Анна Куткина — молодая женщина, одна из 38 человек, на которых испытали отечественную вакцину от коронавируса, разработанную в Национальном исследовательском центре эпидемиологии и микробиологии имени почетного академика Н.Ф. Гамалеи. Сначала Анна лежала в санатории. Там убедились, что она полностью здорова. А потом в стационаре Сеченовского университета ей сделали инъекцию препарата и 28 дней наблюдали, что произойдет.
В сущности, не произошло ничего страшного. На пару дней у Анны поднялась температура под 38 градусов. Но потом все прошло. Анна прекрасно себя чувствует, выписалась и уехала домой к дочери под Ростов Великий. Скоро Анна получит вознаграждение — 100 тысяч рублей — и будет ждать осени, не придет ли вторая волна коронавируса, не поможет ли спасти жизни вакцина, которую она на себе испытала.
Анна Куткина. Фото: Сергей Мостовщиков, для «Новой»
Что это было за испытание — об этом задумано было это интервью с Анной Куткиной. Но интервью не вышло, получился своего рода монолог, который есть смысл выслушать целиком. Он, в сущности, о жизни в России, которую пришел уничтожить коронавирус. Шансов в этой борьбе у него немного. Коронавирусу предстоят страшные испытания. Ему предстоит здесь жить.
___
«У меня четыре брата и две сестры. Я самая старшая, и поэтому мне в жизни, конечно, досталось. Родилась я от первого мужа моей мамы, но с папой своим так и не встретилась. Мама развелась с ним, когда я была маленькой, мне было, по-моему, два, что ли, с половиной года. Дело было в Москве. Мама приехала сюда пытать счастья и вот встретила папу. Он был старше ее на 15 лет. Инвалид, без ноги. Что-то когда-то случилось у него на заводе в молодости. Но вот они сошлись, пожили, а потом разбежались. Мама переехала со мной в коммуналку.
* * *
Я в период своего, скажем так, возрастания очень хотела папу встретить. Потому что он был такой обязательный человек, алименты присылал, фотографии мои просил, мама ему отсылала. Но он боялся со мной встретиться, не хотел меня пугать. Считал, что это страшно, что он без ноги. Типа это будет такой вот шок, как будто я об этом не знала. И вот когда мне было десять лет, он умер от инфаркта, так мы и не увиделись. Жалко.
* * *
Мама вышла замуж за отчима, который меня воспитывал. Тоже он был инвалид третьей группы. Была у него нарушена координация движений, что-то с центральной нервной системой, и проблемы со слухом. По молодости все это у него было сглажено, конечно, более или менее. И отношения у нас с ним сначала вроде были на «ура». А потом начало все складываться не очень хорошо. Оказалось, он очень жесткий такой, требовательный человек. Я маленькой ждала к себе внимания, игрушечку какую-то, а он мне конструктор купит и говорит: давай, мол, собирай.
Он человек был очень выученный, со знаниями, с мамой когда моей они встретились, семья у них образовалась сразу. Пошли от него дети, четверых мама от него родила. Родила и вдарилась в веру. Причем так вдарилась, что прямо с фанатизмом. И получилось как: у других детей детство, а я с детьми все время сижу. Одного брата в коляске, другого за руку таскаю. Девочки бегают, а я все с братьями гуляю.
У меня начался какой-то, знаете, бунт, ближе, наверное, к 14 годам. И я сказала маме: все. Разбирайся сама со своими детьми. Сказала — и в восьмом классе ушла из школы.
Был педсовет. Но я решила, что меня дома не одевают и не кормят, как мне хочется. Мне начало казаться, что я вообще в принципе стесняюсь своей семьи. Сложно мне было. Все это московское школьное общество, вечно ему что-то нужно. А у нас вечно на это денег нет. На физкультуру мне нужны были лыжи, а мне не покупают несколько лет, а потом покупают не то, что надо. Я, кстати, на лыжах так и не научилась кататься. Ну и вообще — все время спрашивают друзья: а чего ты так одета? А почему у тебя кроссовки рваные?
Потом, конечно, мама стала более ответственно относиться к таким вещам, с другими детьми во всяком случае. А у меня так вот все и сложилось — характер получился крепкий, а глупостей наделала много. Отчим, кстати, мой — я в итоге ему хочу сказать за это большое спасибо — приучил меня к тому, что человек должен работать. Вот я смотрела на него и на маму. Мама что — вся в детях и все время у плиты. А папа, ну отчим, он — вот он курит сигареты и ходит на работу. Это было интересно.
И вот я тоже рано закурила и тоже пошла работать.
* * *
Никто не верил, что в таком возрасте я что-то найду. 14 лет! Но нашла в итоге. У мамы моей подруги был знакомый, который держал пекарню. И вот мы с подругой пошли туда учениками пекаря. Хлеб, пампушки, халы. Сначала ничего не получалось, потом стало получше. Перешли в другую пекарню, поприличней, при ресторане. Из этих всех пекарен я в итоге почему-то попала в студию исторической реконструкции «Ратник» в Крылатском. Шила всякие кожаные сумки ролевикам. А потом мне вдруг захотелось стабильности, и я устроилась в торговлю — продавцом в бутик Wolford. Это была уже такая тема приличная, скажем так.
