1
Когда Фрэнсис Фукуяма объявил о конце истории, его обвинили в безответственном оптимизме, но, наглядно отразив и отчасти породив эйфорию 1990-х, тезис вписывался в газетные заголовки и приводил меня в восторг и в недоумение сразу. Я ненавидел коммунизм, обожал историю и не очень представлял, как сложится жизнь без того и другого. Несколько раз мне удалось расспросить самого Фукуяму (на радио), где он терпеливо объяснял, какая история закончилась и почему нам не стоит ни радоваться, ни переживать.
— История, — говорил философ, ссылаясь на Гегеля, — подразумевает войну идеологий. Развал СССР, решительно убрав соперника, утвердил победу рыночной экономики и либеральной политики, сделав западные ценности универсальными.
— Но, — робко возразил я, — не очень, не всюду и не всегда.
— Это не важно, — отрезал Фукуяма, — потому что с гегелевской точки зрения история завершилась, ибо Востоку нечего противопоставить Западу, и даже, скажем, атомная война между Индией и Пакистаном не изменит ситуацию.
Без этого, к счастью, обошлось, но случилось 11 сентября, и оптимизма в мире стало меньше. Фукуяма, однако, остался тверд.
— Можно ли считать, — задавал он риторический вопрос, — что бородатые пещерные люди в чалмах выдвигают идеологические концепции, способные составить конкуренцию нашим ценностям?
— Нельзя, — вздыхали мы, так и не в силах понять, что, собственно, хотели сказать террористы, взорвав нью-йоркские небоскребы.
Несмотря на это, у мира сложилось впечатление, что история вернулась, хоть и явно не туда, куда собиралась. Этому удивлялся даже Усама бен Ладен, как выяснилось из его захваченного дневника. Вместо войны он ждал, что напуганные налетом американцы заставят Пентагон убрать свои базы с исламского Востока.