Русский Ангст

Мой знакомый немецкий профессор Н. говорит, что русские проходят социализацию через страх (Angst). Потому — они такие. Какие?

Вот мальчик из провинции, 24 года, сидит уже три. Суд «выписывает» ему шестнадцать. Если вернется, то будет сорок. Рассказывает о себе: держался не очень, других пытали гораздо страшнее. Представляете?! — Пытали (и с разной степенью интенсивности). Одновременно: какая-то дама, депутат из Думы, просит президента Путина. Давайте, наконец, наказывать тех, кто сравнивает нацизм с советизмом. — Как могут?! И это после Шаламова, Солженицына, Гинзбург и др.

…Кстати, этот мальчик прошел свою социализацию через пытки, боль, унижение. Философская категория Angst — отдыхает. Это у русских лайт-вариант.

Пытки и признание антисоветизма русофобией — вот диапазон, в рамках которого власть ведет диалог с обществом. Борьба с антисоветизмом — есть поддержка советизма. И отказ от всех этих сахаровых, солженицыных, шаламовых. От этих русофобов. Зато защита советизма – русофилия. Главный русофил — Сталин. Коли так, то пытки уместны и оправданны. Поняли, мальчики?!

А ведь когда-то Н.С. Хрущев назвал Сталина преступником, а в начале девяностых Конституционный суд — советский режим преступным. Вот ведь тоже русофобы! (Слава богу, по-прежнему несть им числа.)

По моему же мнению, защита и поддержка советизма суть оголтелая русофобия. Так не любить, не жалеть собственный народ! Вот и получайте пытки! — Пока мы раз и навсегда, всем обществом и официально не осудим советскую систему, не скажем себе: «больше никогда!» — до тех пор угроза восстановления сталинщины в новых формах будет довлеть над нашей жизнью. Правда, при сохранении и старых форм — например, пыток.

Еще русофобами хотят назвать людей, сравнивающих нацизм и советизм. А что, разве нечего сравнивать?! Мне кажется, основания для проведения компаративного анализа имеются. Оба режима преступны. Каждый по-своему. Так сказать, национальная и социальная специфика. Но людям, которых пытали в камерах гестапо или НКВД, было больно и страшно вне зависимости от различий между Третьим рейхом и Третьим интернационалом.

Нацизм и советизм — различные псевдонимы Зла, господствовавшего в середине ХХ столетия в центре Европы и на нескончаемых пространствах Евразии. Имеем ли мы право забывать это? Или, прикрываясь великой — и в военном, и в нравственном отношении — победой сорок пятого года, легкомысленно и снисходительно закрывать глаза на палачество и страх, царившие в СССР?

«Когда у роковой черты Я обживал углы подвалов, И зону вечной мерзлоты, И малярийный зной каналов, Когда, угрюмый нежилец, Я только верою и выжил И в мир вернулся наконец, — Я словом погребенных вышел. Я — прах, и если говорю, То говорю по праву мертвых. На мясо, списанных зверью, В цементный порошок истертых. Я — пыль заводов и полей, Просеянная сквозь решета Статей, этапов, лагерей, Бараков и могил без счета. — Я — персть земли, и если персть Глаза неплакавшие колет, Не говорите: это месть, Скажите: мертвые глаголят! И не стращайте! Что конвой, Кому сама земля охрана! Я — вдох один, но выдох мой — От Соловков до Магадана!»

В этих стихах Олега Чухонцева гениально сформулирована наша позиция. Позиция людей, любящих Отечество и страдающих от его исторического и современного несовершенства.

Предлагаю также прислушаться к мнениям двух выдающихся немецких мыслителей ХХ столетия. Теодор Адорно: «Прошлое будет проработано лишь тогда, когда удастся преодолеть сами причины событий прошлого. Лишь потому, что эти причины продолжают действовать, чары прошлого до сих пор не развенчаны». Карл Ясперс: «Где подлинное сознание вины колет как жало, там само сознание поневоле преобразуется».

Но о каком преодолении «причин событий прошлого» можно говорить? По-прежнему (или почти по-прежнему) красуются все эти ленины, сталины, дзержинские, по-прежнему (или почти…) пытают людей,

В России вновь: горе от ума. Вновь ключевое понятие Родины подменяют понятием власть (В. Набоков). И если большевики утверждали свою монополию на истину, то сегодняшние — на «историческую правду». В брежневские времена людей, критиковавших советскую власть, квалифицировали как психически больных (разве нормальному, здоровому человеку может не нравиться советское?!) и упекали в сумасшедшие дома. В настоящем свободомыслящим гражданам (не историкам только — всем) грозят уголовным наказанием. Когда-то, более пятисот лет назад, Иосиф Волоцкий, один из главных деятелей Русской православной церкви, сказал: «Мнение есть падение». Его духовные наследники (в погонах и без, суровые мужчины и холеные барственные дамы) полагают «падением» свободное — историческое и любое другое — мнение, не соответствующее сконструированной ими «правде».

…Моя социализация прошла мягко — через страх (Angst). Причем не однократный, а перманентный, преследующий всю жизнь, определяющий ее. В конце восьмидесятых – начале девяностых вроде бы полегчало. «Уф, кажется, пронесло…» Нет, политическое похолодание в постельцинской России сопровождалось возвращением страха. Хочется крикнуть: «Не буду бояться!» Но голос куда-то пропадает…

С этим моим (и других тоже) страхом связаны и возможность пыток, и утверждение «исторической правды». Начнем с себя — преодоление страха. И увидим: уйдут пытки и диктат «исторической правды». Заработает ст. 29 Конституции: «Каждому гарантируется свобода мысли и слова». «Никто не может быть принужден к выражению своих мнений и убеждений или отказу от них». И не менее важная ст. 21: «1. Достоинство личности охраняется государством. Ничто не может быть основанием для его умаления. 2. Никто не должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое достоинство обращению или наказанию…» Причем «права и свободы человека и гражданина являются непосредственно действующими. Они определяют смысл, содержание и применение законов, деятельность законодательной и исполнительной власти… и обеспечиваются правосудием» (ст. 18).

Таким образом, граждане начальники, права и свободы человека определяют смысл и применение законов. В том числе об «исторической правде». А не наоборот.