Ботва рвется к власти

— Василий Александрович, новости с полей. Потеряли 35–40% картофеля в этом году. Ждет ли нас теперь дефицит картошки и вырастет ли на нее цена?

— Цена вырастет в любом случае. Даже если урожай будет в разы выше ожидаемого. Мы могли это наблюдать в урожайные 2015–2016 годы, когда цены все равно росли. Потому что в России речь не идет о рыночных механизмах ценообразования.

Вот в прошлом году выросли цены на сахар с 26 до 42 рублей за килограмм. Производители объясняли это неурожаем сахарной свеклы, хотя Союз сахаропроизводителей в это же время заявлял, что дефицита сахара в стране не будет. А когда правительство попыталось заморозить цены, производители заявили, что такие меры могут привести к их разорению. И что в итоге? Цена на сахар заморожена на уровне даже не 42, а 46 рублей за килограмм, и прибыль «Русагро», крупнейшего производителя сахара, за первое полугодие 2021 года на 85% выше, чем за аналогичный период 2020-го.

И такое положение дел фактически выгодно правительству: 

В 2014 году, когда давали старт импортозамещению, из карманов людей выкачали дополнительные три триллиона рублей только за счет роста цен. Думаю, все помнят этот рост.

Что касается картошки, то неурожай действительно есть. Он бывает каждые три-четыре года, когда мы получаем 10–15 тонн картофеля с гектара вместо ожидаемых 25–30. И дело не только в жаре и засухе. Мы просто технически плохо оснащены. В 1985–1986 годах в селе Галкинское, где я живу, государство сделало систему мелиорации — 400 гектаров поливных земель. Сейчас ее уже нет. Обычному фермеру сделать такую систему не по карману, а нынешнее государство в подобные проекты не вкладывается. Так мы теряем урожай из-за жары. Кроме того, мы не успеваем этот урожай убирать, особенно в дождливый период. Если в Германии или Нидерландах на тысячу гектаров посевных земель приходится 200 тракторов, то у нас всего три. Поэтому в России очень длительный период уборки: 35–40 дней. А при нашей погоде часто случается так, что ты убрал 20% урожая, затем начались дожди и холода и значительная часть всходов просто пропала. Я в 2014 году посадил 177 гектаров овощей, и 137 из них у меня ушли под снег. Весь сентябрь шли дожди и на поле невозможно было зайти, а дальше начались морозы.

Дефицита картошки не будет: мы и так производим ее в недостаточном количестве — 22–25 миллионов тонн в год при потребности в 35–40 миллионов. Разницу покрываем за счет импорта. Просто теперь импортной картошки станет больше. Цена вырастет и на импортный, и на отечественный картофель.

— На сколько может подняться стоимость?

— А она уже поднимается. Ну, считайте так: максимальная себестоимость килограмма картофеля — 10 рублей. Доставка и фасовка — примерно 5. И давайте дадим торговую наценку 40% от 15 рублей — 6 рублей. То есть продавать ее в среднем нужно по 21 рублю за килограмм. Цена примерно такой и была в прошлом году. А что сейчас? Уже во многих магазинах цена на картофель больше 60 рублей за килограмм, а местами доходит и до 100. Я думаю, что после 100 будет какой-то откат, но к 21 рублю за килограмм картошка уже никак не вернется, даже в самый урожайный год. У нас всегда так было с ценами: два шага вперед, один назад.

Как я уже говорил на примере сахара, государство у нас не столько сдерживает, а иногда даже и стимулирует рост цен. Заморозили-то не на уровне 26 рублей и даже не 42, а на уровне 46 рублей за килограмм.

— Почему так? Ведь для государства снижение цен выгодно политически: ниже цены — спокойнее население.

— Потому что 

Мы из истории видим, что один из главных страхов человечества — это голод. Контроль голода — очень эффективный инструмент для управления обществом.

В России сейчас все производство еды будет концентрироваться в руках трех десятков игроков. Мы видим это на примере агрохолдингов, когда тысячи частных фермерских хозяйств замещаются агрокомплексом Ткачева, «Мираторгом» и другими. Когда крупный холдинг заходит в регион и строит, допустим, свинокомплекс, всех свиней в частных хозяйствах убивают — под предлогом, например, эпидемий (случаи, когда вспышки африканской чумы свиней совпадали с приходом на рынок крупных игроков либо когда в период эпидемии скот оставляли только в холдингах, действительно фиксировались в Белгородской, Воронежской, Омской, Новосибирской областях. — И. Ж.). Впоследствии монополизация позволяет устанавливать произвольные цены на еду. Отсюда и морковь по 100 рублей.

