Государство — зачем оно вообще?

Для нас, людей, думающих по-русски, слово «государство» наделено особым смыслом. Это не просто территориальное образование, это не мы сами и не наше правительство. Это что-то большое и всесильное, от слова «господарь» или «господь», нечто данное нам свыше. Это понятие в России чуть ли не сакрально. Нам трудно представить себя без государства. И мы не одиноки.

Многие великие экономисты, начиная с Рикардо и заканчивая Кейнсом, утверждали, что без государства даже свободный рынок невозможен. Вы только подумайте — говорили они — если бы не правительство, кто бы строил в Англии маяки? Это был сильный аргумент, ведь Англия была крупнейшей торговой державой и «владычицей морей».

Но однажды еще один большой ученый, лауреат Нобелевской премии по экономике Рональд Коуз решил проверить, кто же в действительности эти маяки строил.

Их строили гильдии капитанов, корпорации судовладельцев, местные общины — все, кто угодно, но только не правительство.

Александр Аузан, автор замечательной книги «Экономика всего: как институты определяют нашу жизнь» (читать тут), приводит в ней еще немало неожиданных примеров того, как люди обходятся без государства в самых что ни на есть государственных делах.

• Возьмем уголовный розыск. Многие страны в XIX веке равнялись на США, где это дело было поставлено с невиданным размахом и эффективностью. А организовало его частное детективное агентство Пинкертона, к услугам которого охотно прибегало правительство.

• Казалось бы, применение вооруженной силы — это монопольная функция государства. Но и здесь масса контрпримеров. Частные армии сейчас воюют по всему миру. Они применялись в Ираке, в Афганистане, в странах Африки. Вспомните хотя бы «ЧВК Вагнера» — частное вооруженное формирование, которое принимало участие в боевых действиях в Сирии и Донбассе.

• Другой пример — деньги. Кто, как не государство, должно их выпускать? Монархи и правительства разных стран с удовольствием печатали деньги в виде казначейских обязательств. Еще бы! Покрыть дефицит госбюджета бумажками — кто же от этого откажется? Однако, как показал австрийский экономист Фридрих фон Хайек, практически все денежные системы, связанные с государственной казной, погибли. А деньги, которыми мы пользуемся сейчас, — это так называемые банкноты, то есть системы частных расписок между банками. Если кто-то помнит, еще на советском рубле последнего образца была надпись «Государственный казначейский билет» с припиской «Государственные казначейские билеты обеспечиваются всем достоянием Союза ССР». А вот более крупные десятирублевые дензнаки назывались тогда билетами госбанка и обеспечивались банковским капиталом. Прошло время, и современные рубли уже все считаются банкнотами независимо от номинала.

• Стандарты — есть ли более государственное дело? ГОСТы — это святое. Однако недавние исследования археологов доказывают, что

Эти стандарты устанавливали не центральные власти, а сам рынок. Ученые предполагают, что купцы из разных стран, встречаясь друг с другом, обменивались гирьками и весами, чтобы согласовать единый стандарт.

• Или вот современный пример негосударственной стандартизации. Вы когда-нибудь задумывались, откуда берутся возрастные ограничения в кино? Кто устанавливает, что одни фильмы подходят детям или подросткам, а другие — нет? Ну в России этим, конечно, занимается Минкульт. А в Америке, крупнейшем в мире рынке кинопродукции, государство к возрастному рейтингованию не имеет отношения. Там действуют стандарты Американской ассоциации кинокомпаний. И все им подчиняются, хотя они и негосударственные.

Подобные примеры можно умножать и умножать.

• Пенсионное обеспечение? Во многих странах этим занимаются негосударственные пенсионные фонды.
• Пожарная охрана? Ее могут брать на себя общественные организации или страховые компании.
• Тюрьмы? Частные тюрьмы, работающие «по госзаказу», есть в Австралии, США, Великобритании.

Образование? Здравоохранение? Социальная защита? Некоммерческие организации и частный бизнес доказали, что способны эффективно выполнять эти функции.

