Воспоминания и размышления о «верности идее – чтобы было за что расстреливать» при чтении книги «Курсовая работа. Воспоминания и размышления студентов-«шестидесятников» (выпуск журфака МГУ 1960 года)». Из личного дневника
Пока я писал эти страницы, из восьми сокурсников, о которых собирался рассказать, в нынешнем, ещё не окончившемся ноябре ушли в вечность двое. 5-го – Стас Сергеев и 23-го – Лида Графова.
С Лидой у нас был общий адресат любви и памяти (и, естественно, общих воспоминаний о нём). Она, ещё школьницей, увлеклась астрономией и была активной участницей СОЛО (Симферопольского общества любителей астрономии). А СОЛО входило в МАН. А МАН – это Малая академия наук школьников Крыма. Удивительный, фантастический цветок педагогического и детского творчества, расцветший на благодатном Крымском полуострове. Учителями и наставниками в МАН были не только лучшие школьные педагоги, но и учёные Большой АН СССР, такие, например, как всемирно известные математики Андрей Колмогоров и Павел Александров.
В нашу общую с Лидой бытность в «Комсомолке» я был по уши влюблён в МАН, несколько раз писал о ней, приглашался на её «сессии» и «общие собрания», поднимался однажды с её «академиками»-школьниками на одну из вершин Карадага. И это Лидой не было не замечено. У неё в это время, между прочим, тоже прошёл в «КП» прекрасный материал-воспоминание о СОЛО…
Но оставлю личные воспоминания о МАН, СОЛО и Лиде Графовой при себе. Ибо все проникновенные и точные слова прощания уже сказаны о ней Пашей Гутионтовым. Мне же просто хочется, чтобы и лидин живойголос прозвучал в человеческом кругу у дружеского курсового «костра».
<strong>Из книги «Курсовая работа». Вспоминает Лидия Графова:</strong>
«Поступать в МГУ я приехала из Крыма. С золотой медалью и вырезками статей из «Крымского комсомольца». Публиковаться начала с 8-го класса. Стать журналистом решила, прочитав в «Новом мире» памфлет Померанцева «Об искренности в литературе». <…>.На первом курсе я чувстствовала себя одинокой провинциалкой среди задающих тон остроумных москвичей… Уверенность пришла, когда мы стали дружить втроём: Мара Ульянова из Риги, Галя Медведева из города Горького и я. Это была настоящая дружба, оставшаяся потом на долгие годы. Когда два года назад ушла из жизни наша тёплая, самоотверженная Маргарита, я почувствовала такое же острое сиротство, как после кончины моей мамы. Наша Галка (теперь она–Самойлова) <…>, когда ей бывает плохо, звонит мне и со свойственной ей категоричностью критикует мою жизнь. Я по-прежнему её люблю и восхищаюсь её образованностью, талантом и неустанным трудом – всю себя она посвятила раскрытию тайн творчества своего гениального мужа – поэта Давида Самойлова. С годами он становится всё необходимей нашему теряющему духовность обществу.На нашем курсе было много талантливых людей. Одним из самых ярких был, конечно, Серёжка Чудаков. Его слишком быстро выгнали с факультета, мы не успели его по достоинству оценить <…> А теперь есть группа людей, занимающихся сбором его разбросанных где попало стихов. Однажды какие-то незнакомые люди приглашали меня на вечер, где о Сергее говорили как о неразгаданном гении <…>.Честно признаюсь, я была немного в него влюблена. Он это чувствовал и весело надо мной издевался. Посвятил мне, например, такие строчки:«… У Л. сердце – как общежитие,Люди спят на нарах,
Тесно прижавшись друг к другу».Поразительно, но эти дурашливые строчки оказались провидческими. Будто он заранее знал, что мне предстоит создать в 90-е годы массовое переселенческое движение, в котором на пике постсоветской миграции собралось («чтоб не пропасть по одиночке») около 200 тысяч репатриантов – наш «Форум…» помогал становлению переселенческих организаций в 53-х городах России. И, действительно, до сих пор моё сердце – как общежитие…Когда Серёжка попал почему-то в тюрьму, он писал мне на редакцию письма – просил прислать книги. Я присылала <…>.Нам, конечно, здорово повезло: наша юность совпала с «оттепелью. Подхваченные тогда «бациллы» свободы сопровождают нас всю жизнь.