Как Сталин марксизм разлагал

О работе И.В. Сталина «Марксизм и вопросы языкознания» мы помним в основном по песне Юза Алешковского «Товарищ Сталин, вы большой ученый — в языкознаньи знаете вы толк...». Между тем эта брошюра, опубликованная в августе 1950 года как серия пяти писем в газету «Правда», стала первым толчком к внутреннему разложению стройного марксистского учения. Она, действительно, произвела переворот — только не в языкознании, а в советском марксизме. Сталин развенчал основные постулаты исторического материализма, которые сам утвердил в своей работе «О диалектическом и историческом материализме», вошедшей (без имени автора) в библию советской идеологии — «Историю ВКП (б). Краткий курс» (1938).

До Второй мировой войны советская идеология была в основном построена на марксистском учении о классах и классовой борьбе, которая должна была завершиться всемирной революцией и диктатурой пролетариата. По итогам Второй мировой войны Сталин усваивает уроки военно-побежденного, но идейно, как ни странно, во многом победившего нацизма — и сам сворачивает на путь национализма и великодержавности. Достаточно вспомнить проведенную в послевоенные годы кампанию против космополитизма (1948‒1953), т.е., по сути, против завещанного Марксом и Лениным интернационализма. Нигде в теоретической области этот переход от классовых к националистическим позициям не выражен так ясно, как в «Марксизме и вопросах языкознания». Сталин не оставляет камня на камне от классового подхода, утверждая язык как общенациональную категорию и не находя для него никакого места в системе марксистских категорий.

Вместе с тем эта работа — великолепный образчик интеллектуального юмора и гротеска. Дело в том, что Сталин, пользуясь всем витиеватым марксистским жаргоном, всеми идеологическими штампами, которые он сам же виртуозно и разработал, сводит марксизм на нет, растворяет в какой-то мистической пустоте. Вряд ли это могло быть сделано бессознательно. Создается впечатление, что Сталин намеренно играет с марксизмом, создает пародию на него — вроде той, что создана Д. Шостаковичем в кантате «Антиформалистический раек» (1948‒1968).

В основе исторического материализма всегда лежало два постулата, собственно, и отграничивавших его от немарксистских учений: во-первых, определяющее воздействие производственного базиса на идеологическую надстройку и, во-вторых, борьба классов как движущая сила истории. И вдруг Сталин привлекает внимание всего общества к некоему явлению, которое, по его мнению, лежит совершенно вне этих основополагающих марксистских категорий. Это явление, проскальзывающее сквозь категориальную решетку истмата, — язык.

В своем «новом учении о языке» академик Наум Яковлевич Марр (1865‒1934) исходил из ортодоксального марксистского учения о классовой природе языка как орудия борьбы и господства различных социальных сил. По мнению Марра, язык армянского простонародья более схож с языком грузинского простонародья, чем с языком армянских привилегированных слоев. Цельность национального языка тем самым разрушалась в пользу его классовых разновидностей, или диалектов, что в целом соответствовало, например, ленинскому учению о двух культурах в каждой национальной культуре. Есть черносотенная культура Пуришкевичей и передовая культура Чернышевского — третьего не дано. Сталин выступает с резкой критикой Марра, отделяя его от Ленина посредством простой оговорки, что, дескать, «культура и язык — две разные вещи. Культура может быть и буржуазной, и социалистической, язык же, как средство общения, является всегда общенародным языком, и он может обслуживать и буржуазную и социалистическую культуру». «...Язык как средство общения людей в обществе одинаково обслуживает все классы общества и проявляет в этом отношении своего рода безразличие к классам».

С точки зрения того марксизма, который Сталин изложил в Кратком курсе ВКП(б), поздне-сталинская трактовка языка граничит с мистикой. Мало того что язык оказывается социальным, но внеклассовым явлением, он еще не принадлежит ни к одной из двух категорий, «базиса» и «надстройки», вместе объемлющих все поле исторического материализма. В своем письме к Сталину некая Е. Крашенникова1 просит объяснить, «правомерно ли было бы считать, что язык есть явление, свойственное и базису и надстройке, или же правильнее было бы считать язык явлением промежуточным». Сталин дает отрицательный ответ на все эти возможные толкования. Поскольку язык используется и в экономике, и в политике, и в культуре, Сталин решительно заключает: «Короче: язык нельзя причислить ни к разряду базисов, ни к разряду надстроек».

