Сразу преодолеем искушение похулить Министерство культуры, отказавшее фильму Пола Верховена «Искушение» (Benedetta) в российском прокате. Картину приобрела прокатная компания Capella film, выход ее был намечен на 7 октября, но лидер движения «Сорок сороков» Андрей Кормухин пожаловался на Верховена, поскольку ряд сцен в фильме противоречит новейшим поправкам в Конституцию. При всей странности этой мотивировки Министерство пошло Кормухину навстречу, и «Искушение» пополнило сравнительно небольшую группу фильмов, лишенных прокатного удостоверения (сербский «Клип» да английская «Смерть Сталина», плюс «Кролик Джоджо», причины невыхода которого «ХХ век Фокс СНГ» не разгласил).
Легче всего повторить банальности о том, что действие фильма происходит в католической стране и демонстрирует всю степень греховности властолюбивой монахини XVII века, а потому скорее льстит чувствам православных верующих. Бог поругаем не бывает, поэтому оскорбить их чувства Верховен не может никак; если книга Джудит С. Браун, лежащая в основе сюжета, вызвала критику со стороны Ватикана, то сам фильм, показанный в Каннах и оставшийся без наград, никакой бури не спровоцировал. Прямо скажем, не «Последнее искушение Христа», из-за которого копья ломались не только в Америке и Европе конца восьмидесятых, но и в России конца девяностых. «Бенедетту» ругали и хвалили весьма сдержанно,
и если Верховен рассчитывал потрясти основы, то, видимо, обманулся.
Большинство критиков назвали фильм неудачей, хотя и подтверждающей высокий режиссерский класс 80-летнего автора: причина неудачи, видимо, в том, что лесбийскими сценами в монастыре теперь никого не удивишь, а сцена мастурбации при помощи статуэтки девы Марии выглядит самоцельным кощунством, не вызванным никакой художественной необходимостью. Вообще им там, в Европах, не очень понятно, чего ради затеяна эта помпезная постановка, которой пандемия добавила актуальности, потому что во второй половине фильма возникает тема чумы; как-то нет того, что Толстой называл единством нравственного отношения к предмету, для сатиры на католичество и на религию в целом картина слишком серьезна и временами трагична, для разоблачения властолюбия и корыстолюбия — чересчур эпатажна (галлюцинации Бенедетты насчет секса с Христом, на мой скромный взгляд, попросту безвкусны, — но не критиковать же чужие галлюцинации). Конечно, дело не в лесбийской теме, потому что главное искушение Бенедетты Карлини — как раз мирская слава и церковная власть. Но «Отец Сергий» написан (и раскритикован частью православного духовенства) 120 лет назад, и добавить что-то новое к теме «жизнь не для Бога, а для людской славы» Верховен не смог.
Тогда с чего его запрещать, вызывая тем самым повышенный интерес к фильму, который сам по себе не вызвал бы никакого ажиотажа? Кто не хочет оскорбляться — не пойдет; кого интересуют красивые эротические эпизоды между Вирджинией Эфира и Дафной Патакиа — легко найдет в интернете сцены куда более откровенные. И вот тут-то и таится проблема, которую ни в прессе, ни в печати не затронули вовсе: ежу ясно, что запрет лишь взвинтит интерес к работе Верховена. Почему же Кормухин призывает к этому запрету, а Минкульт покорно выполняет его заказ? «Истина поднимает бурю, чтобы дальше разбросать свои семена»: эта восточная пословица ни разу на моей памяти не ошиблась. Стало быть, так надо?
Либо Господь заинтересован в том, чтобы фильм Верховена (вполне доступный в Сети, где я с ним и ознакомился) посмотрело в России как можно больше народу, либо Минкульт как верное орудие Господа сознательно раздувает интерес к неоднозначному авторскому высказыванию.
А высказывание, особенно в нынешней России, весьма любопытно. Думаю, неслучайно и название, которое фильму дали в русском прокате: это прямая рифма к новелле Генриха Манна «Отречение» — самому глубокому сочинению на ту же тему. Этот фильм, как мне представляется, — о том, что религия является лишь частным случаем стремления человека подчиняться и властвовать, и это аверс и реверс одного инстинкта. Религиозная вера для атеиста Верховена сама по себе ужасное искушение, потому что в основе ее — обычная мания управлять либо слушаться. И мы не знаем, что в действительности управляет Бенедеттой: вера в Бога, в свое исключительное предназначение или в то, что без нее заблудшим овцам не найти пути к спасению. Она ведь провозглашала себя невестой Христа, устраивала кощунственное бракосочетание с ним и требовала называть себя императрицей не из чистого властолюбия, а из глубокой веры в то, что через нее говорит Бог. Не с карьеризмом мы имеем дело, а с формой мессианства, и ни страх костра, ни самая сильная земная любовь не победят этой единственной страсти. Властолюбие — самая наглядная и опасная форма религиозного служения, власть и вера неразделимы уже потому, что ни искусство, ни управление, ни мораль не могут существовать без системы иерархий. В этом залог взаимного притяжения художника и власти, в этом причина вечного взаимного тяготения церкви и государства, в этом корень элементарной физиологической неспособности покинуть верховный пост. Бесполезно убеждать мученика не мучиться — это его главная форма реализации в мире; бесполезно умолять властителя ограничить свою власть или уйти с галер. Их всех неумолимо тянет на «костры амбиций», как называлось это у Тома Вулфа;
нет никакого властолюбия, сластолюбия или корыстолюбия — есть ненасытное эго, которому тесно в земной оболочке.
И главный пафос эротической линии фильма — как раз в том, как ничтожна плотская страсть в сравнении с иррациональной, уж точно нечеловеческой тягой властвовать и подчиняться. Страшная сакральность власти — которую девятилетняя Бенедетта ощутила уже в первой сцене фильма, — и есть истинная тема Верховена в этот раз; и потому его картина, при всех ее вкусовых провалах и перехлестах, сегодняшней России очень нужна — просто чтобы понимать, что происходит. Полагаю, ее запрет и тем самым всеобщий просмотр в Белоруссии тоже был бы крайне уместен.
Так что спасибо Министерству культуры за продуманную политику и своевременное тайное послание, переданное в условиях нарастающей цензуры единственно возможным образом.