Алиби нет

— Свет, мысль рассказать о тебе у меня возникла еще в самом начале карантина. Я даже предлагал это сделать кому-то из молодых: мы с тобой слишком хорошо знакомы...

— Никто другой этого бы не сделал, Леня, потому что тут нужен близкий человек.

— Да, но и чужой. Ведь я совершенно не такой, как ты.

— Да ну. Мы гораздо больше похожи друг на друга, чем думаем. Но в то же время и гораздо больше не похожи.

— Потом ты прислала ответы на мои вопросы, я их тоже частично использую, но это была не совсем ты, там не хватало твоего живого смеха.

— Ха-ха-ха — пожалуйста.

— Спасибо. Мне сейчас немного страшно.

А мы, хотя и признаем правоту того, с молоточком, не любим его и боимся. Ты — укор.

— Это вовсе не входило в мои планы. И я очень счастливый человек. Иногда, конечно, я жалуюсь Богу на жизнь и завидую — например, тебе, что не умею писать, как ты, жалею, что однажды все ради этого не бросила. Года два назад меня позвали на журфак прочесть лекцию о приемных детях, я рассказала, ответила на вопросы, а потом встала на этой их лестнице и думаю: вот счастливые люди! Но я поняла, что счастье — не то, что я думала раньше: Вау! — и бабочки в животе. Надо делать то, что надо делать, а бабочки — это бонус, который может быть, а может и не быть. Хотя у меня он теперь чаще бывает.

— Мне иногда кажется, что я прожил не одну, а несколько разных жизней, до того они непохожи. У тебя в ответах есть фраза: «Моя молодость — ну, до 30 лет точно — пошла не по тому сценарию, по которому я бы сейчас хотела ее прожить». Расскажи.

— В сослагательном наклонении всегда есть какое-то лукавство. Мы ведь не знаем, что было бы, «если бы». Но у меня изначально была заданность траектории. Я росла в семье математиков: мама — математик, папа и отчим — математики, старший брат — математик, младшая сестра преподает математику в университете в Копенгагене, и ей классно. А мне никто не сказал, что может быть и по-другому, хотя мои сочинения выигрывала какие-то конкурсы по литературе. А вот еще был такой полушуточный тест: скажи, но только за секунду, что ты сделаешь, если выиграешь миллион долларов. И я сказала не думая: я открою школу. Это было до того, как я ее в некотором роде открыла, я тогда была еще «в бизнесе» почти вся.

Знаешь, с детьми играют в такую игру: «Кем ты хочешь стать, когда вырастешь?» Но это ведь не игра, и в эту «не игру» приходится играть всю жизнь. А если возвращаться к моей молодости, то я поступала, как все мои, в МГУ, в 1990 году не добрала полбалла, но меня взяли в институт радиотехники, электроники и автоматики — МИРЭА. Мне было там дико скучно, я сразу стала тусоваться с какими-то командами КВН, выскочила по любви замуж за звезду КВН, который тоже поступал в музыкальное на джаз, но оказался в МИРЭА.

Я поступила в пединститут — само собой, на математику, походила и бросила, хотя, поступи я на литературу, может, удержалась бы, сейчас была бы училкой — тоже неплохо.

Все ломали голову, что со мной делать, а папа тогда работал в российском Центре ООН по промышленному развитию и устроил меня секретаршей. Вот там мне было ништяк, я сразу стала бегать, как электровеник, меня скоро заметили, отправляли в заграничные командировки, но это была по большому счету тусня. Здоровье у меня было (и есть), я могла со всеми бухать до трех ночи, а в девять быть на работе и за четыре часа сделать то, на что другим надо было все 8. В 20 лет попала в вытрезвитель, и хотя все обошлось, в конце концов я оттуда все-таки вылетела — я была гадкая девочка...

— В смысле — взбалмошная?

— Это тоже, но я еще постоянно врала, очень вдохновенно и чаще всего удачно, я тогда манипулировала людьми, это было у меня как-то в прошивке, не знаю откуда. Я только намного позже поняла, что, если тебе что-то надо, надо попросить, а не пытаться сделать так, чтобы как будто это тебе сами дали.