Кто-то из нас в последовавшие тёмные времена за это свойство души тяжело поплатился. Кто-то, наоборот, назло мраку сумел ярко развить свой талант. Я не устаю удивляться, как мощно работает, до каких высот духа добирается наш Марик Розовский. Я горжусь, что училась на одном курсе с профессорами Гришей Водолазовым, Тоней Ермаковой, Володей Хоросом. Слава Богу, что у нашего курса была такая необыкновенно горячая душа, как Лена Павлова. Она ушла, но осталась с нами. Её верный друг Стасик Сергеев продолжает за двоих делать то, что они делали с Леной вместе – согревает нас своим вниманием и заботой о каждом.Гоголь говорил: «Запасайтесь счастливыми впечатлениями в юности, и вы будете обеспечены на всю жизнь».Это правда: мы, сокурсники, расставшиеся 60 лет назад, когда встречаемся, будто возвращаемся в юность. После каждой такой встречи я, например, ворочаюсь, всю ночь не могу уснуть, и ловлю себя на том, что всё время улыбаюсь. Но даже, долго не встречаясь, мы всё равно чувствуем своё родство. И потому никто не одинок. А это – невероятная драгоценность в нашем холодном, обезумевшем мире».
Марк Розовский
Страница из книги
Сегодня известный режиссёр, народный артист России. Корме правительственных наград, удостоен ордена Ломоносова, Чеховской медали, Звезды миротворца. Отмечен «Хрустальной Турандот» и многими другими национальными и международными театральными премиями. Автор киносценария знаменитых отечественных «Трёх мушкетёров» и инсценировки «Холстомера» Льва Толстого – «Истории лошади» на сцене БДТ, вызвавшей в своё время довольно острую дискуссию о доле режиссёрского вклада Розовского и Товстоногова в эту, легендарную уже постановку. Не имея ни компетенции, ни, честно говоря, желания воскрешать эту дискуссию, ограничусь ссылкой на нынешнюю Википедию: Легендарный спектакль Марка Розовского «История лошади»(по рассказу Л. Толстого) поставлен на Бродвее, в Национальном театре Великобритании, в Мадриде, Стокгольме, Токио, Сеуле, Риге, Хельсинки и др.
Познакомился я с ним, когда мы предложили ему для самого первого его факультетского капустника сценку из нашего, курсового; у нас капустники тоже были, но скорее доморощенные – не такие блистательные, как у него. Героиней того этюда была унтер Пришебеев в юбке, пытавшаяся наводить свои порядки в весьма вольнолюбивом общежитии МГУ на Стромынке. Только если девизом чеховского унтера было: «Народ, расходись! Не толпись!..», то у нашей унтерши, с легко угадывавшимся прототипом, был другой девиз: «Исподтишка служить народу!» Не помню уж, воспользовался ли Марк тогда нашим предложением или нет…
Из его факультетских капустников особенно запомнилась сцена, где защита диплома разыгрывалась целым ансамблем характеров (но с минимальным количеством участников) с рельефно очерченными человеческими интонациями, выражаемыми… собачьим лаем. В конце – суровый лай председателя экзаменационной комиссии завешался человеческим голосом: «Розовский, пять!»
Но дальше стезя Розовского в искусстве для меня лично прошла, как теперь сказали бы, «на удалёнке», в качестве весьма предрасположенного к его творчеству зрителя, начиная с тех самых факультетских капустников, когда набитые до отказа аудитории сейсмоопасно вибрировали от громоподобного студенческого хохота; с «Нашего дома», в 1969 году прикрытого как уже не сейсмически — «идеологически взрывоопасного»; и кончая блистательными, зашкаливающе искромётными спектаклями его театра «У Никитских ворот». Чего стоят в этом отношении хотя бы «Песни нашего двора», где зрители неодолимо ввергаются в театральное действо не только духовно, но и, так сказать, физически, Но возможным это становится прежде всего и именно потому, что с первых же песен Марк и его актёры овладевают зрителем духовно. И душевно. И ещё потому, что в сценическое пространство вдруг превращается весь окрестный мир — включая вертикальные координаты этажей, окон, балконов и даже карнизов соседних зданий. И у меня — уже во второй раз — возникает желание применить к этому роскошному, весёлому, но порой и грустному действу наоборотное Шекспиру: театр — мир, и актёры в нём — люди. В первый раз это относилось к «Сукиным детям» Леонида Филатова. А ведь они, на первый взгляд, очень разные Художники.
