Desyat Negrityat

В эпоху Black lives matter и (пост)пандемийную агонию роман о людях, отправившихся на добровольную самоизоляцию на остров (впоследствии ставший необитаемым), заиграл новыми красками. А лучше бы ему быть бесцветным…

Во Франции «10 негритят» переименовали в «Их было десять». «Их было восемь» — у Высоцкого, «Их было тридцать Шесть. В каждом кипела Месть» — у Есенина…

В 2008-м эстонское издательство также столкнулось с проблемой переименования. Там роману присвоили название пьесы, написанной Агатой Кристи, по его мотивам — «И никого не стало».

В 1939-м (год написания книги) у британского издательства не было вопросов — печатать ее или нет. Под исконным названием она выходила в Великобритании до 1980 года. А вот в США насторожились сразу же: немыслимое niggers заменили на indians. Сегодня и это название не ко двору — 10 Native Americans (коренных американцев) вернее будет. Вот и в одной из школ Огайо вышел конфуз с постановкой спектакля по этой книге: название оскорбило одного из чувствительных зрителей. Пришлось менять афиши на «И никого не стало» (And Then There Were None). Отличный заголовок для финала пандемиии, но для романа не слишком удачный. Название-эвфемизм, имя-спойлер, раскрывающее финал произведения и все также отсылающее читателя к когда-то невинной, а ныне неполиткорректной детской песенке-считалочке.

Ее печатали в приложении к «Сказкам матушки гусыни» с XIX века. В оригинале речь шла о десяти маленьких индейцах. В 1864-м Септимус Уиннер сочинил, а четыре года спустя опубликовал ее, превратив в популярный мотив. Год спустя, в 1869-м, Фрэнк Грин адаптировал песенку, заменив, среди прочего, индейцев на негритят. Песню исполнял коллектив Christy's Minstrels задолго до того, как Агата Кристи выбрала это название для романа. В эпоху голливогов (тряпичных чернолицых кукол) и грима blackface песенка обошла весь земной шар.

Интереснее всего судьба ее сложилась в Германии. В гитлеровскую пору в ходу был сюжет «О десяти ворчунах», который российская публика знает благодаря спектаклю Юрия Любимова «Павшие и живые» (1965). В спектакле эту песню исполнял Владимир Высоцкий, а в программке значилось, что она принадлежит перу неизвестного немецкого поэта-антифашиста. Долго гадали, кто же тот поэт. Разброс версий — от Брехта до Слуцкого, Самойлова и самого Высоцкого (который, однако, оставлял за собой лишь авторство музыки). В тексте звучало (и отзывалось): «Последний из десятерых был страшно одинок. Но вскоре девять остальных в Дахау встретить смог»…

Если по правде жизни и смерти, то не в Дахау, а в Заксенхаузене. Туда был отправлен Мартин Розенберг, создавший в концлагере хор из 25 евреев. Когда стало известно, что его отправят в Освенцим, он сочинил песню на идиш «Десять братьев» и попросил другого заключенного, не еврея, запомнить ее слова. Дескать, если доведется выжить, то пусть споет миру эту песню вычитания, страшной и холодной арифметики смерти. В песне Gasse (улочка) рифмовалось с gas (газ): в 1943-м Розенберг был убит в газовой камере, а песня жива по сей день.

Но в 1943-м Агата Кристи работала над переделкой «10 негритят» в пьесу с непременным хэппи-эндом. Великобритании, изнывающей от бомбежек, и без того хватало трагических финалов. Пьеса имела громкий успех и даже не противоречила считалке, в одной из версий которой двое уцелевших негритят находили свою любовь и исчезали… в семейном быту.

Кстати, в «Балладе о маленьких неграх», опубликованной в журнале «Огонек» в 1903-м, тоже был вполне себе счастливый и способствующий восстановлению демографии финал:

Британские военнопленные разыгрывали текст Агаты Кристи в концлагерях. По памяти. Об этом она узнала уже после войны. Но определенно до 1939-го она встречала в газетах названия Дахау (1933), Заксенхаузен, Бухенвальд, «Хрустальная ночь»… Все это не помешало ей описывать в романе «толстые семитские губы» одного из персонажей и выдавать, например, такой, совсем не сюжетообразующий комментарий: «…их не проведешь, этих евреев, они всегда насквозь видят человека и его карман».

В других романах королевы детектива тоже можно найти антисемитские намеки, но они почему-то не вызывают таких столь бурных споров, как название книги. Стереотипные персонажи со стереотипным мышлением — что и говорить? Но если вокруг вопят об одном проявлении расизма, а мимо другого проходят мимо, стало быть, второй является своего рода обыкновением, делом житейским?

Честертону и Т.С. Элиоту антисемитизм не прощают, бурно обсуждая его даже в академических текстах, а мимо Агаты Кристи проходят. Дескать, несерьезная литература. Только вот этот несерьез всерьез читают по всему миру.

Стало быть, прочтут и усвоят ее гораздо больше людей. Прочтут и сочтут, что подобное отношение к тем или иным народам — норма. Как бы то ни было, но «подтирать» неудобные и неловкие моменты и выражения — не панацея, скорее напротив — прививка против истории.

Затушевать расизм прошлого — значит усилить его сегодня. Сама Агата Кристи спокойно относилась к переименованию своих книг и многочисленным, коверкающим ее задумку, экранизациям. «Хоть горшком назови, только в печку не ставь».

Думала ли она, что ее роман переживет столько инкарнаций: от иронического детектива до эротического фильма и компьютерной игры? Думала ли, что в далекой России фраза из ее книги «Полицейские, как слуги закона, должны быть кристально честными людьми. Ведь им обычно верят на слово уже потому, что они одеты в мундир» будет вызывать горькую усмешку? Кстати, в самой первой экранизации пьесы один из персонажей был переименован и переосмыслен в русского князя Никиту Старлоффа, а самой точной и близкой к букве и духу романа считается киноверсия Станислава Говорухина (созданная именно по роману, а не по пьесе, как все прочие вариации). При всей неудобности названия на Западе ее нежно именуют Desyat Negrityat. Без русского следа и тут не обошлось.

«Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…». Да и не наше тоже. Но автора более занимала литературная игра, интрига замысла, феерия формы, в которых ей и впрямь нет равных в детективном жанре. В ее романе смерть уравнивает всех: и расистов, и лихачей, и пьяных врачей, и детоубийц, и проявивших преступную халатность, и лжесвидетелей, и судей…

И черный цвет здесь доминирует потому, что лаконично и точно она рисует темную сторону человеческой души, черные мысли и липкий страх собственного прошлого. Как бы не перекинулся этот лишающий дара речи страх на нас сегодняшних. Как бы в погоне за работой над ошибками прошлого не перечеркнуть его (прошлое), ретушируя и нивелируя неприглядные страницы. Как бы не вырубить топором, написанное пером. Но как бы то ни было: «Негру с «Нарцисса» Джозефа Конрада и «Неграм» Жана Жене — приготовиться!