А тогда, в 93-м году, меня позвали в туристический бизнес, он как раз пер вверх. А у меня был уже какой-то опыт и связи. Я сразу сказала, что челноками заниматься не будем, это неинтересно, и мы первые открыли туры в Анталию — конечно, сначала сами съездили за их счет и перепились на All inclusive. В 23 года в 1996-м я стала директором туристической компании, мы первыми начали заниматься Германией, которая была не в моде из-за отношения советских людей к войне. Я сделала сеть с региональными турагентствами, звонила по телефону, а говорила я с детства басом, но выглядела лет на 15, мне тогда еще сигареты не продавали без паспорта. Они приезжали, спрашивали директора и не могли поверить, что это я.

А в переговорах я часто брала на понт и, в общем, была вполне успешна как бизнесмен, но вот этот образ жизни, он, конечно, давал о себе знать. В 2002 году я, ничего никому не сказав, переписала фирму на своего зама, легла дома на диван (у меня съемная квартира на Чистых была проплачена на полгода вперед) и стала ждать, когда они ко мне все со слезами приползут.

В апреле 2003-го, на день рожденья, я загадала три желания: во-первых, хочу мужа молодого и богатого, во-вторых... ну, это ладно, а в-третьих, чтобы все от меня отстали. И все вышло ровно наоборот — какое счастье!..

Мой тогдашний будущий муж, которого ты знаешь, назначил мне свидание, и я искала маленького толстячка, а оказалось, что он просто перепутал рост и вес. Но все остальное-то было точно: он был на 20 лет старше и отец-одиночка без денег и квартиры, и у него была дочь 11 лет. Зато однажды я вышла на бульвар, и — боже мой! Тут, оказывается, трава и люди ходят... Я ведь до этого была в своих пьянках владычицей морскою: успех — это куча денег, известность, влияние, и все это было для меня только вопросом времени. А тут что-то щелкнуло — мне еще года три потом звонили, рынок ведь привык ко мне другой: давай замутим, самолет туда — пароход сюда, но я отвечала: нет, я пашу свой огородик, и нам хватает. Наверное, я тогда разучилась врать.

— Это был своего рода дауншифтинг?

— Я себе тогда не говорила такого слова. Да и дела шли нормально, мы сделали новую фирму, они переехали ко мне на Чистые, в 2004 году я родила Степу. Мы решили, чтобы девочке было не обидно, у нее кто-то тоже должен завестись, и я занялась шиншиллами. Изучала разных домашних животных. Собака не годится: гулять с ней придется мне; кошка поцарапает ребенка, а вот шиншилла — очень симпатичный зверек и не пахнет. Через год я проводила в России конкурс шиншилл, выписав судью из Германии, покупала за 5 тысяч долларов шиншиллу в Америке, параллельно вывела морскую свинку особой новой расцветки, потому что любители морских свинок городили чепуху, что таких быть не может, а я вывела ее за полгода в двух поколениях.

Этих шиншилл у нас одно время жило 30 штук. Но трагедия была в другом: я поняла, что эту его дочку не люблю, она съедает без спроса последний кусок торта в холодильнике, и она меня бесит. И этого нельзя было ни в коем случае показать ни ей, ни ему, и никому об этом нельзя было рассказать, потому что что скажет твой лучший друг на такое излияние? Он скажет: «А ты просто полюби». Вот глупость. А как?!.. И я не могла этого себе простить,

Вот в таком состоянии меня занесло как-то в «Косьму», я пошла на исповедь к первому попавшему священнику и все это ему изложила. Он говорит: «А и не надо любить». — «А как же?..». — «Да так. Ты старшая женщина в семье, ты устанавливаешь порядок. Раз она съела торт, ты ее подзываешь и говоришь: «В следующий раз, если ты видишь, что этот кусок последний, зовешь меня и спрашиваешь разрешения. И тогда мы, наверное, делим этот кусок пополам». Это было как гора с плеч, я стала с тех пор так и делать, и не за что стало ее не любить, и все стало опять хорошо.