Театр Розовского заслужил право на постоянную прописку «У Никитских ворот». И это не просто географический адрес — это, между прочим, рядом с церковью, где венчались Пушкин и Натали. И рядом с пронзительным памятником ста ученикам и учителям 110-й школы, погибшим на Великой войне.
Только однажды я как бы снова приблизился к нему лично. Это когда вскоре после теракта на Дубровке беседовал с исполнителями ролей Сани Григорьева и Кати Татариновой в Норд-Осте», и Катя (тогда ещё Катя, а ныне, годы спустя, актриса театра имени Моссовета, заслуженная артистка России Екатерина Гусева), говоря о том, как и почему из нескольких предложенных ей после Щукинского училища вариантов она выбрала именно театр «У Никитских ворот», очень тепло вспоминала и сам театр, и Марка Григорьевича как режиссёра и человека. Именно за то, между прочим, что это был очень молодой театр, что режиссёр смело доверял молодым самые сложные роли, не держал их годами, как некоторые, на «Кушать подано!»
Да простит меня Марк как недавний член комиссии по помилованию при президенте России, если что не так отразилось в моей, теперь уже постинсультной памяти.
Мне нравится его книга «Идеалы и идолы». О чём она?
Когда-то, в незапамятные эллинские времена философа Диогена спросили: «Когда мир благоденствует?» Он ответил: «Когда его цари философствуют, а философы царствуют». Минули века и тысячелетия. А благоденствия как не было, так и нет. Какие пути реально ведут к нему человека мыслящего и действующего, а какие – лишь в тупики крушения несбыточных иллюзий? Чтобы обсудить это, мыслители прошлого и уже наших дней собрались вместе на пикник, вокруг костра. При чём тут костёр? А рядом с ним теплее в участившиеся после оттепели заморозки. Вот так образно ответил на вопрос о содержании этой книги однокурсник автора Юлиан Надеждин. Ответил стихами.
Пикник
После прочтения книги Григория Водолазова «Идеалы и идолы».
Пошёл мудрец по свету
И дружеский аврал
Устроил – в книгу эту
Всех, как к костру, собрал.
Так вольно и легко нам,
Наш добровольный плен –
Они, Сократ с Платоном,
Маркс и Карпинский Лен.
Быть у костра большого
И мы имеем честь:
Здесь и Борщевский Лёва,
И Целмс, и Хорос здесь.
Мы с Игорем Дедковым
Стаканом позвеним,
Мы вольнодумцам новым
Порастолкуем с ним –
Что делать, кто виновен,
И счёт какой у них.
Вы Рак, Телец иль Овен,
Не бросим вас одних.
От старого причала
Вы с чистого листа
Начните жить – с начала,
Как учит книга та.
И в дальний путь готовясь,
Всем помнить есть резон:
Про власть, свободу, совесть
Сократ, всё знает он… <…>
Словом, «юноше, обдумывающему житье», только с иными адресатами «сделать бы жизнь с кого».
Можно, конечно, выразить эту мысль построже. Как это сделано в одной из аннотаций: «Мыслители прежних времен (Сократ, Платон, Аристотель, Макиавелли, Кант) и наши современники (Эвальд Ильенков, Юрий Буртин, Лен Карпинский, Игорь Дедков, Игорь Клямкин) парадоксально встречаются друг с другом на страницах новой книги вице-президента Академии политической науки Г.Г. Водолазова «Идеалы и идолы».Но мне лично ближе то её выражение, что в стихах.
Эта книга, давно завоевавшая читательскую популярность, остаётся актуальной и по сей день. А ведь после нее были и другие книги Водолазова, не менее достойные внимания юноши, философски «обдумывающего житьё»: «Уроки творчества, нравственности и свободы» и «Между реакцией и революцией», составляющие с «Идеалами и идолами» своеобразную трилогию, к которой примыкают публикации уже самых последних лет (2017-2020 гг.) – «Альтернативы истории и история альтернатив. Бухарин против «казарменного коммунизма»; «Юлий Мартов: политика и мораль в революции»; «Ленинское наследие: вода живая и мёртвая».
