастливой семье. Она просто была не готова к изменам. С тех пор я сама ни разу не плакала. Бóльшая часть воспитания младшей сестры легла на меня. Я была на 12 лет старше нее, она называла меня мамой. Мне довольно быстро пришлось повзрослеть. Я была тревожной девочкой, стала задаваться вопросом о том, зачем я вообще живу. Мне, еще ребенку, никто не помогал преодолеть эту безысходность.

Помню, был месяц Рамадан, и я сильно вдохновилась религией. Вытаскивала из дома колонки, включала лекции, и мы с мамой занимались делами на улице, готовились к празднику. До этого я молилась для галочки, а с того времени начала делать все осознанно — и почувствовала от этого удовлетворение, легкость какую-то на душе, которой очень давно не испытывала.

Закрыться я решила спустя два года, по собственному желанию. Мне было 22. У нас в семье даже разговоров об этом не было: все-таки у нас этнический ислам (я по национальности чеченка), и завязать платочек было вполне достаточно. Но у меня был осознанный выбор: ведь я не сразу побежала, когда ко мне пришло это чувство, а хорошо все обдумала. Мама была недовольна моим решением закрыться. Но сказала, что это мое дело.

Когда я надела хиджаб, поняла, как это легко, и удивилась, что так долго к этому шла. Для меня это защита от посторонних глаз. По крайней мере, тут смотрят меньше, если ты покрытая. В Москве все наоборот. Помню, как парень выскочил из вагона метро, когда мы с подругой вошли, — это было очень смешно. 

Еще пару раз досматривали чемоданы, причем только у покрытых девушек, хотя с нами в компании были и непокрытые. Но я с пониманием к этому отношусь, и никаких сомнений у меня нет.

То есть я не собираюсь снимать хиджаб — я его надела и ношу исключительно для себя. Разве что скучаю по распущенным волосам, когда ветер дует на берегу моря. Конечно, мировоззрение может измениться в какой-то момент, но в основном снимают хиджаб девочки, которых принудили к его ношению.

С религией связано несколько мистических опытов в моей жизни. Однажды на работе я обнаружила недостачу, очень переживала. По пути домой дала милостыню нищенке, а на следующий день все цифры сошлись. Верю, что помог Всевышний.

«В Махачкале нужна школа самообороны для женщин»

Анжела, 21 год, вокалистка в рок-группе.

— Музыкой я занимаюсь с детства. Моя мама — музыкант, она пела много шансона на свадьбах и в ресторанах, раньше был спрос на такую музыку. Я много раз была на ее выступлениях и восхищалась ею. Мама видела это и тоже старалась привить мне музыкальность. Я занималась фортепиано и скрипкой. Скрипку ненавидела. Раньше все были атеистами, а потом случилась вспышка интереса к исламу. Начали появляться радикалы, неправильно его трактующие, музыкой стало сложно заниматься в таких условиях. 

В религии есть адекватные, по-настоящему верующие люди, которые воспринимают все нормально. Но их мало. Ненависть и патриархат не равны исламу, это важно понять.

Потом я пошла в училище на вокал. Мать была против. Она до сих пор меня особо не принимает, говорит, что инструменты — более прибыльное занятие. Короче говоря, у нас была небольшая война. К альтернативной музыке я пришла не сразу, сначала был академический вокал, а дома я пела всякую попсу — Бейонсе, Рианну, например. То, что было в чатах. А после выпуска из училища собрались с ребятами и стали играть рок, хотелось чего-то кардинально нового, какого-то движения вперед. Ведь рок — это протест, а протест сейчас в Дагестане очень актуален.

Одна из маминых подружек сказала: «Она не поет, а орет». Просто не все понимают, что расщепление — это тоже тип вокала. Было несколько комментариев в нашем инстаграме, но это все недалекие люди, которым неважно, кого хейтить. Нефорам до сих пор тяжело, даже из-за внешнего вида. Выходишь в шортах — сразу смотрят косо. Было огромное количество набегов на неформальное кафе «Дом 15», когда модную молодежь пытались бить за внешний вид. 

Мне кажется, нам нужно подождать лет тридцать, и все у нас будет. А пока приходится таскать с собой перцовку и думать о том, что в Махачкале нужна школа самообороны для женщин.

