Народ реформировать нельзя

— Лев Маркович, вы были драматическим участником прошедших выборов. Вас отовсюду вычеркнули, вы сопротивлялись. Потом случилось то, что случилось. Все опять заняты своими обычными делами, как будто ничего не происходило и не произошло. Что это было? — вот что на самом деле больше всего интересно во всей этой истории. Допустим, сделан некий выбор. Но зачем? Что вообще такое выбор?

— Выбор — это принятие решения при наличии разных вариантов решения.

— Ну это такое каноническое определение.

— Да. Но это не гипотетическое утверждение. Это описание ситуации, которая всегда затрагивает лично тебя. В этом смысле выбор — обязательное решение, обязанность. А если ситуация никак тебя лично не затрагивает, ты просто не будешь делать никакого выбора. Не случайно же есть фраза «это твой выбор».

— Чтобы разобраться с этим, давайте не будем пока говорить о высоком, о политике. Спустимся на бытовой, что называется, уровень. Вот вы сами можете вспомнить какие-то ситуации в своей собственной жизни, когда вам действительно приходилось делать выбор?

— Было несколько таких ситуаций. Вспомнить их, кстати говоря, легко. Первая — это школа, восьмидесятый год, весна. Нужно решать, на кого учиться. Два варианта — исторический факультет Псковского пединститута или журфак Ленинградского университета. Я долго не мог принять решение. Я даже позже всех в нашем десятом классе определился с профориентацией. Но в конце концов понял, что журналистика — это всего лишь ремесло, а не самостоятельная специальность. Поэтому я стал студентом исторического факультета и занимался историей псковской крепости XVII — начала XVIII веков.

Следующий выбор — где работать. Как раз в 84–85 году обострилась ситуация в Себежском спецучилище, там было восстание детей после издевательств над ними. И мне руководство факультета предложило заняться девиантными подростками. У меня была возможность поступить в аспирантуру, потому что я защитил очень успешно диплом. Но я сознательно отказался от научной работы и выбрал, что называется, общественные отношения. И это был непростой выбор — 

Мне досталась старшая группа, то есть ребята по 17–18 лет, я рядом с ними смотрелся просто школьником, я это помню до сих пор. Приезжаю, а передо мной — люди под метр девяносто. У меня джинсы, короткая рубашка. И они кричат: «Новенького привезли!»

Но после армии, куда меня забрали из Себежа, я понял, что должен вернуться к этим пацанам, потому что они мне писали все эти полтора года службы. У меня до сих пор дома хранятся сотни их писем. А такие люди просто так писем не пишут. Это хотя и образовательное, но режимное учреждение, все письма читаются. Отправка и получение — только через воспитателя, я сам потом, когда вернулся и проработал там еще три года, занимался этой ужасной вещью — читал чужую переписку. Правда, я позволял себе нарушения. 

Следующий выбор я сделал, когда училище не приняло мою концепцию реформирования образования девиантных подростков. Мне казалось, что весь этот центр обмена уголовным опытом нужно превратить в реабилитационный центр. Чтобы вы понимали: коллектив 275 человек — преподаватели, мастера, режимники, медицинская и административная часть. И 250 детей. Я предлагал разные варианты, но мне сказали: «Парень, мы тут собаку съели на этой работе, брось предлагать свои глупости». И я понял, что все, это тупик. И был выбор — уехать и пойти по пути учителя, или все-таки стать самостоятельным человеком. И я решил создавать свой собственный реабилитационный центр. На излете советского времени я думал, что мне удастся привлечь к этому государственные ресурсы.

Я вот сейчас понимаю: Боже мой! Это же только в те времена можно было думать, что ты придешь к властям, напишешь им концепцию решения проблемы не тюремным, а цивилизованным способом, и тебе дадут на это сумасшедшие деньги. Я был в тот момент на пике своих иллюзий. В итоге этот центр был создан с участием обкома комсомола и ассоциации социальных программ «Богатыри» Фонда социальных изобретений СССР. «Богатыри» дали 15 тысяч рублей, а комсомол — пять тысяч. После этого с помощью фандрайзинга под идею работы с трудными подростками из неблагополучных семей меньше чем за год я собрал в общей сложности 75 тысяч рублей, сумасшедшие деньги. Два года мы на них работали. Был телефон доверия, служба занятости, еще и поддерживали швейную мастерскую для девочек и мастерскую деревообработки для мальчиков. Пока все не обесценилось. И не закончилась советская власть.

Еще один выбор — это выбор политический. Это был 1994 год, когда я внезапно для себя оказался вдруг партийным человеком. Я всегда до этого считал себя вольной птицей, не был членом КПСС, хотя мне дважды и предлагали вступать. А тут вдруг мне позвонили и сказали, что нужно собрать десять человек, чтобы создать псковское областное общественно-политическое объединение «Яблоко», это было за полгода до появления самой по себе партии «Яблоко». 