Начало его активного сотрудничества с «Новым миром» Твардовского оборвало отстранение Твардовского от руководства журналом. Узнав об этом, Водолазов забрал из «Нового мира» набранные свои статьи, сказав, что он предлагал их в совсем другой журнал. Более того…
<strong>Из книги «Курсовая работа». Вспоминает Григорий Водолазов:</strong>
«Сажусь за «Обращение» к писателям по случаю разгрома «Нового мира». <…> Даю почитать Лену Карпинскому. Лен одобряет и вставляет в текст несколько ярких, афористичных фраз: «Заставим этих «властителей дум» либо действовать, либо сгорать от стыда…». С помощью Жоры Целмса множим на редком в те годы ксероксе – 50 экземпляров и распространяем среди писательской братии. <…>.…Совсем недавно дочь Твардовского–Валентина Александровна – рассказала на одном «круглом столе», как был тронут её отец этим «Обращением» и, готовясь писать мемуары, планировал именно этим Обращением закончить их.
Если взять интеграл от всех этих многолетних уже поисков – начиная с аспирантских семинаров по философии, с взаимообогащающего общения с Ильенковым, Угриновичем, Карякиным, Эйдельманом, с первых публикаций в «Новом мире» Твардовского и кончая нынешними, на вершине жизненного опыта, умозаключениями – что получится «в сухом остатке», в корневой сердцевине?
<strong>Из книги «Курсовая работа»</strong>
Вот как на это отвечает сам Водолазов:«Нужна новая парадигма! Нужен – во имя движения к ней – новый генеральный пересмотр всей предшествующей мировой интеллектуальной традиции.Я знаю наперёд – опыт истории свидетельствует! – в результате такой перепроверки не рухнут, не разлетятся в дым ни Гоббс, ни Руссо, ни Гегель, ни Маркс. Они останутся стоять высочайшими вершинами в горной цепи достижений мировой социальной мысли, но – обретут иные масштабы, иные краски, иные достоинства и иные недостатки.Я знаю также, что вся эта работа – на годы и десятилетия, и не нам, «поколению 60-х» суждено увидеть окончание этой работы. Но позвать людей на неё, но приступить к ней, но сделать здесь первые шаги – это в наших силах и возможностях. Это даже наша обязанность».
Но откуда у Григория Водолазова эта античная «закваска», так ощутимая в «Идеалах и идолах»? Естественно предположить, что с лекций по античке на первом курсе журфака. Эти лекции и у них, и у нас оставили впечатляющий след. Но тут ещё и другое. «Закваска» эта – со школьных времён, когда в далёком Казахстане ссыльный учитель математики, «контрреволюционер» в глазах тогдашнего начальства, давал им задачи не с обычными, скучными бассейнами и трубами, а упакованные в эллинский гексаметр.
<strong>Из книги «Курсовая работа». Вспоминает Григорий Водолазов:</strong>
«Есть кадамба-цветок» на один лепесток
Пчёлок пятая часть опустилась.
Здесь же рядом росла вся в цвету семенгда,
И на ней третья часть уместилась.Потом ещё какие-то части пчелиного улья размещались на других, неведомых нам, но таких романтичных цветах. И ещё одна пчела, которую тоже следовало учесть, решая задачку,–
Летала и взад и вперёд, ароматом цветов наслаждалась.
Так скажи ж мне теперь, подсчитавши в уме,
Сколько пчёлок всего здесь собралось.И мы, окутанные поэтической красотой древней Эллады, с её таинственными кадамбами и семенгдами, быстро, лихорадочно, скрипя молодыми мозгами, считали, считали… <…>А Александра Сергеевна (приехавшая к нему на год, чтобы немного скрасить его ссыльное одиночество) вела свою «контрреволюционную» агитацию на уроках русского языка и литературы.Началось с урока суровой «революционно-демократической» поэзии Некрасова. Она вошла в класс и вдруг своим чистым, звонким, просто-таки волшебным голосом… запела его «Коробейников» – эх, полным-полна коробушка. И мы вдруг ощутили, какой светлой, душевной и весёлой лирикой полнится некрасовская муза».