Монополия на принуждение

Один из основоположников социологической науки Макс Вебер еще сто лет назад додумался поставить вопрос по-другому. Он заметил, что государство невозможно определить исходя из его задач или функций. Поэтому, писал Вебер, главный признак государства следует искать в средствах, которые оно использует. Таким средством, право на использование которого признается только за государством, является насилие.

Монополия на применение насилия обеспечивает власть государства в обществе. Государство имеет право отдавать приказы и принуждать к повиновению. Для этого у него есть полиция и армия, суды и тюрьмы. Даже частные тюрьмы и охранные предприятия не в состоянии подорвать монополию государства на насилие. Они контролируются через государственное лицензирование и госзаказ.

Теоретически люди могут договориться между собой и без принуждения. Но, как показал американский экономист Мансур Олсон, на практике этому мешает так называемая «проблема безбилетника» (free rider problem).

К примеру, мы все заинтересованы в том, чтобы как можно быстрее сформировался коллективный иммунитет к коронавирусу. Для этого большинство населения страны должно быть вакцинировано. Но многие люди по разным причинам уклоняются от прививок, рассчитывая, что коллективный иммунитет сформируется и без них. Это типичный подход безбилетника.

Другой пример — асфальтированная дорога или мост через реку. Это удобство для всех. Но попробуйте собрать с местных жителей деньги на строительство моста или дороги! И чем большему числу людей нужно договориться между собой, тем труднее это сделать.

Платить налоги никому не хочется, но государство не спрашивает вашего желания или согласия. Оно просто принуждает всех отдавать часть своего дохода. И в сборе налогов ему нет равных.

Вот тратить собранные деньги у государства получается гораздо хуже. Поэтому во многих странах государство используется в первую очередь как машина для выкачивания налогов, а потом собранные деньги передаются в частные руки или некоммерческим организациям. Например, в Нидерландах 17% ВВП производится в некоммерческом секторе, потому что туда направляются бюджетные средства для оказания социальных услуг. И это правильно — волонтеры и сотрудники благотворительных организаций работают с инвалидами и пенсионерами гораздо лучше, чем чиновники.

Государство как оседлый бандит

Еще в XVII веке появилась теория общественного договора. Сначала Томас Гоббс и Джон Локк, а за ними Жан-Жак Руссо сформулировали ее суть примерно так: люди согласились на ущемление своей свободы государством в обмен на безопасность и другие общественные блага, которые государство обеспечивает. В этом суть общественного договора, или социального контракта, который заключается между народом и властью.

В теории все получается красиво, но на деле общественный договор выглядит неравноправным. Попробуйте-ка выйти из договора. Например, перестаньте платить налоги или соблюдать законы государства. Вам дорого обойдется этот эксперимент. Даже если вы переберетесь в другую страну, там вам все равно придется платить налоги и соблюдать законы.

И еще теория общественного договора не может объяснить, как, собственно, появляется государство. Ведь в реальности государство никакого договора с народом не подписывает. И даже разрешения у него не спрашивает. Просто появляется и все.

Как пишет Александр Аузан в книге «Экономика всего. Как институты определяют нашу жизнь», в подавляющем большинстве случаев государство возникало из организованной преступности. И только по прошествии времени оно было вынуждено как-то договариваться с населением захваченной территории. Это убедительно доказали Мансур Олсон и Мартин Макгир на примере Китая первой половины XX века. В то время страна жила в состоянии непрерывных гражданских войн. По Китаю бродили враждовавшие друг с другом вооруженные формирования, которые, проходя через какой-то город, обычно грабили его дочиста. Но вот некая воинская часть попадает в осаду, и солдаты понимают, что им придется задержаться в этом городе надолго. Именно в этот момент начинается переход от модели «кочующего бандита» к модели «оседлого бандита».

В средневековой Европе по той же схеме закованные в латы рыцари навязывали местным жителям свои услуги по защите от других насильников. Зарождение российской государственности, кстати, происходило ровно по тому же сценарию. Только в роли «оседлых бандитов» выступали варяги, они же викинги — гроза всей Европы.