Мы и так едим меньше, чем рекомендовано ООН. Я анализировал ситуацию с молоком. Норма, утвержденная Россией, — 325 литров в год на душу населения. Норма ООН — 375 литров, по этой норме работают Штаты, Финляндия и другие развитые страны. При этом мы недопроизводим 16 миллионов тонн молока в год. У нас всего 8 миллионов коров. В Штатах — 26 миллионов коров только дойного стада, а вместе с мясным — 96 миллионов. Ирландия производит 2 тонны молока на душу населения, а продает сельхозпродукции на 17 миллиардов евро в год. А Россия производит продукции всего на 80 миллиардов долларов, экспортируя при этом на 30 миллиардов. Хотя Ирландия по площади — как Ленинградская область. Стыдно сравнивать Россию с Голландией, где производят сельхозпродукции на 150 миллиардов, а на экспорт продают больше чем на 100 миллиардов ежегодно. При этом мы продаем так, что у самих либо нехватка продукции, либо заоблачные цены.

— Вы говорите о нехватке продукции. Конечно, бывает, что ряд продуктов питания отсутствует в небольших магазинах или в магазинах малых населенных пунктов. Но ведь есть же доктрина продовольственной безопасности, которая ограничивает процент сельхозпродукции для экспорта, чтобы внутри страны не было дефицита.

— Да, только эта доктрина имитационная. Она исполняется так же, как указы президента или Конституция. При этом к ней есть и ряд содержательных вопросов. Во-первых, показатели потребности в еде в доктрине указаны ниже реальных. Как я уже говорил, в доктрине заложена норма в 325 кг (реальное потребление на уровне 265 кг) вместо 365 кг среднего потребления в Европе, а в Новой Зеландии и вовсе 600 кг в год на душу населения. Во-вторых, в доктрине совершенно отсутствует понятие качества продукции. Количество прописали, а качество — нет. Потому что, например, у нашего мяса очень низкая категория. Мы же действительно кормим животных антибиотиками и гормонами роста. Наши свиньи растут на комплексах 90 дней и набирают за это время 100 килограммов. Но природу не обманешь: чтобы набрать такой вес, нужно как минимум 180 дней.

В Польше — другой подход к сельскому хозяйству. Фамильная продукция. Там 2 миллиона фермеров, а у нас — числится 175 тысяч, а реально работают всего около 100 тысяч. Каждый польский фермер заинтересован, чтобы покупали его продукт, и для этого он должен быть лучшим. Мелких фермеров там стимулируют объединяться в кооперативы, это позволяет наладить не только производство, но и переработку. Все фермеры — члены кооперативов с объемом производства до 1,2 миллиона евро в год освобождаются от всех налогов и всех видов отчетности.

— И что от этого получает государство?

— Ту самую продовольственную безопасность. Постоянное наличие качественных и недорогих продуктов. Польша еще и экспортирует сельхозпродукцию на 40 миллиардов евро в год.

— То есть на большую сумму, чем Россия.

— Увы. Мы продаем всего на 30 миллиардов, и нашу продукцию развитые страны не хотят покупать — качество низкое. В основном мы продаем бедным странам третьего мира.

— Что нужно сделать, чтобы наши сельхозпродукты стали конкурентоспособными?

— Развивать фермерские хозяйства, стимулировать увеличение количества людей, занятых в сельском хозяйстве. Нужно организовывать обучение, по итогам которого человек, разобравшийся, как и что делать, имеющий четкие планы, будет получать помощь в организации своего дела. 

Допустим, кто-то захотел разводить стадо крупного рогатого скота на мясо. Чтобы получать прибыль, ему нужно минимум 700 гектаров земли — порядка 5 га на голову.

— Это очень много.

— Почему много? Вы где корма возьмете? И у нас что, мало пустующих земель? Миллионы гектаров… Так вот. Муниципальная земля такому человеку предоставляется в аренду. Для аренды, как и для других нужд сельского хозяйства, должны быть займы под 0,2–3%. И гранты. Потому что иначе не вытянешь. В качестве гаранта твоей платежеспособности может выступать специальный фонд или инженерно-технологический центр, специалисты которого впоследствии выступят и консультантами: подскажут, как кормить, как пасти. Они же тоже заинтересованы в твоем успехе.

Потом наступает следующий этап, когда государство предлагает вам с другими фермерами объединиться в кооператив. Это позволит создать вашими совместными усилиями, например, мясоперерабатывающий завод. Чтобы вас стимулировать к объединению, из бюджета в качестве гранта выделяется 70 миллионов рублей. Для хорошего цеха это мало, но можно получить кредит на все тех же льготных условиях. Вы объединяетесь, увеличиваете свою прибыль за счет перерабатывающего завода, возвращаете кредит и начинаете поставлять на внутренний и внешний рынки качественную и конкурентоспособную продукцию.