Оба учителя были родителями маленького Гриши, тогда ещё осваивавшего азы арифметики и поэзии, а десятилетия спустя ставшего известным философом и политологом, профессором МГУ и МГИМО.
Юрий Клепиков
Страница из книги
Он дважды оказался однокурсником Марка Розовского – сначала на журфаке, потом на Высших курсах сценаристов и режиссёров при ВГИКе. По его дипломному сценарию на тех курсах «Год спокойного солнца» Андрей Кончаловский снял фильм «История Аси Клячкиной, которая любила, да не вышла замуж». И Юрий сразу стал знаменитым. Потом «сценарист Ю. Клепиков» было в титрах фильмов Алексея Германа («Седьмой спутник»), Виталия Мельникова («Мама вышла замуж»), Динары Асановой («Не болит голова у дятла» и «Пацаны»), Ларисы Шепитько («Восхождение»).
У Глеба Панфилова в «Начале» он блестяще сыграл роль режиссера, снимающего фильм о Жанне д’Арк, в «Романовы. Венценосная семья» – генерала Корнилова.
<strong>Из книги «Курсовая работа». Вспоминает кинорежиссёр Глеб Панфилов:</strong>
«Я размышлял, почему он часто обращался к сюжетам, в центре которых были подростки. <…>. Наверное, потому, что пацан ему близок. Он сам пацан, в нём душа мальчишки – молодая, смелая, озорная, задиристая. Поэтому он хорошо знает и чувствует пацана и сам остаётся таким. Юра – красивый, мужественный человек. Интересный, яркий. С тонко чувствующим сердцем – при внешней сдержанности, иногда даже суровости. Можно выразить это одним словом – талант».«Недавно нашему сокурснику, лауреату Государственной премии, секретарю Союза кинематографистов Юрке (он же для нас по-прежнему Юрка!) Клепикову дали премию «Ника» – «За выдающийся вклад в отечественный кинематограф»(это у него уже вторая «Ника»; первая – за «Асю Клячкину» – К.С.)<…>.Лично я думаю, что «Ники» для Клепикова мало. Надо бы «Оскара»!А с другой стороны, зачем ему этот «Оскар», если в памяти нашей остались навсегда <…> действительно прекрасные клепиковские слова: «Хлеб – это просто, как букварь, и свято, как Родина!»
Михаил Ардов
Страница из книги
Я знавал его отца – известного писателя-сатирика Виктора Ардова. Он вёл у нас в группе семинары по фельетону. До сих пор помню его рассказы, особенно один – «Укушенный». Где речь идёт о том, как человека, укушенного в гостях маленькой собачкой, доводит до бешенства «допрашивающая» его медсестра, которая всё время обращается к нему не «гражданин» или «товарищ», а: «Укушенный!»
Но и сам Михаил ныне – тоже известный писатель, может быть, даже более известный, чем отец. Особенно чтимы его мемуарные книги, посвящённые Дому на Ордынке, где у его родителей всегда останавливалась и подолгу жила, приезжая в Москву, Анна Ахматова. Так что не будет преувеличением сказать, что рядом и в дружбе с ней прошло детство и Михаила, и его сводного брата, будущего народного артиста Алексея Баталова. Гостями этого дома бывали Пастернак, Шостакович, Зощенко, Чуковский, Солженицын, Раневская, Русланова.
<strong>Из книги «Курсовая работа».</strong> <strong>Воспоминает Михаил Ардов:</strong>
«У меня есть грех перед Ахматовой, но она мне его при жизни простила. <…> Из-за меня её поэма «Реквием» стала распространятся в списках. <…>В 1962 году Анна Андреевна решила читать эти стихи, которые, по её собственному выражению, до той поры «лежали на дне памяти». Когда «Реквием» был записан, Ахматова никому не давала его переписывать, а только разрешала читать свой собственный экземпляр где-нибудь в соседней комнате. Однажды, когда к нам пришёл какой-то гость, я попросил стихи почитать и успел переписать их, пока визитёр у неё сидел. «Реквием» списал у меня мой учитель и почитатель Ахматовой профессор Западов. Через несколько дней к ней пришёл редактор из издательства «Советский писатель» Владимир Фогельсон. Когда Ахматова показала ему эти стихи, он сказал, что знает их – видел у Западова. <…>Вскоре после этого «Реквием вышел в Западной Германии, Анне Андреевне доставили экземпляр мюнхенского издания. И каждый раз, когда она брала эту книгу в моём присутствии, то произносила бытующую на Ордынке цитату из Зощенки:
–Мишкина работа!»