Значит, язык находится где-то посередине, в промежутке? Нет. «Его нельзя также причислить к разряду промежуточных явлений между базисом и надстройкой, так как таких «промежуточных» явлений не существует».

Возникает жутковатое ощущение метафизической прорехи, куда проваливается язык. Далее Сталин выносит на обсуждение еще одну возможность — нельзя ли, дескать, причислить язык к разряду производительных сил, например, орудий производства? И тут же сам отвергает и это последнее возможное утешение правоверного истмата. Орудия производят материальные блага, «а язык ничего не производит или «производит» всего лишь слова». Значит, язык не является и орудием производства, иначе «болтуны были бы самыми богатыми людьми в мире».

Чем является язык в системе марксистских категорий, Сталин так и не определяет. Он дает серию отрицательных, «апофатических» суждений о том, чем не является язык, оставляя вокруг него ореол непостижимой внекатегориальности. Получается, что язык не есть это, не есть то, не есть нечто третье, — победоносно рассудительный язык марксизма вдруг умолкает на подступе к феномену самого языка. На фоне четкой сетки марксистских понятий «язык» кажется странным прорывом, побегом из идеологической зоны, обнесенной колючей категориальной проволокой. Позже, в хрущевскую и брежневскую эпохи, через этот подкоп удалось бежать и другим, «ни к чему не сводимым», явлениям, таким как «личность», «кибернетика» или «кванты». Сетка, распущенная в одной ячейке, стала распускаться и в других, обнажая все больше прорех.

Сталин — и негативная метафизика языка? Откуда взяться апофатической выучке у «чудесного грузина», более сведущего в революционной науке экспроприаций?

Тут невольно вспоминается, что основателем великой традиции апофатического, или негативного, богословия, известным под именем «Псевдо-Дионисия Ареопагита», был, по некоторым предположениям, грузинский философ Петр Ивер (411‒491). Именно он писал в своем трактате «Мистическое богословие», что Бог как причина всего «не есть ни знание, ни истина, ни царствие, ни мудрость, ни единое, ни единство, ни божественность, ни благость, ни дух в том смысле, как мы его знаем». Так что, возможно, именно грузинской мысли, от Ивера до Джугашвили, было суждено направлять народы на путь христианской, а затем и марксистской апофатики. Тем более что с основами богословия бывший семинарист Иосиф Джугашвили был знаком, хотя бы по первой строке Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог». Если же Бог постижим лишь в негативных терминах, то вполне логично эту же формулу распространить на Слово, на Язык: не базис, не надстройка, не общее, не промежуток...

Факт остается фактом: концептуальная игра с марксистскими категориями была начата кремлевским горцем еще до того, как она проникла в московское художественное подполье. Главнейший марксист XX века завершил свое теоретическое поприще деконструкцией марксизма, обнаружив неприложимость его категорий к такому всеобщему феномену, как язык. В каком-то смысле можно сказать, что Сталин предвосхищает те методы деконструкции советской идеологии, которую уже в 1970‒1980-е годы провел концептуализм.

Брошюра «Марксизм и вопросы языкознания» прославила Иосифа Виссарионовича Сталина как непревзойденного ученого — но она могла бы сделать честь и самому Дмитрию Александровичу Пригову. Вспомним: «Иногда ассоциируют образ столба с образом роли личности в истории, что неверно с марксистской точки зрения, так как механизм роли личности в истории принципиально иной» (Пригов, «Описание предметов», 1979). В той исторической ретроспективе, которая открывается сегодня, можно поставить Сталина в ряд последних больших теоретиков советского марксизма — и в ряд первых практиков позднесоветского концептуализма: И. Сталин, А. Синявский, И. Кабаков, В. Комар и А. Меламид, Д. Пригов...

1Впоследствии выяснилось, что и письмо к Сталину было концептуальной затеей — его написал молодой в ту пору философ А. Спиркин, автор стандартных впоследствии учебников по диамату. Чтобы в разгар кампании против космополитизма не мозолить вождю глаза своей еврейской фамилией, он подписался безупречной фамилией своей тогдашней жены Крашенниковой. В итоге, как адресат писем самого т. Сталина, Крашенникова стала популярной личностью, вхожей в элитные коммунистические круги, что испортило ее характер и привело к разводу со Спиркиным.