Совещание началось, как всегда, вовремя, только теперь не в больничном конференц-зале, как раньше, а каждый из своей норы, кто где, по селектору.
Начмед быстро докладывает обстановку на «фронтах».
Вчера у нас умерло трое, больница-то небольшая. Такой урожай костлявая нечасто собирает у нас в один день. Это, без сомнения, ее год!
Все плановые операции, процедуры и, по-моему, вообще все болезни, кроме COVID, кто-то там наверху взял и отменил. Нет больше грыж, катаракт, камней в почках и косоглазия. Не дай бог сейчас заболеть!
Начмед сказал, что индивидуальные средства защиты есть, но велел экономить расход.
А вот лекарств для анестезии и то, что используют во время операций, осталось на неделю. Вот так!
Медсестра из моего детского отделения прислала мне эсэмэску пять дней назад: док, я должна быть там, отпусти меня, я записалась добровольцем в Нью-Йорк. Я понимаю, что здесь тоже не хватает людей, но не так, как там.
— Хорошо, поезжай.
А что я должен был сказать?!
Уже потом я узнал, что она попала в самое пекло, — Kings County Medical Center в центре Бруклина.
— Я зайду попрощаться завтра, — добавила она.
Брианна, двадцати пяти лет от роду, высокая и крепкая, как гренадерша, пришла ко мне в отделение работать после сестринского училища. Уже через год она была чуть ли не лучшей медсестрой на этаже. Дети, увидев такую «Фрекен Бок» в первый раз, затихали и беспрекословно ей подчинялись, давая сделать укол или проглатывая лекарство, но через день они уже знали ее природную доброту и спокойно вили из нее веревки.
Малыша можно обмануть только один раз.
Еще недавно кишащий студентами университетский город был наполнен шумом — людьми и машинами в их постоянном броуновском движении, теперь пустой, с редкими полусумасшедшего вида людьми, плетущимися, как зомби, куда-то.
Ее машина была одна на дороге, делая круг перед больничной парковкой. Она заехала на пять минут, перед тем как прибыть на сборный пункт. Мы все, кто дежурил, вышли попрощаться. Прощание получилось быстрое и какое-то скомканное, на расстоянии. Держись, давай, все будет ОК. Все было, как на вокзале перед эшелоном, через невидимую сетку какого-то забора.
Я пошел назад и, оглянувшись, увидел, как, вопреки моим запретам, ее подруга быстро подбежала и обняла ее.
Так и стояли, обнявшись, в масках. Я издалека видел, как вздрагивают плечи. Ладно, черт с ней, не буду ее ругать, и зашел в больничную дверь.
Мой близкий друг — торакальный хирург. Профессор, один из лучших торакальных хирургов на американском Восточном побережье, кстати, ученик Рошаля, выпускник второго московского мединститута.
Его «плановые» больные все отменены, хотя как можно отменить рак легких? Он орал, что для его пациентов время — это критический фактор, некого будет потом оперировать, но в больнице сказали — нет. Все — так все.
Несколько дней назад он сказал мне, что все его отделение целиком развернули под COVID.
— Ты только жене моей не говори, но я сказал, чтобы меня ставили туда, где я нужней, раз нет моих плановых операций.
Его жена, сама детский врач, продолжает смотреть детей в офисе. Из четырех его дочерей одна — анестезиолог, интубирует больных практически плечом к плечу с отцом в той же больнице, а другая — резидент в педиатрии.
В его послеоперационном отделении было 12 коек. В первый день положили 9 человек, во второй — 20, а теперь лежат сорок.
Пищат мониторы, аппараты ИВЛ, инфузионные помпы.
Он встал на вахту, надев набившую оскомину защиту, в свое же, еще недавно элитное отделение, теперь превращенное в интенсивную терапию.
Еще один мой друг, доктор, сказал, что у них в больнице уже третий рефрижератор меняют. Туда складывают умерших.
Специальные мешки на молнии давно кончились, все по старинке, просто накрывают простыней.
Пациенты, скончавшиеся в больнице. Фото: Reuters
Меня страшно раздражают откуда-то повылезавшие сегодня эксперты, специалисты по вирусам и вообще всем вопросам. Каждый раз диву даешься, кто эти люди!? Они рассуждают про побочные действия лекарств, как надо или как надо было бы. Эти люди комментируют действия врачей, изображая из себя экспертов.
Если у меня умирает больной, и есть лекарство, которое, ВОЗМОЖНО, спасет ему жизнь, то я дам его, взяв всю ответственность на себя. А вы, уважаемые эксперты?!!
Им вообще все равно что говорить, лишь бы говорить.
Нет никакого сомнения, что через какое-то время мы разберем этот COVID-ный винегрет назад на составляющие продукты и выясним, что было съедобное, а что нет,
и кто туда еще и плюнул, чтобы хайпануть.
Каждый день я прочитываю огромный поток информации про COVID в медицинской литературе. На сегодня нет специфического лечения, кроме симптоматического и поддерживающего, ну и кислород.
Зато у тех, кто лечит, появился «боевой» опыт, уже знаешь, кто чем дышит, как выглядит рентген и КТ, кто на десятый день вдруг ухудшился и что это значит, а кого уже можно выписать.
Кроме того, инженеры Илона Маска в кратчайшие сроки разработали свои аппараты ИВЛ, используя детали для машины «Тесла», и поставят их в больницы бесплатно, «Форд» произведет еще 50 000 ИВЛ.
В Нью-Йорке всем, кто работает с COVID-больными, подняли в два раза зарплату, правда, кроме врачей.
Больница Mount Sinai («Гора Синай») в Нью-Йорке опробывает плазму, полученную у реконвалесцентных пациентов, для лечения тяжелобольных, и от доноров нет отбоя.
Компания BP («Бритиш Петролеум») всем медикам, полицейским, пожарным и скорой помощи дала скидку на бензин по 50 центов на галлон.
Медицинскому персоналу аплодируют раз в день возле Lennox Hospital в Манхэттене.
Дайте время, скоро мы будем знать все или почти все про эту дрянь. А пока наберитесь терпения и просто помогите, постарайтесь не заболеть!
Существует версия, что выражение «ОК» появилось в Америке во время гражданской войны. На дощечке в лагере после сражения писали О (zero, ноль) K (killed — убито).
Сегодня на табличке, придерживая косу и не снимая капюшона, своей костлявой рукой смерть вывела: «город Нью-Йорк, 5389».
Ну, ничего, старая, ты за это еще ответишь.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»