Я выбрала свой путь и иду по нему. Конечно, важно, в какой семье ты воспитывалась. Но мне кажется, что будь у меня пять братьев и отец, я все равно бы делала то, что делаю, просто путь был бы сложнее. Штука в том, что мальчики у нас никак не воспитываются, а девочкам говорят: «ты должна то, ты должна это». Меня это обошло стороной, но знаю девочку, которая сбежала из такой семьи. Выход есть, просто нужна женская смелость, ну и мужское воспитание. Мальчикам нужно объяснять все с ранних лет, раз они имеют такую власть в нашем обществе.

Я сама была в абьюзивных отношениях: на меня пытались надеть хиджаб и сделать домашней женой. Я говорила «нет» — и у него начиналась истерика. 

Есть много мужчин-лицемеров, которые стыдят тебя за ерунду, а сами занимаются насилием. Отношения — очень серьезный вопрос, к ним нужно подходить вдумчиво, чтобы было комфортно.

«Кому было бы лучше, если бы после развода я зачахла?»

Фатима, 32 года, исполнительница нашидов.

— Детство я провела в поселке Шамхал, недалеко от Махачкалы. Мама умерла, когда мне было восемь, отец женился второй раз, у него была своя жизнь. Тетя взяла меня под опеку во втором классе, и год я прожила с ней в горах. Потом приехал отец и забрал меня, но он был постоянно на работе.

Когда я закончила школу, случился мой первый брак. Я сама этого хотела, нырнула в семейную жизнь. Закрылась. Мне сразу стало как-то комфортно в хиджабе. Если честно, сейчас я себя без него не представляю. 

В 19 лет я родила мальчика Хабибулу. Не считаю, что это рано. Думаю, что в принципе после школы девушки уже готовы выходить замуж и рожать детей. Но если есть возможность доучиться и пойти работать, чтобы быть более независимой, то лучше это сделать. К сожалению, мои личные ожидания от брака не оправдались. Я не была счастлива все 12 лет. Это был какой-то постоянный бой, а не семейная жизнь. Наверное, я не любила себя в то время, и поэтому позволяла ему себя унижать.

В итоге все закончилось разводом, который я очень сильно переживала. В те дни меня спасала страсть к пению. Покойная мама очень любила петь, и увлечение пением традиционных дагестанских композиций досталось мне, наверное, от нее. Я решила попробовать записать нашид, было интересно, получится ли у меня. Нашиды у нас — это исламские песнопения, восхваления пророка. Начала вкалывать, много записывала в свободное от работы кассиром время. Поняла, что у меня получается. Нашла в этом себя, что ли.

Мои нашиды очень душевные. Меня даже так и называют — «исполнительница душевных нашидов». Душевность сильно зависит от судьбы человека: ведь я пою о том, что наболело, о потере матери, о сиротах. Зрители это чувствуют и плачут. Некоторые женщины пишут мне, что благодаря моим нашидам закрылись, почувствовали Бога. Ислам — это прекрасно и очень спокойно. А тех людей, кто не исповедует, я не осуждаю, это было бы не по исламу. Я просто спокойно принимаю любой выбор.

Недавно я второй раз вышла замуж. И то, что было в молодости, стало незначительным. Сейчас у нас осознанная жизнь, четкие границы уважения. Муж поддерживает то, чем я занимаюсь, ходит на мои концерты. 

Многие не принимают меня как исполнительницу нашидов: критикуют, считают, что женщина должна сидеть дома, шепчутся за спиной о том, что я веду инстаграм. Для женщины важно развивать себя, если есть такое стремление внутри. Кому было бы лучше, если бы после развода я зачахла? У многих дагестанских девочек есть таланты, а они просто закапывают их, потому что боятся осуждения.

«Девушки должны пытаться отстаивать свое мнение»

Ася, 22 года, студентка магистратуры и санитарка.

— Когда я выбирала профессию, сначала думала о хирургии. Но мама сказала, что это мужская работа. У людей старшего поколения бывают такие установки. В итоге я пошла в биохимию, так спокойнее. Мне важно, чтобы все было эмоционально стабильно и чтобы был план. Сейчас я совмещаю учебу в магистратуре с работой санитаркой в детской многопрофильной больнице, для практики. У меня есть план, и я буду его придерживаться.