Порядок без начальства

Кажется, что государство неизбежно. Без него наступает анархия, а это слово нас пугает. Но вообще-то «анархия» — это вполне научный термин. В переводе с греческого он означает «без начальства». Анархизм как направление общественной мысли активно развивался в XIX веке французскими и русскими учеными. А книга Михаила Бакунина «О государстве» стала классическим обоснованием того, что жить можно и без государства. И это не просто теория. Общество без государственного принуждения — не такая уж редкость.

В ХIХ веке произошла любопытная история. Калифорния 18 лет жила без государства. Присоединение этой территории к США в ходе войны с Мексикой совпало с открытием золота в Северной Калифорнии. Началась золотая лихорадка.

Раза три федеральное правительство присылало в Калифорнию людей, но потом перестало — все равно разбегутся. Государственной власти не было, но в те годы Калифорния жила неплохо. Там была система регулирования собственности, по-своему работал суд, который мы бы, конечно, назвали судом Линча. Но на большой территории, где собрались не самые смирные люди, поддерживался порядок. В конце концов Калифорния сама попросила Вашингтон прислать губернатора, потому что была заинтересована в торговле с остальными штатами, и калифорнийцы предъявили прямой спрос на государство.

Рассказывая эту историю, Александр Аузан отмечает, что для мирной жизни без государства необходимы особые условия. И главное среди них — неагрессивность людей по отношению друг к другу, по крайней мере, к своим. «Коэффициент решительности» должен быть меньше единицы. Это означает, что

За примерами далеко ходить не надо. У нас в стране с XVII века общины староверов были не в ладах с государством и укрывались от него в труднодоступных местах. Из беглых крепостных и свободных людей на окраинах страны формировались казачьи общины, в которых процветало самоуправление. Это были типичные безгосударственные общества.

Узкий коридор

Вы, разумеется, заметили, что все наши примеры безгосударственных обществ взяты из истории. И это не случайно. Территория, попавшая под власть государства, имеет мало шансов от нее освободиться. Даже если это государство распадется или проиграет войну, скорее всего на том же месте водворится какое-то другое государство. Управляя своим народом, государство цепко держится за власть и всячески старается расширить свое влияние. Это происходит потому, что государство — не какая-то абстрактная сила, а конкретные люди и группы людей, которые добиваются своих целей и преследуют собственные интересы. Для этого им нужна власть. И чем больше, тем лучше.

В истории есть немало примеров того, как государство буквально удушало народ в своих железных объятиях. Особенно богата ими российская история.

• Вспоминаются и страшные времена Ивана Грозного,
• и политика кнута Петра Первого,
• и жестокие сталинские репрессии, унесшие миллионы жизней.

Однако наша история знает и другие времена, когда государство ослабевало, и начинались братоубийственные войны —

• период раздробленности перед нашествием Батыя,
• «смутное время» в начале XVII века,
• кровавая гражданская война, взорвавшая общество в 1917 году.

Трудно решить, что хуже.

Не так давно на русский язык была переведена книга Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона «Узкий коридор» (аннотация на сайте «Всенаука»). Авторы на примере многих стран мира показывают, как обществу просто бывает скатиться в деспотизм или в анархию. Сильное дееспособное государство ускоряет развитие экономики и общества в целом. Но у такого государства неминуемо возникает искушение и появляется возможность полностью подчинить себе общество, сделав свою власть бесконтрольной. Двигаться вперед и при этом удерживать баланс сил между государством и обществом — это трудная задача. Для безопасной траектории развития остается довольно узкий коридор. И чтобы из этого коридора не выскочить, общество должно иметь в своих руках средства контроля за государством — свободные СМИ и демократические выборы. А самое главное — в обществе должно быть достаточно много умных и неравнодушных граждан, готовых к коллективным действиям.