Но я хотела еще детей, а рожать больше уже не могла. Я стала заходить на форумы приемных детей — их много. А одна приемная мама написала, что не любит приемную дочку, которую взяла младенцем, и та даже не знала до восьми лет, до этих самых пор, что она ей не родная, и вот она ее завтра повезет сдавать в детдом. Я предложила ей в ужасе взять девочку к себе, пока она одумается, и девочка прожила у нас три дня, — замечательный ребенок. Я еще неделю ничего делать не могла, плакала, но ее, к счастью, забрала бабушка, но травма была, конечно, чудовищная. И я...

— Подожди, как же так, а что же та женщина?

— Насколько я знаю, ничего, живет себе. Она мне потом что-то писала, но я ей, кажется, даже не ответила. Я иногда думаю, что ей сказать, если вдруг с ней столкнусь на улице, — она как раз где-то неподалеку от нашего нового дома живет. Неужели про своих четырех приемных детей? Зачем? Наверное, скажу «привет», повернусь и пойду.

Но после того случая я себе сказала: не-ет! Если такое может случиться, то такое может случиться и со мной, а я не готова быть предательницей. Я тогда порвала все уже для этого собранные справки, я даже телевизор выключала, когда по нему показывали эту сопливую рекламу про приемных детей. Но детей-то все-таки хотелось, и я стала думать: почему обязательно будет плохая история, ведь есть же и хорошие, и их больше. Надо просто их любить — ну так я буду любить! Хотя мой приемный ребенок тогда должен был со временем стать нобелевским лауреатом или чемпионом мира, и для этого это должен был быть мальчик, мы с мужем мальчиков и обсуждали.

Как-то я сидела часа в два ночи на форуме, и была какая-то женщина из Краснодарского края, жаловалась, что там в детдомах нет мальчиков на усыновление. Я стала спорить: как же нет, сейчас найду! Ткнула не туда, и случайно выскочил Красноярский край. И там была девочка — я как заору мужу: «Иди скорей сюда!..» — «А, что такое?..» — «Да вот же!» — «Но это же девочка и какая-то чукча». — «Ну да, и что?..»

Не знаю, что меня так вштырило, — любовь с первого взгляда. В Москве — два, а там — пять, спать я уже не могу, дождалась, звоню туда, они что-то мычат. Короче, я туда летала три раза, получила в опеке отказ, еду утром на такси в аэропорт убитая — был как раз ноябрь, все серое... А прилетела и написала: уполномоченному по правам ребенка, в прокуратуру, заодно в «Единую Россию»... Они, наконец, звонят оттуда: ну зачем вы так? Короче, я ее увидела в 5 месяцев, а забрала в 7, это Соня, 2010 год.

Она мне родная-родная. Как-то мы обсуждали на форуме, кто сколько кормил грудью, я говорю: значит, Степу я кормила до года, а Соню... До скольки же я ее-то кормила?

И она мне, может быть, жизнь спасла. Дело в том, что как раз между полетами в Красноярск я узнала про измены мужа. Я ему так верила, он же был практически мой первый мужчина. Если бы он тогда пришел с женскими трусами в кармане и сказал, что их подложили, я бы поверила без разговоров. А тут у меня, наверное, что-то полетело в ноутбуке, я взяла его, а там это, в закладках...

— Господи, я же этого раньше не знал...

— А зачем тебе раньше было это знать? Вот теперь, если хочешь понять, надо знать. Я, конечно, его разбудила и стала пытать, а он начал врать. А я же все довожу до конца, дальше полезла, а он дальше врать. У меня самой к тому времени жизнь была уже такая, что совершенно нечего скрывать, и я думаю, что это и есть свобода. А вышло, что я семь лет живу с одним человеком, а он, оказывается, другой.

Бывают такие минуты, когда ты даже молиться не можешь, забываешь, что есть Бог...