— Вы простите, что прерываю вас, но вы рассказываете, как мне кажется, не о драме выбора как таковой, а скорее о способности рационально или, скажем, дальновидно устроить свою карьеру, правильно преодолеть какие-то ее поворотные моменты. Но мне хотелось обсудить, наверное, вещи гораздо более приземленные, но от этого не менее существенные. Обычные решения. Соврать или не соврать, украсть или не украсть, купить или не купить. Такие ситуации создают не жизненный путь, а самого по себе человека…

— Слушайте, но вот выбор соврать или не соврать мы делаем вообще буквально каждый день. Всегда есть возможность не сказать правду. Как правило, это связано с близкими людьми, когда возникают неприятные, стрессовые ситуации, ситуации разногласий в отношениях. И выбор того как поступить, соврать или не соврать — именно этот выбор занимает первое место среди прочих, потому что он самый чувствительный.

— В чем смысл такого выбора?

— Остаться честным.

— И это действительно нужно?

— Разумеется. Всегда и везде, во всех ситуациях.

— То есть вот не только в интимных отношениях в семье, но, скажем, и в интимных отношениях со страной?

— Публично-интимных отношениях, назовем их так. Ну слушайте, вот возьмем нынешние выборы. Это были самые опасные выборы в истории страны. Гулаг или не гулаг. Свобода или несвобода. Война или мир. Жизнь или смерть России. Это наверное смелое заявление, но мне кажется, что я понимаю, как сейчас принимаются все глобальные политические решения, хотя мы и не знакомы лично с Владимиром Владимировичем П. Владимир Владимирович П. считается с силой и с общественным мнением. Если бы за партию «Яблоко» проголосовали не 575 тысяч человек, а 5 миллионов 575 тысяч, он вынужден был бы реагировать на этот вектор и считаться с ним. У нас изменилась бы политическая ситуация в стране. 

При необходимости и при желании перемен, люди врут самим себе и голосуют за прошлое. Теперь история постсоветской России закончена. Люди расписались в этом.

— Ну погодите. Вот я специально интересовался философией выбора и пишут, что вся его драма с начала времен укладывается в выражение на латыни ignoti nulla cupido — к неизвестному нет желания. Вот вы говорите: свобода или не свобода, гулаг или не гулаг. Но вам не кажется, что все на самом деле проще? Что это был выбор между известно чем и неизвестно чем.

— Отчасти это так, я соглашусь. Все что происходит сейчас — известно. А что будет, если все сделать иначе, для многих действительно неизвестно. И к этому у них не то, что нет желания, они даже воспринимают это как угрозу, опасность. Для многих это так. Но не для всех. Есть люди образованные, просвещенные, гибкие, готовые к переменам и развитию, открытые к неизвестности.

— Тогда позвольте предложить вам парадокс. Канонически считается, что выбор, сама его возможность, есть проявление свободы воли человека. И если это действительно так, то получается, что Владимир Владимирович Путин — это основа свободы человеческой воли в России. Потому что он, во-первых, только и делает, что каждый день создает выбор и следит за тем, кто и какой именно выбор сделает. И, во-вторых, он сам все время этот выбор делает.

— Слушайте, свобода воли одного человека означает только свободу воли одного человека. Путин может быть свободен, но то, что его воле должны соответствовать и соответствуют другие люди, просто говорит о его безнаказанности. Вообще, на мой взгляд, чтобы действительно в полной мере реализовать свободу воли, нужно быть внутренне свободным человеком. 

— Но не может быть так, что в том числе и ваши усилия делают его таким несвободным? Вы все время пытаетесь реформировать его. А зачем? Может есть смысл реформировать не Путина, а людей, которые его выбирают? Дать им какие-то принципиально новые смыслы и возможности, а не смысл возможности выбирать Путина?

— Я не верю в реформу народа. Я считаю, что народ невозможно реформировать. Можно создавать формат общества, лучше даже сказать — систему общественных приоритетов. За это отвечает только власть. Она устанавливает, что востребовано государством. Ложь или правда. Насилие или человеколюбие. В этом смысле ответственность властей выше, чем ответственность народа. Потому что народ сформирован стихийно, а власть формируется сознательно. Поэтому именно на ней и лежит ответственность формирования канонов. Самый яркий пример — нацистская Германия. Великий народ. Шиллер. Гёте. Бетховен. И во что он превратился? Так что ответственность за народные нравы лежит только на властях. 

— Здесь сама собой напрашивается точка.

— А точки нет. Точка — это полное отсутствие выбора. А он может возникнуть хоть завтра, мы просто об этом не знаем. Это вот к вопросу о неизвестности. И вам, и мне нужно будет принимать решение, которое будет касаться уже нас лично. То есть все-таки выбирать и быть способным выбрать.

— То есть точки все-таки не будет?

— Точка — это смерть. Поставим пока многоточие…