Вообще говоря, чем разобщеннее общество, тем больше у государства шансов усилить свою власть. Ключевой показатель здесь — уровень доверия в обществе. В России этот показатель регулярно измеряется несколькими независимыми группами социологов. В последние десятилетия доля людей, склонных доверять другим людям, составляет у нас примерно 20-25%. Всего лишь. Наши граждане не доверяют не только друг другу, но также бизнесу, средствам массовой информации, некоммерческим организациям. По данным Edelman Trust Barometer, в 2019 году показатели доверия к социальным институтам в России были намного ниже, чем в Китае, Индии, Канаде, США, Нидерландах, Италии. Неловко признаться, но из 26 стран, в которых проводилось это международное исследование, по уровню доверия в обществе Россия заняла последнее место.

Уровень доверия в обществе — это своего рода социальный клей. Его еще называют социальным капиталом. Чем больше в стране такого капитала, тем при прочих равных условиях она успешнее. И наоборот, при недостатке доверия между людьми плохо работает экономика, усиливаются социальные конфликты. Чем же можно компенсировать дефицит доверия? Ответ очевиден — усилением государственного регулирования, контроля и принуждения. То есть

Будущее государства

XIX век стал веком торжества государств. Между ними была поделена практически вся обитаемая часть Земли. В XX веке передел территории между ними продолжился, что привело к двум мировым войнам. На месте прежних колоний возникли новые государства. В результате сейчас на Земле насчитывается больше 200 государств. Что же дальше?

В мире борются две противоположные тенденции.

• С одной стороны, происходит глобализация, которая взламывает государственные границы. Экономики всех стран все теснее сплетаются между собой. Благодаря интернету происходит свободный переток информации. Английский превратился в общепризнанный язык международного общения. Набирают силу криптовалюты. Большая наука становится общим делом: запускается все больше крупных интернациональных проектов. Музыка, кино, мода теперь свободно распространяются по всей Земле, не сдерживаемые государственными границами. Международные организации перетягивают на себя все больше функций, которые раньше выполнялись отдельными государствами.
• С другой стороны, государства не сдаются. Они перекрывают границы для мигрантов, решительно борются с сепаратизмом, ужесточают налоговое законодательство для борьбы с офшорами, ограничивают права людей и бизнеса, объясняя это борьбой за здоровье населения. При этом в руки государств попало новое мощное оружие — цифровые технологии. Теперь технически возможно устроить слежку за каждым членом общества, причем не только за его передвижением, но и за образом мыслей. Это создает плацдарм для дальнейшего наступления государства на общество.

Какая из этих тенденций победит — сказать сложно. Возможно, человечество в будущем и научится обходиться без государств. Но мы с вами вряд ли это увидим.

интервью

«Идеальный насильник»

Как возникло государство, и каким мы хотим его видеть сегодня. Объясняет экономист Александр Аузан

В чем смысл государства и можно ли без него обойтись? Андрей Константинов узнал, что думает об этом Александр Аузан — декан экономического факультета МГУ, научный руководитель Института национальных проектов, один из ведущих специалистов в области институциональной экономики и государственного управления. Его книга «Экономика всего. Как институты определяют нашу жизнь» была признана экспертами «Всенауки» одной из лучших научно-популярных книг, изданных на русском языке.

Есть ли жизнь без государства?

А.К.: Александр Александрович, можно сразу вопрос в лоб — что такое государство?

А.А.: Была прекрасная формула Макса Вебера о том, что государство — это организация, обладающая монополией на законное осуществление насилия. Так что если в двух словах, то государство — это идеальный насильник.

Когда-то замечательный философ Томас Гоббс охарактеризовал первобытное общество без государства выражением «война всех против всех». Долгое время считалось, что это такая философская антиутопия, но, когда современная археология и антропология стали изучать первобытные общества, оказалось, что Гоббс угадал. Есть потрясший меня расчет, что за ХХ век в Европе и Северной Америке, несмотря на две мировые войны, насильственной смертью погибло 2% мужского населения. А в тех районах Африки, где живут вечно воюющие племенные союзы, погибает от 30 до 60% мужского населения. Я бы сказал, что это — главное оправдание появления государства. Даже тоталитарное государство убивает не так, как война всех против всех.