Ладно, вернемся к теме. Тут произошло еще вот что. Я не признаю со своими детьми тайну усыновления, считаю, они должны знать, но всему свое время, конечно. А тут я отвезла Соню и Степу к маме, ей тогда было три, а ему девять, мама звонит в панике: Соня спрашивает, откуда она взялась, приезжай, сама будешь ей объяснять. Но пока я доехала, Степа ей, оказывается, все уже объяснил: что он у меня из живота, а ее уже готовую привезли. Ну ничего, как-то отыграли это — типа кошечка взяла щеночка, но, чтобы ей не было обидно, мы решили, что надо еще кого-нибудь взять.

Опять я сижу на форумах, забрела как-то в Конаковский дом ребенка с поражениями нервной системы, это обычно у которых родители наркоманы. Увидела там одного, даже съездила посмотреть. Вроде нормальный мальчик, но страшно все-таки, сказала: дайте я подумаю. Домой приехала — а что думать? Если не я, то кто?

Это 2013 год, Назар. Ему уже 10 месяцев было, и он первую неделю вообще молчал. Он у меня первый год вообще никаких эмоций не вызывал, а через год я в него влюбилась — надо же, какой он у меня классный, да за что же это мне? Значит — делаем вывод — надо просто делать то, что надо делать, а награда свалится. Я уже своя тетка на этих форумах, кого-то чему-то там поучаю. И вот как-то меня поразила фотография: шесть одинаковых налысо бритых девочек в одном и том же свитерке. Это Оренбургская область, Орск.

Короче, я к вам приеду. Приехала, посмотрела диагнозы — ДЦП, порок сердца и всякое другое, но девочка в общем реагирует как-то, небезнадежна. Они меня давай убеждать: зачем, мол, это вам, она овощ, и это на всю жизнь. Я говорю: да я и не готова ее брать, я ее пока просто пропиарю на форумах, есть ведь такие сумасшедшие в хорошем смысле, которые и таких тоже берут, хотя это, конечно, не я. Я ведь не могла тогда уже платить за квартиру на Чистых, и мы переехали, квартира хорошая, но это пятый этаж без лифта, а она неходячая. Хотя я уже понимала, что детских домов просто не должно быть, это же на всю жизнь приговор человеку, который ни в чем не виноват. Ну вот, никто ее не берет, мне звонят из Орска: переводим в детский психоневрологический интернат, ДПИ, а оттуда дорога только в ПНИ. Какие тут варианты? Ты выносишь человеку приговор, и это от тебя в этот момент зависит...

— Знаешь, я в карантине переписал старую пьесу в повесть — пьес же никто не читает, — я тебе ее пришлю, ты же моя поклонница. Называется «Алиби». Там про наблюдателей на выборах, а на самом деле про ложь и честность. Поскольку про выборы, я придумал, что у меня одна героиня пишет диссертацию по Бахтину — это карнавал, в котором профанация высокого и все шиворот-навыворот. Но я полез читать про Бахтина и нашел, что еще до карнавалов и раньше всех западных экзистенциалистов в одной из ранних работ в начале 20-х в Витебске он написал удивительную вещь: у нас нет алиби в бытии. То есть нельзя сказать, что мы этого не знали, задремали как раз в это время, отвернулись... Не выйдет оправдаться, алиби нет! Поэтому с тобой так трудно говорить: мы же все делаем вид, что у нас алиби.

Самые страшные грехи — не те, что я совершил. Ну сделал и сделал — ведь человек слаб, покаялся, и ладно. А самые страшные — это то, чего я не сделал. Вот в этом как каяться? И когда я, слушая тебя, об этом думаю, мне по-настоящему страшно.

— Да брось ты. Я же человек увлекающийся, я их просто коллекционирую, как шиншилл. Хотя про «алиби» — это здорово.

— Я знаю, что Оля заговорила и ходит, к счастью? Я читаю твои посты в фейсбуке.

— Когда я ее потом показала дефектологу, та сказала: скажите спасибо другим вашим детям. Она у них сначала все перенимала. Дети знали, что я за ней поехала и что ей пять лет, — вот, как здорово, будем с ней играть. А она сначала только ползала на коленях — вот и все встали на карачки, и я тоже. Через пару недель она освоилась, стала собирать все что под руку попадет и складывать в пакеты — готовилась к переезду, ей же говорили, что она поедет в ДПИ.

