С Сергеем Адамовичем, о котором, конечно, много знала и раньше, я впервые встретилась в конце 90-го или начале 91-го года, когда он был руководителем Комиссии по правам человека при Ельцине. В то время мы уже создали Комитет «Гражданское содействие»*, главным потоком на наших приемах были беженцы — армяне из Азербайджана. Хорошо помню, что представлявший меня человек сказал, что они «живут лучше нас, у них норковые шубы и золотые зубы». Я с тоской подумала, что встреча на этом может и закончиться. Но Сергей Адамович прервал его и дал мне рассказать о ситуации беженцев в шубах, но без крыши над головой. Встреча была недолгой, но поддержку мы получили. Вышедшее тогда постановление Совмина об освобождении Москвы, Ленинграда с областями от беженцев в никуда выполнено не было. Их расселили по пансионатам и гостиницам. И началась работа над созданием российского права в области предоставления убежища и репатриации. Сергей Адамович не участвовал прямо в этой работе, но он дал ей некоторый толчок.
А потом была Чечня.
Группа Ковалева многие месяцы находилась в Грозном, а российская авиация бомбила живой город, в центре которого находился со своими коллегами первый омбудсмен России.
Периодически Ковалев с кем-то из них приезжал в Москву, чтобы на пресс-конференции рассказать о том, в какой ад превратилась Чечня. Мир получал информацию из первых рук, не доверять ей было невозможно. Она побеждала официальную пропаганду. Была по Чечне и большая конференция, на которой Сергей Адамович был основным докладчиком, а Лида Графова и я рассказывали о положении беженцев, я уже тогда занималась в первую очередь правовыми проблемами.
Наша оценка времени правления Дудаева была разной. Ковалев назвал его тремя годами мирной жизни. Но мы принимали поток беженцев из Чечни в те годы — так называемое некоренное население. Я начала с этого короткого возражения Сергею Адамовичу и хотела после заседания поговорить с ним отдельно. Но меня устыдили, сказав, что он очень устал. И были правы, хотя такое обсуждение могло бы немного сдвинуть его позицию и сделать невозможными все спекулятивные обвинения в невнимании к проблемам русских в Чечне. Эти проблемы были вполне серьезными, но, разумеется, несравнимыми с тем, чем стала во время войны Чечня, на въезде в которую появилась надпись «Добро пожаловать в ад!».
Я часто вспоминаю 1996 год, когда Сергей Адамович, несмотря на тяжелое заболевание сердца сбежав из больницы, устроил, можно так сказать, одиночный митинг. Ему поставили стул, кажется, это было около Политехнического музея, и Ковалев долго рассказывал людям, что происходит в это время в Чечне, к которой интерес начал падать. Слушателей было немного. Это была попытка быть услышанным, когда слышать нас власти уже не хотели.
Ковалев был отчаянным спорщиком — азартным и напористым. Однако я, пожалуй, не знаю второго такого человека, который бы признавал право другого иметь иную позицию, существенно отличающуюся от его собственной. Когда во время дискуссии я слышала его слова: «Я понимаю Светлану Алексеевну», я чувствовала себя защищенной.
Что же касается личных отношений, то я благодарна Сергею Адамовичу за то тепло, которым он одарил меня за годы нашего более близкого общения. Это был дар, мною ничем особенно не заслуженный, но и поэтому особенно ценный и сердечный.
Вклад Ковалева в развитие правозащитного движения в России и во всем мире огромен. Об этом будут еще написаны исследования. Но об одном он не слишком давно сказал на какой-то из наших конференций. Благодаря ему, его товарищам и единомышленникам именно здесь, в России, началось международное хельсинкское движение. Это движение охватило Европу и распространилось за ее пределы, объединило гражданские общества многих стран и послужило началом создания единого гражданского общества, в котором мы сейчас живем и которое должны сохранить.
Это не может нравиться властям и властителям, которые предпочитают договариваться за нашими спинами друг с другом. Особенно заметно это происходит при недемократических режимах. Ну а наш пытается сейчас гражданское общество просто уничтожить.