А.К.: В своей книге «Экономика всего» вы приводите много исторических примеров того, как люди обходились без государства. А сейчас есть такие места, где государства нет, и война всех против всех не начинается?

А.А.: Да, там, где окружение заставляет людей жить в жестких патриархальных правилах. Тогда можно жить в мире и без государства. Сомали сейчас живет примерно так, и там даже мобильная телефония самая дешевая в Африке, — на тех территориях, которые считаются пиратскими.

А.К.: Не очень вдохновляющий пример. А в цивилизованных странах есть случаи замещения государства чем-то другим?

А.А.: Вот свежий пример — криптовалюты. Сейчас главный страх государственной власти, что у нее из рук уведут эмиссию денег и контроль за денежной массой. В мире устойчиво развиваются несколько десятков систем криптовалюты, не нуждающихся в государстве. И мы видим, как Павел Дуров, пытаясь создать свой вариант криптовалюты, наткнулся сначала на сопротивление Банка России, а потом и по ту сторону океана американская Федеральная резервная система не позволила ему это сделать. Идет борьба за то, будет ли «делать» деньги только государство или не только оно.

Или вот другой пример. Мы выяснили сначала на европейских данных, а потом и на российских, что в 2020 году в ходе коронакризиса государство стало вытесняться цифровыми платформами в самых неожиданных функциях — суда и полиции. Удаление с платформы, бан в соцсети — это аналог полицейской изоляции человека. А рейтинг — это, по существу, судебная функция. Эта тенденция видна и в России, и в Европе. Происходит замещение. Государство как бы сжимается, а цифровые платформы наступают. Они становятся конкурентами правительств. У каждой такой виртуальной экосистемы сотни миллионов цифровых граждан.

Государство наступает

А.К.: Получается, роль государств в мире сейчас сужается?

А.А.: Нет, я бы так не сказал. В истории многие процессы волнообразны. Государство очевидным образом расширялось в 20–30-е годы XX века. Причем в одних странах это принимало форму тоталитаризма, как в Германии, Италии и Советском Союзе, а в других — выражалось в жестких формах государственного регулирования, как «новый курс» Рузвельта. Ведь никто не мог поверить до Рузвельта, что можно приказать закрыть банки. Оказалось, можно.

Во второй половине ХХ века государство стало сужаться. Но сейчас, думаю, оно опять начинает расширяться несмотря на то, что находится в конкуренции с цифровыми платформами. Ведь любая угроза, будь то угроза войны или эпидемии, вызывает потребность в том, чтобы кто-то все организовал. И мы видим пример Китая, первого в ХХI веке тоталитарного государства с цифровыми технологиями. Китай прошел через коронакризис гораздо лучше, чем другие страны. Разные правительства со смешанным чувством страха и надежды поглядывают на китайскую модель и думают: «А вот бы и мы так могли!» Им было бы очень удобно, если бы люди согласились считать свои персональные данные не своими, а государственными, подчинились бы электронной слежке и всем этим китайским социальным рейтингам.

Я бы сказал, что обе тенденции сейчас присутствуют: с одной стороны, государство расширяется за счет использования цифровых технологий, а с другой — подъедается цифровыми экосистемами.

А.К.: Вы говорите, что сейчас государство наступает. И я не могу с этим не согласиться, глядя, как оно вторглось в интернет, пытается его зарегулировать и подчинить себе. А в чем еще вы видите наступление государства?

А.А.: Есть еще одна важная причина нынешнего усиления государств. Дело в том, что глобализация оказалась не линейным, а волнообразным процессом. Если посмотреть на картинку последних 150 лет, с первого кризиса мирового хозяйства в 1857 году, глобализация несколько раз нарастала и несколько раз спадала.