А теперь она ходит, поднимается на пятый этаж, говорит, поет, ходит в школу, пусть даже коррекционную, и даже увлеклась гимнастикой. Ты понимаешь, какое это счастье?

— А вдруг она вырастет и скажет: «Мама, зачем все это, лучше бы я умерла»?

— Ну и скажет. А что, любой другой ребенок в какой-то момент не может так же сказать? Я точно знаю, что счастье — это не деньги и не так называемый успех. Я же помню, как тогда стояла на балконе и мечтала, чтобы меня сдуло...

— Хорошо, а Полина? Сколько ей сейчас? Я смотрел одно твое интервью, как ты тогда ей сказала: «Не волнуйся, ты будешь плохо учиться». Она хорошо учится?

— Ну... Разве только в этом дело? Она замечательная. Мы с ней встретились первый раз в 2017 году на спектакле в рамках проекта «Арифметика добра», я уже работала в этом фонде. И вот такая Полина, в команде из Челябинска, мы с ней друг другу понравились. Сначала я ее позвала в гости на каникулы, и она идеально вошла в нашу семью. Потом я аккуратно, чтобы зряшных надежд не подавать: «А может?..» Она: «Да». У нее же жизнь до этого была — сплошное предательство. Мать сдала в детский дом, отец сидел, потом в одну семью взяли — сдали обратно, в другую — сдали обратно, отец вышел и взял — опять сел... А что она учится, может, не лучше всех, так и что? Я же про Стива Джобса тогда уже поняла, что это не мой вариант. Она вон танцует здорово; может, в стюардессы пойдет.

— Но ей же тогда было четырнадцать? Это же взрослый уже человек.

— Так я сама тоже этого пугалась. А потом вникла — ребенок! Да мы же все дети в каком-то смысле, елы-палы! Я вот накопила в бизнесе денег, хотела дом за городом купить, а потом поверила одному, а он меня кинул. Сама виновата: даже никому не стала звонить, чтобы не отговорили. Ну и переживем.

— А как вы там умещаетесь? И на что вы живете? Ты же ушла из бизнеса?

— Пока умещаемся. Из бизнеса меня да, ушло, постепенно переместило в «Арифметику» — я же все-таки из среды математиков. Фирму я передала дочери — это которая от бывшего мужа, она уже взрослая. Они вдвоем там рулят, я время от времени их консультирую, и нам тоже иногда перепадает. Думаю, там еще месяца на три денег хватит, жалко будет, если накроется, тоже в каком-то смысле мое дитя. В фонде у меня зарплата, и я получаю пособия на детей — в Москве они ничего себе, хотя в провинции это, конечно, слезы. Квартира большая, 77 метров на 6 человек плюс кот. Три комнаты, одна поделена на две части для старших (Степа и Полина, 15 и 17 лет). В другой мелких трое (10, 9 и 7). В одной я живу, и она же общая, тусовочная. Санузел раздельный.

— На одной твоей фотке в фейсбуке, я видел, ты хвасталась очками. Не очки, а мечта, я бы тоже такие купил: одно очко круглое, второе квадратное. Как ты все это делишь, дети друг другу не завидуют?

— Нет, они скорее борются за мое внимание, но тут уж мне надо уметь прыгать. А так они понимают: например, Оле нужны разные приблуды, занятия и коррекция, зато у них ноги здоровые.

Думаю летом как следует отдохнуть на море с детьми (мы мечтаем об этом), потом развестись и начать принимать ангажементы. У меня нет страха, что не юная мать-одиночка не встретит человека, с которым приключится любовь. Я же такое сокровище с квартирой и детьми в придачу — это же практически джек-пот.

— Знаешь, если бы не карантин, мне бы и в голову не пришло делать с тобой интервью. Это не моя тема. Я-то двоих своих детей побросал, и мы мало общаемся.

— Ну и нет худа без добра, мы хорошо поговорили. Ты что-то понял про себя, я тоже что-то про себя, ну и слава богу! Конечно, надо делать мир лучше, а иначе зачем тут быть: помер — и вали себе в рай. Но рай — это не здесь, хотя и тут тоже неплохо.