Это уже – о послеуниверситетских временах. А в сами эти времена был студент как студент. Выделялся – застряло в памяти одного из сокурсников – разве что тем, что «за раз мог выпить ведро пива». Да ещё тем, что с детства был приобщён в семье к высокой литературе. И ещё дружбой с кумиром многих из нас, профессором Западовым. Кстати, когда гостивший у них академик Виноградов (имя его носит сейчас академический институт русского языка) спросила однажды Мишу, кто преподаёт у него на журфаке, и он назвал Западова, Виноградов уважительно заметил: «Да, он свой восемнадцатый век знает».
После МГУ Михаил Ардов работал в редакции радиопередачи «Весёлый спутник» (сам он называл её «Весёлый скучник»). А потом вдруг – резкий, неожиданный для многих однокурсников поворот. В 1964 году он крестился в церкви села Лукино, рядом со станцией Переделкино. Поступил в Московскую духовную семинарию и, окончив её, получил приход в церкви села Горинское в Ярославской области, в 26 км от райцентра Данилова. Курировавший отношения власти и церкви тамошний секретарь райисполкома, ознакомившись с его биографией, сказал старосте прихода: «Советский человек, а до чего дошёл!»
С тех пор на всех снимках курсовых встреч у памятника Ломоносову он – в рясе, с большим крестом на груди.
Бывая на Головинском кладбище Москвы, я прихожу на могилу моей первой и на всю жизнь учительницы в журналистике Екатерины Ивановны Русаковой, когда-то одной из ведущих очеркисток «Комсомолки». Друживший с ней Михаил Пришвин дарил ей свои книги с автографом: «Красной шапочке от старого серого волка» (в молодости она действительно носила красный берет). Между прочим, и столичная улица Русакова, и всемирно известный мельниковский Клуб имени Русакова – это в честь её отца. На той же короткой аллее, где она похоронена, могилы актрисы Валентины Серовой и профессора Николаева (в последствии члена-корреспондента РАН), читавшего у нас на курсе лекции по русской литературе XIX века. И путь к этой аллее всегда пролегает мимо кладбищенского храма – последнего места церковного служения (в сане протоиерея) отца Михаила, а 60 лет назад – выпускника журфака МГУ Миши Ардова.
Виктор Булгаков
Страница из книги
Да, многое делало наши два курса похожими. Но было и то, что отличало нас друг от друга.
Из воспоминаний Георгия Целмса: «Многие из нас в своё время считались детьми «врагов народа». Розовский, например, Водолазов, Павлова, Блажнова (Пупкова), Булгаков, да и ваш покорный слуга тоже».
Такого на нашем курсе не могло быть по определению. Когда поступали мы, ещё был жив Сталин. Именно он подписывал документ, провозгласивший рождение журфака. А когда они слушали первые свои лекции, до доклада Хрущёва, ниспровергающего культ Сталина, оставались считанные месяцы. И уже началось возвращение сотен, тысяч даже невинно осуждённых по мрачным политическим статьям. Впрочем, реальная окружающаяся жизнь раскручивает порой самые неожиданные кульбиты и коловратности. И одному из тех, кого назвал Жора Целмс, «посчастливилось» учиться и на моём, и на его курсе.
Его отец был репрессирован. Но перед этим он, выпускник Николаевского морского училища, офицер российского флота, выбравший своим девизом «В борьбе обретёшь ты право своё», с головой окунувшийся в волны революционного моря, участвовавший в организации побега из Севастопольской тюрьмы матросов, осуждённых по делу лейтенанта Шмидта, стал уже в послеоктябрьские годы одним из родоначальников и участников первых наших впечатляющих нефтегазовых проектов. А потом по доносу стукача-сослуживца оказался в Крестах, в одной камере с академиком Бергом.