Почему он происходит — спорный вопрос. Кто-то считает, что дело в смене технологических укладов, а мне кажется, что дело в культурной дистанции между разными нациями. Тяжело придумать общие правила для наций, у которых разные представления о том, что хорошо, а что плохо. Поэтому Евросоюз споткнулся на Болгарии, Румынии, Греции — там другой тип экономической культуры, другие представления о том, что можно и чего нельзя.

По этой причине не получается создать общее регулирование, и начинается разбегание на региональные квартиры. В этих условиях усиливаются национальные государства. Они снова начинают активно конкурировать, угрожать друг другу, вводить санкции, делить зоны влияния. Мы это сейчас и наблюдаем.

люди нанимают государство как агентство по производству услуг, обороны и правосудия.

Именно так определяет государство нобелевский лауреат Дуглас Норт, один из создателей институциональной экономики. Этот тип контракта называется горизонтальным, он характерен для государств с развитой демократией. Но есть и второй тип контракта. Когда никто никого не нанимал, а государство само распоряжается ресурсами и создает правила. Это вертикальный контракт, обычно ему соответствует авторитарное государство.

Внутри этих типов тоже есть значительное разнообразие. Если представить, что социальный контракт регулирует отношения в треугольнике общество–бизнес–власть, то в англосаксонских странах главная вершина треугольника — это, несомненно, бизнес, а государство старается создать для него идеальные условия. В континентальной Европе не так. Там власть всегда играла первостепенную роль. А если мы посмотрим на Скандинавские страны — там третий вариант, в котором довольно влиятельно общество, а бизнес лавирует между властью и обществом. Есть и такие страны, как Новая Зеландия, Канада, Австралия, в которых общество влиятельнее государства. В мире нет совершенства, зато он разнообразен!

А.К.: И авторитарные режимы разнообразны?

А.А.: Конечно! Бывают авторитарные режимы, которые выжимают денежную ренту из населения и ресурсов страны, а бывают режимы, которые своей целью видят не ренту, а саму власть.

Все эти режимы по-своему несовершенны, потому что у любых социальных взаимодействий есть издержки. Невозможно до конца контролировать людей, поэтому ни один идеальный план не может быть реализован — ни либеральный, ни консервативный, ни социалистический. Как говорила наша великая соотечественница Людмила Алексеева, «всё рано или поздно устроится более или менее плохо».

Третий брак русского народа и государства

А.К.: Вы уже несколько раз упомянули теорию общественного договора. А к нам она применима?

А.А.: Теория общественного договора — это важнейший инструмент для осмысления государства. Она дает ключ к пониманию экономических оснований политических решений. И в этих терминах я бы взялся объяснить то, что происходит сейчас в России.

За ХХI век власть и народ России прошли через два брака, каждый из которых некоторое время существовал, потом распался. И сейчас мы стоим на пороге третьего брака.

Первый брак был заключен в нулевые годы на фоне бурного роста доходов населения. Власть, наконец, дала людям то, чего они не имели в Советском Союзе. Вместо дефицитной экономики возникло общество потребления — роскошный супермаркет, где можно купить всё, что захочешь. Это и было ценой, за которую власть купила лояльность. Я называю этот социальный контракт «потребительским». В соответствии с ним, мы отдали свои политические права — пусть начальство само решает, нужна ему оппозиция в парламенте или нет, выбирать губернатора или нет. Зато мы получили возможность отдыхать в Турции, покупать автомобили, оплачивать учебу детей. На графиках видно, как обе стороны выполняли этот «брачный контракт» — доходы населения росли, и был высокий уровень поддержки власти. Но в 2011 году этот брак распался. Вдруг при продолжающемся росте доходов населения поддержка правительства резко пошла вниз, потому что у людей изменились ценности. Эти настроения вылились в бунте рассерженных горожан на Болотной, требующих кроме хлеба насущного, демократизации и модернизации.

