«В театр и кино можно, а в музеи нельзя»

Кончик нити для распутывания клубка — в простом вопросе. Конечно, восстановят, куда культуре без музеев? В свое время Верлен назвал их кладбищами этой самой культуры, поначалу звучало упреком и почти оскорблением, зато сегодня — просто образно и эмоционально.

Музеи давно повзрослели на Западе, а с недавних пор меняются и в России. Они стали ближе к народу, и народ к ним потянулся. Возможно, потому пандемия не поставила крест на их планах: онлайн-лекции, -школы и -конференции спасли от формального закрытия.

Вопросы, правда, остаются, и они не очень приятные, поиски логики в решениях власти заставляют усомниться в адекватности этой самой власти. Не в первый раз, конечно, но

Минкульт России пытался противостоять, но аппаратный вес г-жи Любимовой как министра культуры еще слишком мал, чтобы бороться с местными элитами, тут бы и более авторитетные чиновники спасовали.

Увы, изобразительное искусство не музыка, в музеях чиновников мэрии встретишь реже, чем на престижном концерте. Иначе мэрцы убедились бы: призывы в той же Третьяковке не собираться в одном зале более шести (такие объявления висели осенью на каждом музейном углу) лишены смысла. В залах просторно, в Инженерный корпус и на Крымский Вал в октябре ходили лишь завсегдатаи.

Велик ли экономический ущерб, если музеи работают ради небольшого количества публики? Не больше, чем сегодня, когда залы закрыты, но на службу многие еще ходят, да и зарплату платят и смотрителям, и гардеробщикам, только премии исчезли. При этом стоят готовые выставки, одни открыли за пару дней до арт-локдауна, другие завершили монтировать уже после.

Культура берет не количеством кликов, но уникальностью товара. Не снесут же памятник Пушкину, когда в новых поколениях гуляющих по Тверской лишь пять процентов, не заглядывая в «Википедию», объяснят, кто это?

Среди массовых зрелищ музеи едва ли не самые интеллектуальные. Наши выставки все чаще сделаны по западным лекалам — не в том смысле, что проповедуют «их» ценности, а в том, что стремятся быть проблемными, описывать истории как интеллектуальные разведчики, обобщать и синтезировать. Каталоги перестали выглядеть альбомами с аннотациями, в них все чаще статьи такого уровня, что при переезде уже не хочешь отдать книгу другу. Кураторов интересно слушать, споры вокруг концепций ожесточаются, поневоле думаешь: «Вот оно, последнее прибежище российской демократии, — мир искусства». Это подтвердила история с выставкой «Ненавсегда», посвященной искусству застоя. Не случайно скандалы 2000-х связаны в первую очередь с выставками и перформансами, а не литературой или театром. От «Целующихся милиционеров» до «Пусси Райот», возмутивших самизнаетекого, от проекта «Осторожно, религия!» и ретроспективы Сидура до огнепоклонника Петра Павленского, поставившего на уши не одну спецслужбу мира — наши зажигают не только в переносном смысле слова.

На фоне интриг вокруг крупнейших музеев страны, нападок на международные проекты и агрессивной кампании в соцсетях со стороны консерваторов закрытие музейных залов выглядит двусмысленно.

На выставках люди ищут смыслы — те, что рождаются на границе образа и его комментария, массива артефактов и попытки их осмысления. Но даже если отказаться от предположения, что это чуть более интеллектуальное развлечение, чем слушание Моцарта или Шопена,

О феномене массовой депрессии в связи с пандемией власти не говорят, но запретительные меры, ласково именуемые «ограничительными», не только предохраняют от вирусов и не просто лишают свободы передвижения. Есть много людей, которые зависят от изображений, как меломан — от слушания музыки, а киноман — от поглощения блокбастера. Чтобы думать, им надо смотреть, чтобы чувствовать себя личностью, им надо подойти к картине. Такому человеку трудно объяснить, почему в театр и кино можно, а в музей или библиотеку нельзя. Пока он этого не поймет, опасности для культуры исходят не только от коронавируса.