У сына судьба, вроде бы, поначалу складывалась гораздо благополучнее. Окончив школу в 1952 году, он одновременно успешно поступил на журфак МГУ и в Щукинское училище. Выбрал журфак и вместе с нами слушал великолепные лекции Радцига по античке, когда тот не читал даже, а пел с кафедры Коммунистической аудитории: «Гнев, о богиня, воспой Ахилесса, пелеева сына». Но… после первой сессии его арестовали. Тоже по доносу. И, осуждённый по знаменитой 58-й статье, был он этапирован в заполярный лагерь, стал навалоотбойщиком на шахте. Зловещий парадокс: арестован он был в те же 17 лет, что и отец при первом его аресте. Только отца препроводили в царскую тюрьму, а Виктора – уже в советскую.
В 1956 году Виктор Булгаков был реабилитирован, восстановлен в МГУ, стал студентом курса, о котором книга «Курсовая работа». Но в 1959 году его снова арестовали. Жена, его однокурсница, писала в тюрьму поддерживающие письма.
<strong>Из книги «Курсовая работа». Вспоминает Виктор Булгаков:</strong>
«Вот в одном из писем то, что было, наверное, главным в ней: «Да, ты в беде, но это же ты, значит, должен вынести, должен остаться верным себе». И почти в каждом письме – имена друзей, которые всегда рядом и всё делают, чтобы помочь. Гена Сперанский, Лёня Лейбзон, Света Юрчик, Света Флегонтова, Наташа Мохначёва и её муж Жора Целмс (который, как я скоро узнал, обратился через Льва Степановича Шаумяна к Микояну, что и решило исход дела)».
Его освободили. И кончал он университет одновременно со своими новыми однокурсниками, которые, по сути, и вытащили его из тюрьмы. Правда, кончал на заочном отделении. К тому же оставался под запретом на профессию, и работать с дипломом журфака ему поначалу пришлось не в газете, а на чугунолитейном заводе.
Нынче за его плечами довольно внушительный набор ипостасей и должностей. Ведущий инженер в системе Минрадиопрома. Зав. отделом ЦНИИТЭИлегмаш. Старший научный сотрудник ВНИИ машиностроения и робототехники. Депутат Моссовета в 1990-1993 годах. Руководитель темы в обществе «Мемориал» в 90-е годы. Автор двух книг по научной тематике и семи сборников поэзии и прозы… Впрочем, о своей одиссее Виктор Антонович куда интереснее рассказывает в книге сам.
Светлана Юрчик (Туторская)
Светлана с внуками. Из домашнего альбома
Мне в «Курсовой работе» не хватает её воспоминаний. Но их и не могло быть: она покинула мир 15 лет назад, в 2005 году. Пусть эти строки будут в догонку за уже вышедшей книгой.
Когда еще появится среди тех, кто пишет сейчас о медицине, человек такой же высочайшей квалификации, компетентности и неподкупности. И читатели, и крупнейшие медицинские светила, и близкие друзья, ни секунды не сомневаясь, могли бы сказать о ней: «Этому человеку верь».
Сделала себя она сама. Не имея специального образования, стала настоящим энциклопедистом в области современных методов, технологий, концепций врачевания. Это уже потом, выиграв мировой конкурс среди коллег со всего света, в качестве приза она успешно прошла углубленный медицинский курс в Гарвардском университете (США).
С «Новой» Светлана сотрудничала с самых первых выпусков ее научного приложения «Эврика» и до своих последних дней. Ее статья «Черный ящик» мировой сенсации», опубликованная на наших страницах, была удостоена первой премии в международном конкурсе организации «ООН-СПИД». Опубликованный в «Новой газете» некролог был озаглавлен: «Она светила!».
Я был знаком и дружен с ней с незапамятных времен (а это непростая дружба — Светлана при расхождении во мнениях смягчающих, «дипломатических» выражений не выбирала). С того лета, когда мы, старшекурсники, работали в колхозе, и нам — то ли в подмогу, то ли для психологической адаптации новичков — была придана группа мальчиков и девочек, только что прошедших медальное собеседование и принятых на журфак МГУ. Светлана (тогда еще Юрчик) выделялась среди них серьезностью, начитанностью и органическим неумением работать не на максимуме, вполсилы. Так было потом и в университете, и в «Комсомольской правде», и — без малого тридцать лет — в «Известиях».
