«Здесь никогда не лилась кровь»

— Когда Александр Кибовский предложил, я ему честно ответил: как ни странно, год просуществовав свободным художником, очень соскучился по работе в театре. Потому что, оказывается, свободный художник — это не для меня.

— Да потому что ты вынужден подчиняться законам театра, куда приходишь, правилам его игры. В каждом театре — свои. Даже в мелочах. Репетиция у Райкина, к примеру, начинается в 10 утра. В 11 — это в обычном театре, а в моем театре — в 12, потому что я ночной человек, я в четыре ложусь, работаю ночью. Но у Райкина — в 10 утра. Это для меня было непростым испытанием. И потом, в «Сатириконе» репетиция длится с 10 до 14, четыре часа. Я могу всерьез, интенсивно и концентрированно работать только три. Дальше — пустота. В Театре Наций свои правила, которые ты должен учитывать! В театре имени Ермоловой — свои. И самое сложное для меня — поиск языка, установка контакта с новой группой артистов.

— Да, сначала нужны свои законы, потом — о них договориться со всеми «исполнителями», а потом ты уже свободный художник в своем государстве. Которое еще надо построить.

— Сначала понять этот огромный театр с его традициями, историей, культурой. Это ведь один из самых корректных театров, наверное, и не только на территории Москвы. Здесь никогда не лилась кровь, здесь никогда никого не унижали, не уничтожали. Сначала хочу посмотреть все спектакли, встретиться с каждым из девяноста артистов (со всеми уже назначены встречи с глазу на глаз) и уже потом понять, в какую сторону нужно сделать первые шаги, чтобы придать творческий импульс этому пока не слишком подвижному механизму.

А самый главный процесс — репетиция.

— Конечно! Думаю, две-три работы в год всегда будут делать режиссеры, которые мне кажутся наиболее интересными и подходящими для этого театра.

—Да, многое пришлось отодвинуть. Я должен был поставить «Двенадцатую ночь» в театре на Малой Бронной, следующая работа уже была намечена в Театре Пушкина, у Евгения Писарева, а в Театре Российской Армии затевались параллельно две работы, одна из них на трех звезд — Чурсину, Богданову и Алину Покровскую. Мы с ними встретились, поговорили, как-то очень друг друга поняли и полюбили. И еще на Большой сцене — «Лес» Островского. С Райкиным и театром Ленсовета тоже были договоренности. Но все пришлось отложить или отставить совсем.

— Ну, вот да. Но не был я всеядным! Просто когда вдруг оказался на улице... Было ощущение, что пропала жизнь. Я так сильно этим был потрясен, настолько растерялся, что принимал все предложения. А они просто повалились. И я все принял и так устроил, чтобы сегодня была премьера в одном театре, а завтра первая репетиция — в другом.

—Чтобы не впадать в депрессию между работами. Это при том, что я не трудоголик!

— Да, они существуют. Прошел год, а я до сих пор ночами внутри себя ищу аргументы и спорю с оппонентами. Во мне еще живет эта история, она меня ранила, конечно. Но зато появилась некая страховка от очевидных просчетов, которые там были. Ну невозможно не совершать ошибок, когда ты руководишь огромным театром. Это жизнь, и ты в ней каждый день совершаешь неточности, что-то делаешь в запале…

— В Ярославле я совершенно не учитывал незанятость некоторых артистов. Оказалось, это бомба, которая может рвануть в самый неподходящий момент. А здесь, в театре Моссовета, — сто человек труппы. Попробую максимально обеспечить людей работой, максимальное количество проектов запустить.

— Опытный! У нас с ней сейчас время взаимного узнавания.

— Вот это меня вдохновляет! Это для меня плюс.

— Есть, конечно. В нем и Беккет, и Островский, и Шекспир. Хочу поставить «Гамлета». Горький — один из моих любимых драматургов. Жалко, что всего Чехова я уже поставил...

— А жену вы уже в труппу взяли?

— Нет. Я бы очень хотел, чтобы она оказалась актрисой другого театра. И участвовала в моих проектах, в которых я бы не мог без нее обойтись.

— Не знаю. Время покажет. Пока трудно.

— Не скажу ничего особенно нового — мне нравится формула Стрелера: «Театр — для людей». Разный репертуар, разные режиссеры, совершенно разные направления. И художественные авантюры! Яхочу принять этот огромный масштаб Моссовета, способного, конечно, потопить любого, как данность, и спокойно, спокойно утверждать свою территорию. Ведь это отдельное пространство:

— Ну, мне кажется, в состоянии стабильном, несуетливом, непровокационном, таком очень нежном. По атмосфере, по глазам ощущаю здесь много положительной энергии.

— На три. Ведь каждый артист так или иначе ждет «своего» художественного руководителя, верит, что он придет, и его жизнь в театре коренным образом изменится. У меня есть вот этот аванс, пока все в ожидании, года два-три на то, чтобы успеть не оправдать их надежды.

— Ох, не знаю. Это, конечно, не вполне мое. Мое — репетиционный зал. Признаюсь честно, по прошествии года вольной жизни я уже очень хотел, чтобы мне что-то предложили. Но хотел другое: маленький театр, который никто не знает.

— Ну да. А я бы с таким удовольствием в шкатулке какой-нибудь возился.

— Да, да, да!