Наша семья не очень религиозна. Верим, но намазы не совершаем. Отцу все это не особо нравится, как и мне. Традиционных дагестанских семей вокруг хватает — молодые девочки уже замужем, с детьми. В моем кругу общения таких примерно половина. Некоторых выдают замуж насильно, и многие такие браки в итоге распадаются. Тут родителям надо хорошо думать и прислушиваться к детям.

У меня сестра, к примеру, рано вышла замуж. Не могу сказать, что ее выдали насильно, но были родственники, которые на нее давили. Сейчас ей 32 года, она в разводе и с ребенком. Я, конечно, не сторонница подобного. Надо доучиться, пожить, построить карьеру, а потом, если будет подходящий кандидат, можно подумать о браке. У мамы иногда проскальзывает во время вечерней беседы: мол, самый лучший возраст для замужества — с 21 до 25. Она произносит эту фразу и пристально смотрит на меня, чем вызывает у меня негодование. А потом за это цепляется и другое: «Девочка должна сидеть дома». А я вот хочу гулять, ходить в гости к подругам, сидеть у них допоздна — и лоббирую свои желания. Много разговариваю с родителями о своих правах и о границах, которые не нужно нарушать.

Девушки должны пытаться отстаивать свое мнение изо всех сил — это наша жизнь. 

И еще важно это делать и за пределами своей семьи, хотя бы пассивно. Например, я не хожу в кафе, принадлежащее человеку, который критиковал Марьям Алиеву и ее «Дневники горянки», говорил: зачем истории насилия в семье выносить на всеобщее обозрение? А еще я сдала на права и собираюсь уверенно водить машину. У нас в обществе это тоже особо не приветствуется. Но мне все равно.

«Мне приходилось бороться за то, чтобы играть в футбол»

Баху, 27 лет, футболистка.

— В школе я очень любила спорт. После школы бежала на поле, в спортзал, чтобы поиграть в футбол. Это все из-за Роналдиньо, Месси и Аршавина — они мои главные кумиры и источники вдохновения. Мама умерла, когда мне было семь, а папа старался меня поддерживать в этом начинании. Я ему сначала докладывала по оценкам, а потом бежала играть. Он не ругался — оценки были хорошие.

Лет до двадцати я играла с мальчиками, и парни всегда меня недооценивали. «Ты что, будешь играть против нас?» — такое я слышала постоянно. А перед следующим матчем они спорили, за кого я буду играть. Позже я нашла себе команду, которую мы сейчас пытаемся продвигать с другими девчонками, выступаем на соревнованиях. Когда начались турниры, сестры и брат пытались меня не пускать. Папа к тому моменту умер, и слово брата в семье стало главным. Он стал спокойнее реагировать, когда увидел, что я езжу только с женской командой и только на женские турниры. Но все равно приходилось уговаривать. 

Мне приходилось бороться за то, чтобы играть в футбол.

Вышла замуж, когда мне было 24 года. С мужем познакомились на футбольном поле, он поддерживает меня в моем деле, помогал в поисках команды для тренировок. В замужестве играть в футбол стало проще, теперь нужно спрашивать разрешения на какие-то мероприятия только у лояльного мужа, а не пробиваться через сестер и брата. А в плане быта для меня ничего не поменялось: хиджаб я носила и до замужества, полностью покрылась в 18 лет, так как это обязанность каждой исламской девушки. До этого носила платок, и вид у меня всегда был очень скромный. Через год у нас родилась дочка — и у нее тоже футбол уже в крови, на воображаемых воротах она стоит очень неплохо. Ножками топ-топ — и ждет, когда я дам ей пас.

Сейчас отношение сестер немного изменилось. Я доказала, что могу зарабатывать любимым делом: отучилась на факультете физической культуры, и еще на первом курсе пришло предложение о работе женским тренером. Согласилась. Дело приносит не только удовольствие, но и какой-то рубль. Все-таки родственники и семья играют очень важную роль в возможности реализации планов. Я не сломалась под давлением сестер, продолжила идти в своем направлении, и мне повезло встретить адекватного человека. Но это происходит далеко не со всеми.

Фото и текст Сергея Строителева

Редакторы: Ольга Боброва и Дмитрий Шабельников

Авторы и продюсеры проекта: Юлия Счастливцева и Павел Каныгин