А на её первом курсе я однажды опубликовал в факультетской стенгазете фельетон о ней. Вернее не о ней, а о том, как, пользуясь её безотказностью, буквально все общественные организации, начиная с комсомольской и кончая профсоюзной, сразу же обвесили её всю, как ёлку новогодними игрушками, своими поручениями и «нагрузками». К тому времени у меня перед глазами было немало примеров того, как вчерашние медалисты, слишком увлёкшись общественной работой, с треском заваливали первую же сессию. И я очень не хотел, чтобы это случилось и со Светкой. Но она опровергла мой фельетон и первую свою сессию сдала на одни пятёрки.
Всю жизнь она безотказно помогала людям. И своими газетными публикациями. И тем, что организовывала консультации у ведущих профессоров, доставала дефицитные лекарства, хлопотала о госпитализации в нужные специализированные больницы. Не перечесть, сколько людей обязаны ей спасением родных
Она помогала и близким, и дальним — в силу своего личного представления о нравственном долге перед людьми и собственной совестью, так и не выработав в себе защитной анестезии от чужой боли, так и не взяв из этих безвозмездно потраченных на других часов, дней, лет для себя, в домашние закрома ничего, кроме искренней людской благодарности.
У нее был бойцовский, кремневый характер, когда доводилось отстаивать правое дело. Вместе с Анатолием Аграновским поддержала Святослава Федорова на далеко не безоблачном его старте. Шла против течения, когда приходилось проламывать бюрократические стены, защищая новаторство Демихова и Бураковского в трудные для них минуты. Такое запоминается. И оттого моральный авторитет Светланы в академической среде был не меньшим, чем в среде ее коллег.
С уходом таких людей зона милосердия, порядочности, надежности, честного, бесстрашного неприятия зла в окрестном мире, к сожалению, сужается. Все-таки подлинный талант в нем — редкость. Талант милосердия — тем более.
Июнь 2015. На традиционной встрече выпускников факультета журналистики МГУ. На снимке справа налево - на переднем плане - Михаил Ардов (о. Михаил), в первом ряду - Наталья Бехтина, Андрей Золотов, Светлана Захарова, Элеонора Сутоцкая, Татьяна Харламова, Нина Сиэяева, Татьяна Микаэльян, Лидия Графова, Юлиан Надеждин, Станислав Сергеев; второй ряд- Галина Ефанова, Григорий Водолазов, Елена Павлова-Гоцева, Сергей Шаболдин, Константин Щербаков, Лариса Лалак, Николай Кожанов, Николай Тарасенко, Ирина Знаменская, Антонина Ермакова, Леонард Косичев, Таисия Кутехова.
P.S.
P.S.
И ещё – в заключение. Это, по-моему, не просто книга воспоминаний. Это о том, как и почему большому человеческому коллективу, давшему в юности клятву, суть которой: «Верность идее – чтобы было за что расстреливать» (на самом деле, думаю, никаких клятв типа той, что дали когда-то на Воробьёвых горах друг другу юные Герцен и Огарёв, не было; просто – дружили друг с другом, любили друг друга, оставались верными другу в беде) удалось в течении шести десятилетий, дожив до возраста, в котором любая человеческая генерация начинает погружаться «в плотные атмосферные слои» уходов, удалось сохранить верность этому краеугольному принципу и «не изменить идеалам своей юности» (девиз Этель Лилиан Войнич, автора романа «Овод»), своей, в 60-х, весне. И ключевым словом в ответе здесь будет слово «дружба».
Говорят, что это была не весна, а всего лишь оттепель, и после неё были ещё заморозки, морозы, великие землекрушения. Но на память об оттепели, на её идеи и идеалы до сих пор слетаются первые весенние птицы. И –
«Но кто ж принесёт нам весёлые песни весны,
Но кто принесёт нам волнующий ветер весны,
Когда не они, потому что – а как же иначе?»
Вот об этом «Курсовая работа» студентов-«шестидесятников», проживших после 60-х большую жизнь и много сделавших для страны, для мира, для человеческого счастья в нём. Ради понимания всеми нами простых истин. Таких, например, как: «Хлеб – это просто, как букварь, и свято, как Родина!»
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»