Три года прошло между первым браком и вторым, и в 2014 году власть сформулировала другое предложение «руки и сердца». Вы хотите нематериальных ценностей — пожалуйста! Сверхдержава устроит? Графически это выразилось в том, что с 2014 года и по сей день ежегодно падают доходы населения в России. Однако после присоединения Крыма резко вырос уровень поддержки государства, и до середины 2018 года оставался высоким. Потом рухнул и этот брак.

А.К.: То есть сейчас власть и общество живут без социального контракта?

А.А.:

На этот раз в обмен на политические права власть обещает поддержку семьи, заботу о языке, защиту животных, гарантии пенсионерам и еще много чего. Формально этот брак был заключен 1 июля 2020 года в ходе референдума по Конституции. Там был очевидный размен большого количества разнообразных социальных обязательств, которые прямо вошли в текст Конституции, на снятие ограничений ротации власти — сами решайте, сколько сроков будете управлять, как меняться, кого назначать преемником… Новый брак формально заключен, но насколько прочным он будет, я не знаю.

Иностранные браки

А.К.: А что сейчас происходит с общественным договором в других странах?

А.А.: Вообще говоря, социальный контракт удается заключить не всегда. Скажем, в США уже два десятилетия кризис. Прежний договор распался, и нация каждый раз пополам расходится на выборах. И каждый раз признание результатов выборов под сомнением.

А в Китае, безусловно, все права находятся в руках государства, причем не только политические. Например, того, что персональные данные в Китае человеку вообще никак не принадлежат, это очень важный факт, который отличает тоталитарную систему. Граждане Китая отдают гораздо больше, чем в других странах, но и получают очень серьезную систематическую поддержку предпринимательской деятельности. Это одна из причин долговременного экономического роста Китая. Если другие страны во время кризиса стараются налоги повысить, залатать бюджет, то первое, что делает КНР — снижает все налоги. Снижает. Это такой патерналистский контракт: вы нам отдали всё, и мы решаем, что хорошо, что плохо, но вы наши дети, и мы заботимся, чтобы вы были конкурентоспособными на международных рынках.

Какое государство мы хотим?

А.К.: Как бы все-таки устроить жизнь так, чтобы государства в нашей жизни было не слишком много?

А.А.: Прежде всего, на это нужен спрос в обществе. Социальный контракт, это, как любой контракт, некая точка равновесия спроса и предложения, поэтому если мы хотим понять, каким будет государство, надо смотреть на то, что происходит не только с предложением, но и со спросом. В последние годы мы, кажется, научились измерять спрос на государство. Подсказкой в этом нам стала яркая идея основателя современной макроэкономики Джона Мейнарда Кейнса, который в 1926 году сформулировал «невозможную трилемму», наблюдая как раз активное расширение государств, происходившее в то время. «Вы не можете, — сказал Кейнс, — одновременно максимизировать свободу, справедливость и эффективность».

И мы стали использовать эту самую «невозможную трилемму», чтобы замерять, как движется спрос. Когда в 2017–18 гг. провели опросы в России, то на первом месте стояла свобода, на втором — справедливость, а на третьем — эффективность государства. А в июле–августе 2020-го на первом месте оказалась эффективность государства, на втором — по-прежнему справедливость, а свобода отошла на третью позицию. Что это значит?

Оно будет стремиться к минимальному вмешательству, обеспечению прав собственности и прав человека, а все остальное будет передавать либо рынку, либо обществу. А если запроса на свободу нет, то на политическом рынке нам будет предлагаться совсем другой товар.

Андрей Константинов

«Всенаука» рекомендует

• Как появились государства?
• Зачем они нужны?
• Можно ли обойтись без государственных институтов, к которым мы так привыкли?
• Как связаны государство и общество?

Ответы на эти и многие другие вопросы вы найдете в научно-популярных книгах, рекомендованных экспертами программы «Всенаука».

Больше книг о государстве и других сторонах взаимодействия человека и общества можно найти в книжном навигаторе на сайте «Всенаука». Всего же в коллекции «Всенауки» более 1500 научно-популярных книг по важнейшим темам современной научной картины мира.