В торговле везде я поработала, и на «Молодеге» (станция метро «Молодежная» — Ред.), и на «Охотном Ряду», и в ЦУМе, и во «Временах года». Тяжело, конечно, все время на ногах. Ты там и выглядеть должен по стандарту, и каблучки, и ноги устают. По молодости давалось это легко, конечно, но потом
уже я начала понимать, что, наверное, я не продажник. Проще каким-нибудь кассиром быть, функцию свою исполнять. Не умею я навязывать людям то, что им не нужно.
Если видела, что человек не хочет это покупать, я предлагала ему то, что ему реально нужно. А если ничего не нужно, то ничего не предлагала. Для магазина это не очень хорошо. Поэтому из торговли я через какое-то время тоже ушла.
Ой, ну и отношения были, конечно. Сначала у меня был гражданский муж, мы с ним прожили четыре года, с моих 19 до 23 лет. Сложно все было с ним. Мы хотели детей, хотели даже расписаться, но у нас какая-то молодость была безбашенная на самом деле. Алкоголь, сцены ревности, какие-то ссоры, вот это вот все. Только мы поймаем какую-то волну: давай! Отлично! Пойдем распишемся! А потом неделя начинается какая-то ужасная, сплошная ругань. Мозг зашкаливает. Я не была такой уж покладистой девочкой тогда. А он, наверное, хотел какой-то мягкости от меня, не знаю. Не сложилось, короче говоря, разошлись.
Я как раз тогда работала на «Охотном Ряду». Считала, что вся жизнь у меня еще впереди, сейчас я себе найду вместо него какого-нибудь настоящего принца.
Вдарилась в поиски. И ничего не нашла. Ничего. Нашла только папу своей дочки.
Мы недолго пробыли вместе. Вспыхнуло просто что-то, на мой день рождения, отмечали у знакомых, там были еще какие-то знакомые. А когда расстались с ним через полтора месяца, я узнала, что я беременная.
Я обрадовалась. Поняла, что этого ребенка обязательно сохраню. Потому что с тем, гражданским мужем, пока мы жили, у меня ребенок умер. Я родила, но родила недоношенную девочку. Наверное, из-за всех этих выяснений отношений. Девочка моя прожила шесть дней. Даже есть, кстати, могилка. Вот здесь, в Ростове, мы ее хоронили в маленьком гробике. Так что я понимала четко: раз я еще раз забеременела, возможно, не будет другого шанса. Так что я позвонила ему, сказала: знаешь, дорогой, так, мол, и так, но я от тебя ничего не жду, я буду сама по себе, а ты сам по себе. Ну и вот. Дочку мою зовут Лера, Валерия. Сейчас ей 12 лет. Уже невеста.
* * *
В Ростов Великий мы попали вот как. Пока я жила у своего гражданского мужа, мама моя вышла замуж в третий раз и родила еще двоих детей — сестру мою Марию и брата Александра, у которого синдром Дауна. У мужа маминого последнего как раз был здесь домик, под Ростовом, в пригороде. И как я ни хотела отдельно от всех жить, но так получилось, что все мы в итоге здесь и обосновались.
Много за все это время жизни произошло.
Например, когда я еще работала в ЦУМе, познакомилась в интернете с одним парнем. Типа он был такой узник совести — может, слышали?
Вот он, короче говоря, сидит в тюрьме. Сидит, и мне жалко. И начался у нас разговор, пошло у нас что-то, пошло. Я как раз со всеми уже рассталась — с гражданским мужем, с отцом моего ребенка, — и вдруг любовь. Я всегда мечтала о чем-то идеальном. И вот человек. Сидит в тюрьме, загибается, страдает. Да он будет меня ценить за все мои к нему намерения, на руках меня будет носить!
И что вы думаете? Я беру и с ним реально расписываюсь. Начинаю к нему ездить, он болеет туберкулезом в этот момент. Я его начинаю активно лечить. Получается красивая такая история. Я такая с ребенком на шее все это дело тяну на себе, мотаюсь. Это вдруг становится известно. Вдруг появляются люди, начинают скидывать мне деньги, присылать барсучий жир, я покупаю какие-то баснословные лекарства, которые стоят реальных денег. Он сидел на тот момент уже восемь лет, и ему еще восемь оставалось.
И что в итоге? Я от него ушла. Начал он позволять себе лишние вещи: и поорать в трубку, и чуть ли не угрозы. Короче говоря, болезненное было у нас расставание, долго не хотел он меня отпускать. У него еще как раз в тот момент умер отец, потом мать. Мне было его жалко, я понимала: а кто о нем теперь позаботится в принципе? Занималась его наследственными делами, ездила оформлять документы в Тверь (он из Твери). Ну а что поделать — в итоге мы расстаемся. Кстати, до сих пор переписываемся иногда. Год ему в итоге скинули, он вышел и сейчас жив-здоров, ему сняли инвалидность, он полностью вылечился от туберкулеза, и даже у него какая-то типа фирма своя по натяжным потолкам в Москве. Сумасшедшая история, да?