Что касается технического оснащения, то нужно увеличивать финансирование «Росагролизинга». Сейчас оно составляет порядка 200 миллиардов рублей в год, а для удовлетворения нужд сельхозпредприятий нужен минимум триллион. Коммерческие кредиты фермерам недоступны, но брать технику в лизинг мы можем. По подсчетам экспертов, российским фермерам нужно 160 тысяч тракторов. Нам нужно 60–70 тысяч комбайнов разной мощности. И, в конце концов, нужно 30–40 тысяч малых заводов. В каждом районе должен быть завод молокопереработки, зернопереработки, овощепереработки, переработки технических культур. Заводы появятся вслед за привлечением людей, а люди пойдут в сельское хозяйство, когда увидят, что доступны техника, земля и деньги на развитие.

Я сейчас рассказал схему Польши и передовых западных стран. 

 Я заплатил в 2021 году за них 36 000 рублей за тонну, а польские коллеги — меньше.

— Почему?

— Ну это делается, чтобы русские крестьяне не работали, другого объяснения у меня нет.

— Но сейчас ведь государство тоже поддерживает сельхозпроизводителей. Есть гранты…

— Да, Минсельхоз дает три миллиона рублей [на открытие хозяйства], но это ловушка. Три миллиона — это пять коров, сарай и трактор, да и то не хватит. А для нормального функционирования молочной фермы нужно минимум 50 коров дойного стада. В итоге все оборачивается против грантополучателей. Потому что к ним спустя три года приходит комиссия и спрашивает: «Ну что, развернули хозяйство?» А как на пяти коровах можно развернуть хозяйство? Конечно, ничего не получается. А дальше возбуждаются уголовные дела о нецелевом использовании выделенных средств.

В Кемеровскую область я выезжал два года назад: там тогда против 24 из 26 фермеров, получивших гранты, были возбуждены уголовные дела. По небольшой части удалось уладить вопросы, уладить после разговоров с губернатором и ФСБ. Однако многих не смогли защитить, а это значит, что стало еще меньше желающих работать в сельском хозяйстве. Алтайский край — такая же ситуация, там по всему краю 300 фермеров. Я приехал, говорю им: «Мужики, вы чего миритесь с этим?» А они: «Ну условно же дали, не посадили, а могли и посадить…» Я говорю: «Пишите сейчас губернатору письма, что вы такие-то, у вас случилась такая беда, что ваши коровы попали в такую ситуацию, и что они, коровы, виноваты во всем. И вы, чтобы каким-то образом отомстить коровам, решили всех коров сдать на мясокомбинат. Только напишите все триста. Назначайте, образно, день сдачи коров, берите машины, а я вам организую телевидение, прессу, и в этот момент мы снимаем, как вы везете коров на мясокомбинат. И везде напишем, что весь Алтай сдает скот. Конечно, губернатор вызовет всех этих проверяющих и скажет: «Никаких проверок, ничего, вопрос надо как-то решить, давайте отменим это».

— То есть программа Минсельхоза — это программа поддержки силовиков?

— Ну не только программа Минсельхоза, их и так очень хорошо поддерживают. Я озвучивал, что 1,4% российского бюджета тратится на развитие села, 7% тратится на управление государством, то есть на содержание чиновников, а 11% бюджета идет на силовые структуры, и это без армии. И мы все знаем, что

Если вы зайдете к начальнику полиции, образно говоря, какого-нибудь района, то у него в кастрюлях или ведрах лежит 500 миллионов налички. Если вы будете дома у какого-нибудь губернатора, то случайно можете увидеть просто не убранные с подоконника деньги, такие же 500 миллионов. Эти деньги — все с того самого бюджета, бюджета Российской Федерации, других денег в России нет. Это деньги с нефти, газа и всего того, что добыли и продали. Я почему говорю, что у всех чиновников много денег? В 1980-е годы Советский Союз продавал 120 миллионов тонн нефти за рубеж. Если взять, например, мое село Галкинское, то за шесть лет, с 1980 по 1986 год, государство на нынешние деньги вложило примерно 4 миллиарда рублей с тех нефтяных доходов. И построило в селе очистительный комплекс, новые хранилища, новые гаражи, плотину, жилье и школу. Сейчас Россия продает 260 миллионов тонн нефти, а денег ни сельскому хозяйству, ни селу моему ни рубля не дают.

— И что, мы единственная страна, где растут цены?

— Эта тенденция [из развитых стран] только в России. Мировые цены на продовольствие немножко поднялись в этом году — на 3%. Считается, что в связи с пандемией. В Штатах и Европе цены подросли на 2–3%, а в Польше, например, цены не поднялись ни на хлеб, ни на овощи. Ни на один евроцент. Все потому, что в Польше 2 миллиона фермеров, а у нас — 100 тысяч. И вдобавок нехватка техники, отсутствие стимулирования со стороны государства, агрохолдинги-монополисты — все как я сказал. Села наши ликвидируют, за последние 20 лет уже перестали существовать 32 000 населенных пунктов, а до 2026 года исчезнет еще 75 000 населенных пунктов. Крестьян — людей, работающих в сельском хозяйстве — осталось 1,3 миллиона человек, а в 2000 году было 9,5 миллиона.

Так что ждать недорогих и качественных продуктов нам не откуда и не от кого.