* * *
А с вакциной от коронавируса как получилось. Вообще я начала участвовать в клинических исследованиях раньше, еще с прошлого года. Мне знакомый подсказал. Скинул объявление. Я к тому времени успела уже поработать на мониторинге цен. Есть такой заработок — ездишь по регионам, по Москве, по области, мониторишь целые магазины или отдельные позиции, фотографируешь ценники, что сколько стоит.
Сначала платили хорошо, одна фотография стоила семь рублей, а их можно было сделать в день хоть пару тысяч. Вроде жизнь наладилась. Но потом опять начались проблемы, зарплату постепенно стали срезать. И в прошлом году, в июне, я оказалась в ситуации, когда надо проплачивать все свои долги, а денег нет.
И вдруг знакомый подкидывает это объявление про исследование. Стоило оно тысяч, по-моему, двадцать. Лег на один день, выпил какую-то таблетку, нестрашную (например, противозачаточную), у тебя берут кровь. На следующий день уходишь из больницы, а через неделю-две все это повторяется, и ты получаешь деньги. Это и быстро, и удобно.
Ну и вот таким образом я вышла на все эти клинические исследования, завела себе знакомства. Какие-то косметологи с их средствами. Или платные опросы. Разные, короче, варианты. И вот когда с карантином коронавируса все это началось, что было делать? Началась беда. Я до карантина встретила одну тетку, кажется, из Ростова-на-Дону. Она вся была такая цветущая, какой-то флорист. А тут вдруг вижу ее в пустом хостеле в Москве, она живет там уже одна, бесплатно, работает в dostavista, глаза бешеные, говорит, что скоро война, надо покупать палатки и уходить в лес.
Ну что делать во время беды? Всех жалко. Людей. Себя. Маму. Сестер. Братьев. Ребенка. Мозги у всех кипят. Что делать? И я решила связаться с врачом клинических исследований.
Конечно, никакого ответа конкретного тебе никто же никогда не даст. Что это за болезнь? Почему? Правда, почему умирают люди? От чего?
А она мне, врач, вдруг и говорит: вот будет такое исследование, проверка вакцины, будешь участвовать? Господи! Конечно, да. Конечно, я хочу. Потому что, во-первых, деньги нужны. Во-вторых, какой-то, ну я не знаю, вклад.
Я как-то мысленно обратилась к Богу. Был такой спорный момент — ехать или не ехать на исследование. Я говорю: Господи, если тебе нужно, чтобы я там была, направь меня, как ты считаешь нужным. И вот 4 июня я должна была выходить на работу, а мне вдруг пишут: приезжайте на скрининг, если все хорошо с организмом, 4 июня вы ложитесь в санаторий, а потом будете в клинике испытывать вакцину.
Хорошо, я еду, увольняюсь с работы, прохожу скрининг, ложусь в санаторий. Люди подбираются разные. И из Сеченовского университета какие-то студенты. И те люди, которые постоянно по исследованиям ездят, я знаю несколько человек, они таким образом зарабатывают себе на жизнь. И какие-то неформалы маргинального плана, все полностью в татуировках, с пирсингами изо всех щелей. И просто какие-то люди — случайно, может, попали.
В больнице нам сделали инъекцию вакцины и объединили в группы по несколько человек. Я была с девушкой 19-летней в палате все 28 дней. В отдельной палате лежала взрослая достаточно женщина, учится она на микробиолога (не знаю, какое у нее по счету образование), плюс она ездит в какие-то экспедиции. Ее даже загнобили, кстати, некоторые из нашей группы за то, что она одна в палате. Что это такое? Мы тут втроем, а она одна, у нее свой душ и туалет. Такие вот вещи.
А я даже не знаю — я рада, что там побыла. Наверное, потому, что это глобальные какие-то вещи, не то что какие-нибудь таблетки от цистита.
Вот эти 40 дней — они, наверное, самые спокойные 40 дней за всю мою жизнь.
Как будто я на отдыхе побыла. У меня было правильное питание, я занималась спортом — нахаживала целенаправленно по длинному коридору по 20 тысяч шагов, делала упражнения на пресс.
Даже не знаю, честно говоря, будет ли от этого толк. Никто ничего не знает, никто ни во что не верит. Что это такое? Вдруг это биологическое оружие? Есть такие сомнения. А ведь хочется верить в светлое будущее. Очень хочется какой-то свой домик построить все-таки. Может, заняться хозяйством каким-то. Курочек каких-то завести. Брат мне вот сейчас строит сарай. Когда придет другая часть денег за исследование, мы должны закупить материал, построить бытовочку. Появится какой-то такой свой угол. И если что-то такое сложное будет происходить в жизни и мире, будет у тебя свое какое-то подспорье.
Как-то так. Мысли разные бывают на протяжении жизни. В этом и есть ее интерес».